Мир без Артема оказался пустым. Вика ничего не могла делать, ей казалось кощунственным заниматься чем-то, когда он лежит в стылой земле. До прихода Анюты из школы она тупо смотрела телевизор, ничего в нем не видя, потом кормила дочку, сидела рядом, пока та готовила уроки, провожала в кружок. Инне Константиновне она сказала, что пока не нуждается в ее услугах.
Наверно, это было неправильно, не больно-то весело было девочке с хмурой и неразговорчивой матерью. Лишь иногда, когда Анюта особенно сильно добивалась ее внимания, Вике удавалось вынырнуть из мира воспоминаний об Артеме.
Она думала о нем постоянно. Перебирала в памяти каждое его слово, жест, каждую улыбку…
Как смешно он называл ее вначале: девица Виктория! Это когда она только начинала у него работать. А каким замечательным начальником он был! Если Анюта болела, больничных не спрашивал, говорил: "Ты давай, ребенка лечи, при чем тут справки!" А как ругался и чертыхался, когда она решилась уйти из ТСТ в турбизнес?.. А как подловил ее у выхода с работы и затащил в свою машину?.. И все, что было потом…
Глупая, она переживала, что он не часто вспоминает о ней, сомневалась, любит ли, а эти шестнадцать месяцев были самыми счастливыми в ее жизни… Никогда больше она не будет счастлива!
Вика вспомнила и о том, как высчитывала, сколько лет ей будет, когда Тема закончит свой земной путь и умрет от старости. А что вышло?.. Его больше нет, такого близкого, нужного, такого родного… Как жить теперь?
На девятый день она отправилась на кладбище, но не дойдя до могилы Артема с десяток шагов, замерла на месте. Рядом со свежим холмиком на простой, наспех сделанной деревянной скамеечке сидела жена Воронова, вернее, вдова. Вика постояла немного и развернулась. Она не имеет права мешать скорби женщины, которая прожила с Артемом двадцать два года… Принесенные цветы отнесла в церковь, поставила свечки перед ликами Христа, Богородицы и еще какого-то святого, кажется Николая Чудотворца, а может, и Серафима Саровского ― она в них плохо разбиралась.
Виктория не спала семь суток. Целыми ночами, боясь пошевелиться и разбудить дочку, пялилась в потолок ― в полной тишине, наедине со своим горем. Умом она понимала, что больше так продолжаться не может, надо выспаться, забыться хотя бы на несколько часов, иначе она просто умрет от нервного истощения. Но сон не приходил ни ночью, ни днем.
В пять часов утра Вика не выдержала, осторожно встала с постели и прокралась на кухню. Валокордина осталось на донышке, хитрые успокаивающие, принесенные подругой, давно закончились. Настойку пиона соседка забрала назад ― старые люди щепетильны по отношению к своим вещам.
Она перебирала лекарства. Анальгин, аспирин, ремантадин, пертуссин… Бензотал. Небольшая баночка темного стекла, а в ней крошечные таблетки. Снотворное. Это тетя Ира несколько лет назад попросила купить, у нее парализовало старую собачку, а везти усыплять в Тверь и хлопотно и дорого. Оставшиеся таблетки она тогда всучила Вике обратно.
Судя по дате изготовления, срок годности лекарства закончился полгода назад, и Вика засомневалась, можно ли его принимать. А потом решилась: "Авось, не помру…".
Она налила из чайника холодного кипятка. Закинула в рот пару таблеток, запила водой. Вертя в руках баночку, подумала, что этого мало ― таблетки совсем крошечные.
Она проглотила еще четыре, и, прикрыв дверь, села покурить у стола. Голова немного закружилась, легкий, какой-то благостный туман окутывал мозг.
"Отпускает, скоро засну. Вот покурю и пойду спать. Что там в баночке осталось, шесть таблеток? Надо допить, тогда точно смогу все забыть, и придет успокоение…"
Она горстью закинула в рот последнее и легла грудью на стол…
― Очнись! ― голос звучал как сквозь вату.
Кто-то хлестал ее по щекам, теребил, голова болталась из стороны в сторону…
И совсем не больно, она тоже ватная.
Вопрос в самое ухо:
– Сколько таблеток выпила? Ну, говори!
И другой голос, подальше:
– Здесь было сорок. И где она взяла эту дрянь? Их уже года три не выпускают… Можем не довезти, здесь надо промывать.
С ватным Викиным телом производили какие-то манипуляции, поднимали, пересаживали, приказывали, чтоб сама держалась.
– Таз сюда! ― у самого уха рявкнул держащий ее подмышки.
В рот что-то впихнули, будто змея поползла через ее горло прямо во внутренности. Потекла вода. Надо отряхнуться, мелькнуло в мозгу, но ватные руки не слушаются. И змею изнутри не вытащить. Гадость какая…
Ее сложило пополам и стало выворачивать. Глаза, наконец, открылись, но Вика ничего не видела, только выступившее из тумана испуганное лицо дочери, прижавшейся к кому-то.
Хотелось сказать Анюте, чтоб не боялась, но вместо этого изо рта снова полилась вода. Тот, что держал ее за волосы на затылке, отвлекся, и Вика упала прямо в лужу на полу.
― Не спать! Ты можешь идти, давай сама! Ногами перебирай, не отключайся!
Двое мужиков волокут ее по какому-то страшному серому коридору. В голове ― звон, все, что слышит ― сквозь него. Вика изо всех сил старается двигаться сама, но получается плохо.
Завернули налево. Большая комната, похожая на провинциальную баню или душевую. Стены с оббитым грязным кафелем, ржавый старинный рожок подтекающего душа, пара оцинкованных раковин. Такие раньше в столовых были.
Ее сажают на низкую деревянную скамейку, голова сразу падает на грудь.
– Не спать! ― тормошит один из сопровождающих.
Другой передает бумаги врачу за белым допотопным столом, сообщает:
– Бензотал, предположительно сорок таблеток.
Вика поправляет: "Двенадцать", но язык еле ворочается, и получается "Двеадцат".
– Двадцать? Уже лучше, если, конечно, она еще соображает.
Она соображала. Сознание больше не покидало ее, но существовало как бы отдельно, сбоку, параллельно. Оно выхватывало мельчайшие детали: неровно положенный кафельный пол, его разноцветные шашечки даже не потрудились разместить хоть в каком-то порядке; застоявшиеся лужи под мойками; отсутствие вентилей на смесителе; пятна недавней крови на стене прямо напротив…
Здесь кого-то били?
Где она? А, впрочем ― не все ли равно? Наверно, это больница. Но даже в самой убогой больнице должны быть койки… Так хочется лечь …
Но тот, что сидит рядом, периодически тормошит ее ― не спать!
А она и не спит, только глаза устали смотреть, сами закрываются…
За столом о чем-то шушукаются, наконец врач распоряжается:
– В десятую ее, к суицидникам!
Слово кажется знакомым, но Вика забыла, что оно значит.
Ее поднимают. Она изо всех сил старается идти самостоятельно, ноги слушаются немного лучше. Опять серый грязный коридор, потом такой же неряшливый лифт. Наверху кажется чище, стены покрашены совсем недавно в голубоватый цвет. Ее ведут мимо закрытых железных дверей с окошками-решетками. Неужели запрут за такой дверью? Нет, только не это!
– Спокойно! Не рыпайся, уже пришли.
Один из сопровождающих открыл дверь ключом, сообщил читающей перед настольной лампой медсестре:
– Попытка суицида. Бензотал, предположительно двадцать таблеток. Промывание сделали еще на дому. Глюкоза, две тысячи, внутривенно.
Сестра поднялась, схватила Вику за рукав халата, повела дальше от двери.
– Койку выбирай!
Ей было все равно, какую, лишь бы лечь. Плюхнулась на вторую от окна, у левой стены, и тут же провалилась в сон…
Когда Вика открыла глаза, ее испугал непривычно высокий потолок. Где она?
Сообразила не сразу. Кажется, в больнице. Неужели из-за тех крошечных таблеточек? Она что, умереть могла?..
Хотелось присесть ― не получилось. В левой руке игла. Рядом капельница и несколько бутылей на тумбочке. Глюкоза. Куда ей столько?.. А, впрочем, им виднее.
Через пару минут глаза закрылись сами собой.
Вике показалось, она только смежила веки, но, когда проснулась, капельницы уже не было. Она так и лежала, как свалилась, поверх одеяла. Решила попробовать встать. Почему-то ее тапки оказались под соседней кроватью. От слабости качало, и она с трудом нацепила их, держась за стену.
Из восьми кроватей в палате были заняты четыре, считая Викину. Две девчонки шалавистого вида, лет по шестнадцати, шушукались на койке возле выхода; красивая брюнетка лет двадцати пяти, подперев голову рукой, лежала у окна, уставившись в него немигающими глазами. Вика тоже перевела взгляд на окно.
Оно было забрано решеткой, да какой! От пола до потолка, от стены до стены, из железных прутьев толщиной с большой палец, она отстояла от окна на полтора метра ― ничем не дотянешься, и выглянуть на улицу невозможно.
Вика криво усмехнулась. Вспомнился "Полет над гнездом кукушки" с неподражаемым Джеком Николсоном. Там гигант-индеец, когда надоело сидеть в сумасшедшем доме, просто вырвал решетку и ушел. Но с такой даже этому великану было бы не справиться. Это вам не Америка!
В голове всплыло: "В десятую, к суицидникам".
Выходит, здесь те, кто хотел покончить жизнь самоубийством? Но она ведь не хотела! Она просто выпила снотворного. Ну, промахнулась ― таблетки-то маленькие! Надо сказать об этом, и ее выпустят. Она скажет, но вначале надо найти туалет…
В грязном, замызганном туалете стояла жуткая вонь и, конечно, не имелось ни бумаги, ни полотенца. Ополоснув лицо над заплеванной раковиной, Вика посмотрела в треснутое зеркало и не узнала себя: спутанные волосы сосульками, лицо зеленое, под глазами фиолетовые круги. Кошмар…
Покинув туалет, она отправилась осваивать территорию. Палата казалась странной, она состояла из трех отделений, но двери между ними отсутствовали. Сестринский пост располагался в среднем отделении, где лежало несколько пожилых женщин.
Вика вежливо поздоровалась с медсестрой, та буркнула в ответ что-то, не отрываясь от записей, которые вела в толстом журнале.
– Простите, вы не скажете, когда я могу поговорить с врачом?
– Завтра, ― бросила сестра.
– А вы не подскажете, сколько сейчас времени?
– У меня часов нет.
Вика растерялась.
– А как же вы лекарства раздаете, их ведь по часам надо…
Медсестра наконец-то оторвалась от своего занятия и подняла на нее глаза.
– Грамотная, да? А чего ж ты, такая умная, в дурдоме оказалась?
– Я случайно… Я хотела снотворного выпить, показалось, что мало…
– И выпила двадцать таблеток бензотала, ― докончила в рифму медсестра, презрительно усмехаясь.
– Нет-нет, там было меньше, кажется, двенадцать… ― принялась оправдываться Вика.
– С доктором объясняться будешь, завтра.
Сестра опять уткнулась в свой журнал, а Вика побрела дальше, посмотреть на третье отделение палаты.
– Куда? Там мужское! ― рявкнула вслед медсестра, впрочем, довольно равнодушно.
Но Виктория уже успела выхватить взглядом обросшего седой щетиной улыбающегося беззубого старика, который расхаживал по палате в одной казенной рубашке. Рубаха не доставала до бедер, ниже нее были дряблые стариковские ноги и…
Она зажмурилась, поторопилась отвернуться и, поспешила в свое отделение. Правда быстро не получилось.
"Как же я ослабла. Поесть бы…"
Но тут из туалета потянуло табачным дымом, и она поняла, что больше всего хочет курить.
В тамбуре возле раковины стояли все три девушки из ее палаты и курили длинные коричневые сигареты. "More", сразу узнала Вика. Недешевое курево. Раньше она покупала блоки "More" в дьюти-фри, потом перешла на более мягкие "Vogue".
Наплевав на стеснительность, она спросила в пространство:
– Простите, у вас не найдется покурить?
Девицы-подростки, восторженно глотавшие дорогой дым, переглянулись. Красавица, не посмотрев на Вику, молча достала пачку и ухоженным наманикюренным пальчиком выщелкнула сигарету, протянула и зажигалку.
"Типсы, ― невольно отметила Вика, ― от природы таких ногтей не бывает".
Она прикурила, вернула зажигалку, сказала спасибо.
Красотка едва кивнула. Весь ее вид совершенно не вязался со омерзительной уборной дурдома.
Она была необыкновенно красива, и было понятно, что такая красота стоит недешево. Девушка явно стриглась и красилась в дорогом салоне. Темно-коричневые, до лопаток, волосы отливали в красное. Матовое лицо с оливкового цвета загаром выглядело идеальным даже без следа косметики. Брови ― безупречной формы, похоже, умелый визажист лишь немного их подправил. Карие миндалевидные глаза кажутся подведенными, настолько густые и длинные у девушки ресницы. Носик с тонкими чувствительными ноздрями слегка вздернут, выпуклые губы под ними красиво очерчены, подбородок совершенной формы. Фигурой бог тоже не обидел, хотя рост не для подиума, зато все очень соразмерно: и ширина привычно развернутых плеч, и угадывающаяся под коротким халатиком грудь, и бедра, и ноги в изящных ярко-красных тапочках на каблучке. На девушке был халатик и комбинация из натурального шелка. У Вики имелась парочка подобных дорогих комплектов, но обычно она предпочитала длинные трикотажные футболки и махровые халаты, и сейчас была именно в таком. Красавица выглядела очень грустной. Угостив подруг по несчастью сигаретами, она больше не обращала на них внимания.
Две шалавы, на вид старшеклассницы, смотрелись истасканными рядом с этой совершенной красотой. У обеих нечистые прыщавые лица, брови неровно выщипаны "в ниточку", в ушах на двоих не меньше пятнадцати дешевых сережек. Обе низкорослые и коротконогие. У той, что чуть повыше, волосы ядовито-лилового цвета, у второй сальные отросшие темные корни, а концы ― где выжженные до белизны, где желтые как подсолнух.
Раньше Вика считала, что молодость всегда выиграет против ухоженности, но сейчас подумала иначе. Эти глупышки всеми силами стараются выделиться, быть непохожими на других, и только вредят своей внешности.
Она искоса посмотрела на собственное отражение в грязном зеркале ― жалкое зрелище, но все же не такое отталкивающее, как у этих маленьких дурочек.
– Вы не знаете, сколько сейчас времени? ― спросила она, когда покурив, девушки собрались в палату.
Красавица вышла, не ответив ничего, а девчонки поспешили поделиться своими знаниями:
– Здесь часов ни у кого нет. Но ужин уже был, давно. Так что девять, наверное.
– А чаю попить нельзя?
– Не-а. Только воду в бутылках, если вам в передаче будет. Попросите, чтобы вам сигарет прислали…
– А как попросить?
– Утром записки будут собирать. В соседней палате у старухи, которая ближе всех к медсестре, блокнотик есть, и карандаш.
– А сюда что, родственников не пускают?
– Вы чего? ― выкатила глаза крашенная в блондинку девчонка. ― Это же дурдом!
– Да не дурдом, а психиатрическое отделение при институте скорой помощи, ― поправила ее подруга. ― А вы чего сюда попали?
– Случайно выпила слишком много снотворного.
– Случайно? Из-за несчастной любви?
Вика не стала отвечать, зато девушка рассказала их историю:
– А мы у одного хачика таблеток купили, ну, типа веселящих, чтобы на дискаче с тоски не киснуть. Решили заранее попробовать в парадняке, и покурить заодно, на улице-то холодрыга… По паре таблеток всего проглотили, закурили… а чего потом было ― не помним. Может, зря куревом догонялись? Врачи говорят ― передоз. Какой передоз, мы ведь не наркоманки! Вот, Лилька соврать не даст ― мы сколько раз на дискачах таблетки покупали ― и ничего… Это хачик, сволочь, нам дерьмо какое-то подсунул.
Виктория с жалостью глядела на дурных подростков.
– И давно вы здесь?
– Не знаем. Лилька вчера очнулась, а я позавчера. Какое число сегодня?
– А меня когда привезли?
– Сегодня утром мы проснулись, а вы уже лежите, с капельницей.
– Значит, шестнадцатое.
– Во как! А на дискач-то мы тринадцатого намылились. Выходит, я в отключке сутки была, а ты еще больше, ― подтолкнула она подругу.
Та вдруг вспомнила:
– Вы, если записку писать будете, сигарет побольше просите. А то без курева ― совсем труба. Мало того, что жрачка поганая, ни телевизора тебе, ни радио ― так еще и покурить нечего.
– Хорошо, я напишу.
Вика вернулась к своей кровати. То ли оттого, что покурила, то ли еще не пришла в себя, но на нее вдруг накатила ужасная слабость. Она легла, накрылась тощим одеялом и почти сразу провалилась в сон.
Разбудил крик медсестры:
– Подъем! За завтраком! Кто не успел ― тот опоздал!
Вика поднялась и поплелась вслед за мигом вскочившими девчонками. Пока добралась до сестринского поста, на двухъярусной алюминиевой тележке осталась одна тарелка и одна чашка, алюминиевая ложка с несколько раз перекрученной ручкой тоже была последней.
Самым вкусным из завтрака оказался кусок серого хлеба. Недоваренную пресную пшеничную кашу Вика доела только потому, что понимала: другой еды не предвидится, а пустому желудку требуется подкрепление. Впрочем, каши в тарелке было с гулькин нос и чаю в допотопном бокале без ручки совсем мало, она выпила его в три глотка.
Красавица у окна к своей тарелке не притронулась. Неужели сама поднялась и сходила за этим варевом? Скорее всего, девчонки услужили. Они расправились со своими порциями еще быстрее Вики, и, пошептавшись, подошли к койке у окна просить добавки. Красотка равнодушно кивнула. Девицы разделили кашу и хлеб поровну, и тут же сметелили их.
После еды привычно захотелось курить. Попросить у красавицы показалось стыдно. Та лежала, уставившись в окно глазами, полными слез. Любительницы расслабиться при помощи таблеток тоже не решились к ней подойти. Они навестили соседнее отделение и через несколько минут, довольные, скрылись за дверью туалета. Вскоре Виктория заглянула туда и увидела, что девчонки курят что-то без фильтра. Проснувшаяся гордость не позволила спросить, где они раздобыли сигареты. Подумала, что лучше сейчас найти бумагу и написать записку. Наверное, кто-то попытается ее проведать… Хорошо бы Иришка.
Сухонькая женщина лет шестидесяти вырвала лист из блокнотика, и ручку дала, предупредив, что следует поторопиться, записки принимают только утром, до прихода врача.
В записке Вика просила прислать ей туалетные принадлежности, бумагу, салфетки, ручку, воду, сигарет и какой-нибудь простой еды. Сообщила, что чувствует себя нормально. Вспомнив, с каким страхом смотрела Анюта, попросила успокоить ее: мама скоро будет дома.
Сложила записку и поинтересовалась у медсестры, как подписать, если она не знает, кто к ней придет.
– Свою фамилию напишите: кто придет, тот и возьмет, ― посоветовала сестра. Дежурившая сегодня казалась несколько любезнее вчерашней.
Вскоре в палате появился врач и начал с осмотра молоденьких девчонок. Те что-то говорили, похоже, просили ― доктор не отвечал. Измерил обеим давление, проверил пульс и перешел к Вике.
– Бензотал, двадцать таблеток, ― прочитал он в карточке.
– Двенадцать, ― поправила его Вика.
– Точно помните? ― взявшись за кисть ее руки, он следил за секундомером на своих часах.
Двадцать минут десятого, успела заметить Вика.
– Сорок восемь, наполнение слабое. Худо, девушка, ― врач взялся за тонометр, закрепил манжету на Викином предплечье.