Раскрыв настенный бар, Седрик налил рюмку перно, сел в кресло у телевизора, нажал кнопку дистанционного управления. На экране замелькали знакомые изображения кровожадного Индейца и добродушного увальня Матроса с трубкой в зубах - очередной мультипликационный, фильм из американской макси-серии. Седрик убавил звук, отпил из рюмки. Какое-то время он сидел спокойно. И вдруг резко обернулся, внимательно оглядел стену. Он почти физически ощущал, что за ним оттуда изучающе наблюдают. Все же он заставил себя следить за событиями, которые разворачивались на экране. Но через несколько минут мерзкое ощущение, что тебя разглядывают будто в бинокль без твоего ведома, повторилось. Теперь невидимый взгляд исходил, как показалось Седрику, из стены слева. Он даже подошел к ней вплотную, постучал в нескольких местах пальцами. Седрик рассмеялся: "Так ведь и с ума сойти недолго!" Надо что-то делать - двигаться, общаться с людьми, укрыться от несуществующего надзора, спрятаться от надуманной опасности…
Раньше он, недолго раздумывая, отправился бы в один из клубов. Мог бы запросто, без церемоний поехать в любой из лучших домов Веллингтона, посудачить о скачках, о регби, сыграть партию в бильярд, пропустить рюмку-другую бренди. Кто не будет рад (искренне или нет - это другой вопрос) Седрику Томпсону? Но сейчас ему ничего этого не хотелось. Он подошел к окну, раскрыл его, долго смотрел в темноту. Дождь кончился, и, кроме шелеста листьев, не было слышно ни звука.
Седрик подошел к большому письменному столу, заваленному бумагами - письма, проспекты, доклады, меморандумы, отчеты, ведомости, списки… бумажный океан! Взгляд его остановился на двух маленьких розовых прямоугольниках, пришпиленных скрепкой к кремовому бланку. Он взял бланк и стал читать: "Руководство Веллингтонского королевского оперного театра с особой радостью имеет честь пригласить Вас на открытие гастролей выдающегося дирижера современности маэстро Леонарда Бернстайна. Под его вдохновенным управлением Окландский симфонический оркестр исполнит Пятую симфонию Бетховена, произведения Моцарта, Равеля…"
"Когда будет этот концерт? - подумал Седрик. - Сегодня? Который час? Половина седьмого… Поеду!"
- Джун, ты здесь? - крикнул он, повернувшись к гостиной.
- Да, папа, - услышал он негромкий ответ.
- Хочешь послушать Моцарта и увидеть Бернстайна?
- Да, папа.
- Тогда быстро одевайся. Выезд через тридцать минут!
- Хорошо, папа…
Джун начали обучать игре на фортепиано с пятилетнего возраста. С течением времени даже ее отцу стало ясно, что выдающейся пианисткой она не станет. Но преданную любовь к музыке девочке привили на всю жизнь. Часами она могла просиживать у проигрывателя и слушать, слушать, слушать. У нее была недюжинная музыкальная память. Через месяц, а то и два-три после того, как она прослушивала какую-нибудь пьесу, Джун с истинным увлечением и почти без ошибок могла сама подобрать ее на рояле. Были у нее свои кумиры, среди композиторов - романтический Шопен, изящный Беллини, неистовый Вагнер.
В театр они приехали, когда фойе уже опустело и публика заняла места в зале и в ложах. Свет был притушен, и они прошли на свои места никем не замеченные. В ложе, кроме них, никого не было. Джун с интересом смотрела, как долго и сердечно рукоплескали веллингтонцы заокеанскому маэстро - зрелище здесь редкое. Чопорная, сдержанная столичная публика с большим трудом оттаивала даже тогда, когда многоопытные менеджеры угощали ее самыми феерическими представлениями, самыми громкими именами.
Могучие ритмы Пятой симфонии захватили Джун. И только когда исполнялось аллегро, она какое-то время еще испытывала тревогу, вызванную последним письмом Мервина. Но вскоре музыка вытеснила, заглушила тревогу, на время целиком подчинила Джун себе. И уже не было зала, театра, оркестра. Был лишь человек во фраке, по мановениям рук которого она дышала полной грудью или замирала, смеялась, негодовала, торжествовала. Вот рыцарем на волшебном коне она перелетает с одной неприступной скалы на другую. Мелькают черные ущелья, грохочут водопады. Сверкают на солнце боевые доспехи, с каждым взмахом геройского меча редеют, гибнут силы зла и мрака. Едва-едва, намеком, брезжит тема зарождающейся любви. Она нежна и прелестна, как фламандское кружево. Перед ней в растерянности отступают ненависть и страх, равнодушие и корысть. Рождается человек, рождается заря, рождается мир - светлый и радостный…
Сейчас, рассеянно глядя на оркестр, Седрик вспомнил, как накануне отъезда Шарлотты и Дэниса они втроем были в драматическом театре "Даунстейдж". Премьера спектакля по пьесе Чехова "Три сестры" собрала полный зал. Седрик любил этот театр за неизменное умение труппы и администрации создать атмосферу праздничной приподнятости. Достижению эффекта в немалой степени помогало то, что сцена располагалась в центре зала. Кулис не было вовсе. Завершив мизансцены, актеры уходили либо под сцену, либо через входные двери для публики. Зрители сидели за столиками, которые располагались двумя амфитеатрами. Перед началом спектакля молоденькие официантки из актрис-стажерок разносили нехитрый ужин - тощий английский супчик, жареная говядина с горячей подливкой, рисом и овощами, сухие вина. Завсегдатаи премьер - а их было большинство - знали друг друга, что было, впрочем, неизбежно - "Даунстейдж" был единственным постоянно действовавшим драматическим театром столицы.
В перерыве - спектакль состоял из двух действий - Дэнис, выпив подряд два бокала красного вина, воскликнул:
- Клянусь святым Патриком, ты, Седрик, невероятно похож на Соленого! Похож, не так ли? - О'Брайен вопросительно посмотрел на француженку.
- Я - на Соленого?! - Седрик улыбнулся спокойно, добродушно, словно говоря: "Ох уж эти мне чудачества! Но что поделать, от друга и не то стерпишь!"
- Словно брат-близнец! И похож своим главным качеством - как и у него, у тебя сердце заросло бегемотовой кожей!..
- Ты ведь знаешь, что через шесть недель Мервин отправится во Вьетнам? - спросила Шарлотта.
- Допустим, догадываюсь, - согласился Седрик.
- И ты можешь спокойно согласиться с тем, что этот мальчик будет отправлен в адское пекло? Мальчик, который не только является одаренным и славным, но и самым близким другом Джун? - вскричал Дэнис.
- Но я-то, что я могу предпринять в этой связи? - удивился Седрик.
- Надеюсь, ты превосходно понимаешь, что после гибели отца Мервин остался вовсе без средств к жизни. Как мало на свете истинно одаренных людей, как крупнокаратных бриллиантов в природе!..
- Ах, ну к чему эти лирико-эпические отступления? - перебила Дэниса Шарлотта. Говорила она тихо, досадливо при этом морщилась. - Речь идет о том, чтобы как-то устроить этого мальчика. Я имею в виду - прилично устроить. И сделать это так, чтобы выглядело не обидно и по сути было бы щедро и умно. Словом, сделать все так, как это может лишь Седрик Томпсон.
- Если гениальный реставратор самоотверженно и бескорыстно спасает для человечества начавший было умирать шедевр Леонардо или Рафаэля, он совершает безвестный подвиг, - упрямо продолжал свою мысль Дэнис. - Устраивая судьбу Мервина, ты, кто знает, возможно, спасаешь для искусства будущего Бернарда Шоу, или Уолта Уитмена, или Эрнеста Хемингуэя. Ужели столь заманчивая цель не заслуживает попытки?
- Хемингуэй, Шоу - не хочу уноситься ввысь на крыльях столь заманчивых фантазий. - Шарлотта улыбнулась. И тут же продолжала серьезно: - Ну а если Седрик спасет не будущего гения, не звезду драматургии или поэзии, а простого смертного? Человека? Разве так уж Седрику Томпсону это безразлично - тем более что этот человек друг Джун? Иной, может, и вовсе ничего не сделал в своей жизни, заслуживающего внимания. Незаметно прожил жизнь и тихо ушел из нее, как миллиарды других. Но в тяжкую минуту поддержал кого-то теплым словом, или куском хлеба, или просто добрым взглядом - и уже не зря прожил на свете человек. Нет, не зря!
Седрику было на редкость неловко, что именно Шарлотта и Дэнис уговаривают его сделать что-то для Мервина. Если бы на их месте был кто-то другой и речь шла не об этом юноше, то он пошел бы навстречу, не вникая в суть просьбы и, уж конечно, нимало по существу не заботясь о чьей-то судьбе. Тем более что никаких ощутимых усилий или затрат подобная благотворительность не потребовала бы.
Здесь же был случай особый, даже исключительный. Шарлотта и Дэнис были самыми близкими ему людьми. Нельзя было отмахнуться, просто отмолчаться. Тем более что затрагивалась судьба его дочери. Но помочь Мервину, этому нахальному выскочке, этому не в меру честолюбивому маорийцу, который возмечтал пролезть в семью Томпсонов, жениться на его Джун и всех ее миллионах?! Помочь самому исковеркать ее жизнь?!
От Шарлотты Седрик узнал, что Дэнис сам рвался помочь Мервину, помочь и словом и деньгами. По просьбе Томпсона француженка с трудом уговорила О'Брайена ничего не предпринимать до разговора с Седриком. До этого самого разговора.
"Вьетнам - самое подходящее для него место, - думал Седрик, молча слушая Шарлотту и Дэниса. - Более подходящее даже трудно придумать. А если не вернется, я полагаю, моя девочка не очень долго будет убиваться. Для Джун замужество никогда не представит особой проблемы…"
Из раздумья его вывел голос Шарлотты:
- Седрик, ты, кажется, нас не слушаешь?
- Напротив, - встрепенулся Томпсон. - Напротив, моя дорогая. Я весь - глаза и уши.
- Каково же будет твое решение?
- Вы несколько запоздали, друзья мои, - Седрик скупо улыбнулся. - Перед отъездом Мервина в Вайоу-ру я имел с ним обстоятельную беседу. Мною было предложено на выбор несколько вариантов: высокооплачиваемая работа в моем концерне, многолетняя повышенная стипендия на весь период учебы в Веллингтонском университете, наконец, курс в любом английском или американском колледже. Ваш протеже внимательно меня выслушал. И отверг с благодарностью все мои предложения. Так что… - Седрик развел руками.
Свет меж тем погас. Началось второе действие. Если бы Шарлотта и Дэнис не следили напряженно за тем, что происходило на сцене, размышляя вместе с тем над только что услышанным, они заметили бы, что Седрик сильно покраснел. И не выпитое вино было тому причиной. Друзья, родственники, просто знакомые - все знали, что Томпсон мог выпить один бутылку виски и выглядеть при этом совершенно трезвым. Седрик солгал Шарлотте и Дэнису о предложениях, сделанных им Мервину. Точнее - он сказал им полуправду. Предложения эти действительно были сделаны. Но сделаны они были заведомо в столь оскорбительной форме, что Мервин, конечно же, отклонил их, едва удержавшись от ответной грубости. Подаяния - пусть королевского! - он не принял бы никогда. Даже если ему грозила бы голодная смерть. И Седрик это великолепно знал. И, как всякий человек, для которого любая, даже самая маленькая, ложь была противоестественна с детства, он казнил себя безжалостно и методично. Однако где-то в глубине сознания билась мысль о том, что ложь его святая, что поступил он все же правильно. Пусть некрасиво, мерзко, да-да, именно мерзко, но тем не менее единственно правильно… Так было…
Теперь же он внимательно и тревожно смотрел на Джун. Она, казалось, была захвачена музыкой. Он так никогда и не понял, знала ли дочь о его обмане. Никаких вопросов она ему по этому поводу не задавала. Сам же он хранил молчание. Только когда он вспоминал о своем тогдашнем разговоре с Шарлоттой и Дэнисом, им неизменно овладевало чувство болезненного стыда…
Еще не начался антракт, как в ложу Седрика вошел высокий, плотный мужчина. Покрытое загаром энергичное лицо, саркастический взгляд больших навыкате глаз, отлично сшитый вечерний костюм, наимоднейшая трехцветная рубашка, галстук - все выдавало в нем человека преуспевающего и хорошо знающего себе цену.
- Мисс Джун, Седрик, имею честь и удовольствие приветствовать вас в столь знаменательный для нашего захолустья вечер! - Он скривил губы в улыбке, поклонился.
- А-а, это ты, Джордж! - радушно отвечал Седрик. Про себя же подумал: "Чтоб тебя дьявол забрал со всеми твоими друзьями и прихлебателями. Воистину понедельник - тяжелый день. Встречаешь именно того, кого меньше всего хотелось бы встретить…"
Джордж Карнавски, президент Ассоциации промышленников и крупный
банкир, был одним из главных конкурентов Седрика Томпсона. Но Седрик не любил его не за это. Седрику претили и нечистоплотность Карнавски в делах и его подчеркнутый космополитизм. Встречались они редко, только на больших приемах. И то, что этот чванливый выходец из обнищавших прусских дворян бесцеремонно ворвался к ним в ложу, не понравилось Седрику. Не понравилось и насторожило.
- Как безобразно все портят наши окландские неучи! С ними ни Бернстайн, ни Стоковский, ни Кароян совладать не в силах. Это все равно что заставить водопроводчика стричь овцу. Взяться - возьмется, а проку ни на пенс!
- Беру на себя смелость не согласиться с вами, мистер Карнавски! - воскликнула Джун.
- В чем именно, отважусь спросить? - в тон ей ответил Карнавски, обнажая в улыбке великолепные для своих шестидесяти с лишним лет зубы.
- Вы, конечно, веллингтонец?
- Представьте, урожденный и убежденный.
- Следовательно, объективности в отношении окландцев от вас не дождешься!.. Кроме того, вы забыли, что все солисты привезены Бернстайном из Штатов.
- Даже талантливые и многоопытные генералы обречены на поражение, если их армия плохо обучена и ленива. Солисты великолепны, безнадежно плох оркестр!..
- Вы переходите на язык и терминологию военных сводок! - Седрик улыбнулся.
В дверь робко постучали, и в ложу бочком вошел высокий худой юноша.
- Извините, - пробормотал он. - Ради бога, извините за вторжение…
- Вилли? Здравствуй, Вилли, - сказала Джун. - Как ты здесь очутился? Прошу познакомиться, Джордж Карнавски - Жадина Вилли. Ой, простите! Вилли Соммервиль, сын банкира и наш сосед…
Карнавски величественно протянул Вилли руку, которую тот благоговейно пожал. Седрик едва кивнул ему головой..
- Послушай, Седрик. - Карнавски, взяв Томпсона под руку, отвел его в дальний угол ложи. - Я понимаю, сплетни о твоих финансовых затруднениях, говоря словами этого, как его… Марка Твена, "сильно преувеличены"… Если все же они хоть в малейшей мере основательны, я сочту за честь оказать тебе любую помощь, на какую буду способен…
"Скверный, очень скверный симптом. - Седрик задумчиво улыбнулся, прищурился. - Джордж Карнавски заговорил искренне. Джордж Карнавски предлагает помощь… Скверный симптом". Вслух он сказал:
- Неужели, Джордж, я похож на человека, который чем-то удручен?
- Я бы этого не сказал! - проговорил Карнавски, внимательно вглядываясь в лицо Томпсона.
"Не сказал бы, - передразнил его про себя Седрик. - Вынюхивать примчался, стервятник!.."
- Кто бы ни навел тебя на этот след, - сказал он, - тебя бессовестно надули, Джордж Карнавски! Тема исчерпана. Предлагаю пройти в бар администрации, промочить горло.
И, не дожидаясь ответа Карнавски, Седрик вышел в фойе. В другое время и при иных обстоятельствах он не удостоил бы этого человека даже минутным разговором…
Джун между тем забавлялась разговором с Вилли.
- Как тебе нравится вторая скрипка? - спрашивала она.
- Вторая скрипка?.. Ну да, эта, - мямлил Вилли. - А еще вот тот, который рядом с медными тарелками на трубе дудит…
Очки его запотели, он старательно протирал их платком. "Чего доброго, сейчас всю музыку разбирать заставит, - с тоской думал он. - Лучше бы про регби завела разговор. Тогда уж я заикаться не стал бы".
"Для Вилли Бах и Оффенбах - одно и то же! - думала Джун. - Зато он наверняка помнит, какая лошадь и на каком ипподроме страны пришла вчера первой".
- Вчера ты, конечно, выиграл на скачках? - спросила она.
- Выиграл! - Вилли простодушно улыбнулся. - Принцесса Восхода принесла три доллара двадцать центов за билет, Геркулес - пять долларов ровно, Капризуля - два с полтиной, Розалинда - шесть долларов тридцать пять центов, Граф - четырнадцать долларов, Атаман в комбинации с Глазастым Вихрем - сто четыре доллара…
- Постой! - Джун засмеялась. - Пощади! Расскажи уж лучше, чего можно, по-твоему, ждать от нашего "Олл Блэкс" в европейском турне?
- На континенте нам по-прежнему делать нечего, - вдохновенно начал Вилли. - Правда, французы, покажут, как обычно, жесткую игру. Шотландцам чуть-чуть недостает техники. Из-за этой малости мы их и бьем регулярно. Как всегда, опасен Уэллс…
"Боже мой! - думала Джун, с улыбкой глядя на продолжавшего болтать Вилли. - Все его интересы легко можно упрятать в бумажник!" Ей, как и всякой девушке, нравилось внимание мужчин. Вроде бы ни к чему ей робкое ухаживание Жадины Вилли, но все-таки… Ведь вот он узнал - скорее всего у администратора, что ее отцу посланы билеты, и явился сюда в надежде, что встретит ее здесь… Он мучается. Изнывает. Для него концерт симфонической музыки - пытка. Пытка, а все же он сидит здесь. Из-за нее, Джун…
Однако она тут же испытала раскаяние за свое пустое минутное тщеславие. Что же это, как не тщеславие? Ведь ей же никто, никто не нужен на целом свете, кроме Мервина. Будь он здесь, он посмеялся бы вместе с ней над ее горе-кавалерами.
Только вот беда - видно, не до смеха теперь Мервину. Иначе почему так болит ее сердце, почему так часто хочется ей плакать?
О боже, что может сделать с душой человека музыка Бетховена!