Спору нет, Фордайс был любезен и вежлив, но в его равнодушных коротких фразах невозможно было почерпнуть утешение. "Наверняка он предпочел бы избавиться от таких клиентов, как мы", – подумала Лаура. Второй раз всего за несколько недель Райсы взвалили на него работу, которая была ему не по душе.
В этот момент Тимми вскочил, вскрикнув так пронзительно, что остальные подпрыгнули.
– Что случилось с Графом, Том, Граф тоже умер?
– Граф? – недоуменно повторил Фордайс.
– Его собака, – Лаура вопросительно посмотрела на Тома, который беспомощно развел руками.
– Он стоял рядом с папой.
– Значит, они и его убили? – взвизгнул Тимми.
– Да, – Том крепче прижал Тимми к себе. – Я привез его домой. Я подумал, мы сможем похоронить его на заднем дворе.
Тимми вырвался из рук брата.
– Где он? Я хочу увидеть его, – потребовал он.
Из кухни прибежала Бетти Ли.
– Нет, золотко, – вмешалась она, – тебе не надо на него смотреть. Я видела его и, думаю, будет лучше, если ты запомнишь его таким, каким он был.
Но Тимми уже бросился мимо нее к выходу. Лаура услышала, как хлопнула задняя дверь, услышала протесты Тома и Бетти Ли и, наконец, плач Тимми, увидевшего тело Графа, которое Том оставил рядом с фургоном.
– Он еще такой слабый, – испуганно пробормотала она. – Только что из больницы. Это для него слишком сильное потрясение.
– Забот у вас выше головы.
Фордайс тут же пожалел о своем банальном замечании. Но он не умел утешать и не знал, как себя вести, когда речь шла о "человеческих проблемах". Он был адвокат, обученный распутывать сложные узлы, и только. Он постарается помочь в преодолении кризиса, который наверняка возникнет на фирме "Райс и сын", оставшейся теперь и без главы, и без старшего менеджера.
Он был рад, что ему, по крайней мере, до сих пор удавалось скрывать от репортеров историю с Кроуфильдами. Лауре только не хватало, чтобы газеты растрезвонили о ней на весь свет. Бедная женщина. Он вздохнул с облегчением, когда в дверь позвонили и вошел Фостер.
В полночь Лаура и Том все еще сидели в библиотеке со священником. Врач, с которым Фостер переговорил по телефону, посоветовал дать Тимми горячего молока и сразу же уложить его в постель. Бетти Ли удалось увести его, несмотря на его возражения, и теперь он спал.
– Я помню тебя, каким ты был в первом классе воскресной школы, – сказал Фостер Тому. Он и сам уже так устал, что говорил тихим слабым голосом. – А почему, ты думаешь, я запомнил именно тебя из всех прочих детей и помнил все эти годы? Ну, во-первых, потому, что ты был очень способным мальчуганом, а во-вторых, потому, что я очень хорошо знал твоих родителей. Они всегда живо интересовались делами общины, принимали во всем активное участие.
– Вот этого-то я и не понимаю, – воскликнула Лаура. – Как Бэд мог… и подумать только, его отец был священником.
– Религия, на которой воспитывался Бэд, совсем не та, что исповедуем мы с вами, – спокойно ответил Фостер. – В том захолустье, где он рос, религия была с адским душком.
– Но вести двойную жизнь все эти годы, – и Лаура стиснула руки, словно умоляя Фостера объяснить ей, как такое возможно.
– К сожалению, Лаура, Бэд не исключение.
Том, ерзавший в кресле, пытаясь сдержать себя в присутствии священника, в конце концов не выдержал и дал выход своему гневу.
– Вы оба говорите об отце так, будто он был каким-то чудовищем. Как вы можете так о нем говорить? Ты, мама, особенно. Я не верю тому, что слышу.
– Я ни разу не сказала, что он чудовище. Он был моим мужем. Но то, во что он верил – оружие, кровь, ненависть, – действительно чудовищно. Ненавидеть человека только за то, что он не такой, как ты! А ведь у каждого из нас есть право жить на этой земле.
– Нет! Это все чепуха. Люди не равны, одни лучше, другие хуже.
– Мы ничему подобному не учили тебя в воскресной школе, Том, – вмешался Фостер. – Я читал кое-какие программные документы клана, написанные вроде бы с верой в Бога, но это ересь, вот что это такое на самом деле. Я поражен, что ты сам этого не видишь, – закончил он.
– Я не сказал, что верю в клан, – Том чувствовал себя обнаженным под взглядами двух пар глаз, смотревших на него одновременно с сожалением и осуждением. Он чувствовал себя мучеником, принимающим муку ради Бэда. "Мой отец", – подумал он и продолжал: – Но одни люди лучше других. От этого я не отступлюсь. А те, кто убил моего отца… – Его гнев перерос в ярость. – Я выясню, кто это сделал, и замучаю его до смерти.
– Я понимаю, Том. Да, я понимаю, – все так же спокойно сказал Фостер. – Но это ничего не решит, лишь внесет в твою жизнь новую боль.
У Лауры исказилось лицо. "Боль, – подумала она. – А Фостер ведь ничего не знает о той боли, что уже вошла в жизнь Тома".
Том встал.
– Извините меня, но я больше не могу разговаривать. Пойду наверх. Спокойной ночи, мама. Спокойной ночи, доктор Фостер.
Лаура и Фостер безнадежно посмотрели друг на друга. Больше говорить было не о чем, и Фостер ушел, а Лаура пошла запереть двери на ночь.
У кухонной двери она вдруг почувствовала желание побыть на открытом пространстве, вдохнуть свежего воздуха, и шагнула за порог. Если бы не свет, льющийся из кухни, она бы споткнулась о коробку, лежавшую на ступеньках. То, что осталось от Графа – тошнотворное месиво внутренностей и шерсти, было положено на аккуратно постеленный кусок цветастого кретона, отрезанный от какого-то старого чехла для мебели, хранившегося на чердаке. Наверняка это было делом добрых рук Бетти Ли, подготовившей Графа к похоронам утром. "Бедный Тимми, – подумала Лаура. – О, бедный Тимми".
А затем наступил ужасный момент. "Собака находилась рядом с Бэдом, – вспомнила Лаура, – когда это случилось. Значит Бэд был так же раздавлен, изувечен… Эта картина запечатлелась в мозгу Тома, он будет помнить ее до конца дней своих".
Она почувствовала позыв к рвоте и бросилась к кустам за гаражом, где ее вырвало. Потом она некоторое время стояла, дрожа, и смотрела на великолепие ночного неба, всегда так вдохновлявшее Тома. Но равнодушная, бескрайняя высь не давала ни ответов на вопросы, ни утешения ее душе, и она ушла в дом.
Ночь тянулась долго. В голове у Лауры блуждали беспорядочные мысли, которые перескакивали с одного на другое как глупый щенок, преследующий кого-то в траве. Впрочем, если присмотреться повнимательнее, то, возможно, в этом кажущемся беспорядочном преследовании обнаружится некий повторяющийся рисунок. Лаура раскинула руки. Простыня была гладкой и прохладной; раньше Бэд всегда согревал ее своим телом. Никогда больше не будет он спать в этой кровати. Странно было думать, что он лежал здесь прошлой ночью, не подозревая, что это его последняя ночь.
Бэд не обижал ее. Он не знал ее по-настоящему, но относился к ней хорошо. Она вспомнила, как он добивался ее, как сумел подладиться к ее дому и ее семье. Молодой человек, стремившийся всем угодить. И все это время он вел двойную жизнь, и его вторая жизнь была низкой, отвратительной, преступной. Наверное, ей было бы легче перенести его измену.
Прямая и неподвижная, сама похожая на труп, она лежала, уставясь в потолок. Если бы не было этой смерти – какое ужасное слово, – как бы все сложилось у них в дальнейшем? "Осталась бы я с ним?" – подумала Лаура. Если бы Бэд не погиб и она узнала бы о его членстве в ку-клукс-клане, смогла бы она жить под одной крышей с таким человеком? "Едва ли", – ответила сама себе Лаура. А если бы все шло так, как в последние недели, после того как они узнали о Томе и Питере – Питере Кроуфильде, копии Тимми, ее Питере, – что бы тогда она сделала?
Беспорядочные мысли рождали любопытные сравнения. Много лет назад у Лауры было платье – дорогое белое гипюровое платье, купленное "под давлением" тети Сесилии. По мере того как платье изнашивалось, Лаура снова и снова чинила его, сначала, связывая вылезшие нити, потом, зашивая небольшие прорехи. Она носила его очень долго, до тех пор, пока материю можно было подштопать. Но в конце концов платье порвалось так, что ни о какой починке и речи быть не могло и его пришлось выбросить. Возможно ее брак с Бэдом вот так же постепенно приходил в негодность, и даже не умри Бэд, он все равно развалился бы.
Но мальчики! Они так любили отца. Лаура прекрасно знала, что многие современные женщины не видят в детях препятствия к разводу. С другой стороны, есть много таких, кто сохраняет брак ради детей. Эти женщины вовсе не являются прирожденными мученицами, просто материнские чувства стоят у них на первом месте. К их числу принадлежала и Лаура Райс.
Но все это были бесплодные мысли. И все же, какими бы бесплодными они ни были, Лаура испытывала чувство вины, будто тот факт, что в ее мыслях присутствовал Ральф Маккензи, имел отношение к смерти Бэда. Дикая, конечно, идея. Смерть часто вызывает у тех, кто остался жить, самые абсурдные мысли, особенно в том случае, если они убиты горем гораздо в меньшей степени, чем это представляется окружающим. Лаура много раз читала об этом.
Бедный Бэд.
Заснула она, должно быть, незадолго до рассвета. Разбудили ее голоса со двора, и, выглянув в окно, она увидела, что солнце стоит уже высоко. Из окна спальни просматривался весь двор, вплоть до живой изгороди, отделявшей их участок от старого дома Элкотов. У изгороди под иудиным деревом мальчики хоронили Графа. Между ними стояла Бетти Ли. (Как теперь смотреть в лицо этой женщины, которая в течение стольких лет прислуживала Бэду?) Она либо осталась у них на ночь, либо вернулась рано утром. В руках у нее был маленький букетик цветов. Тимми говорил что-то, наверное, читал молитву. Потом Том забросал маленькую могилку землей, и Тимми положил на нее цветы.
– Господи, помоги им, – прошептала Лаура. Что ждет ее сыновей, каждый их которых обременен собственной единственной в своем роде ношей, которую невозможно ни с кем разделить?
Приняв душ, Лаура в нерешительности подошла к гардеробу. У нее не было ничего черного, кроме шелкового обеденного платья. Не считая нескольких белых вещей, все ее наряды были яркими. Придется ей надеть белые юбку и свитер.
Мальчики кончали завтракать, когда она спустилась вниз. Они были одеты в темно-синие брюки и белые накрахмаленные рубашки. Том пристально посмотрел на нее.
– Что, никакого траура? – в тоне его был упрек.
– У меня нет ничего черного. А потом белый цвет – это летний траур.
– Я собираюсь в центр купить себе и Тимми черные галстуки.
– Хорошая идея. Зайди в "Беннинджер". Я позвоню им, чтобы заказать черное платье, – сказала она, испытывая потребность объяснить. Она, мать, объясняет свои поступки Тому. Он заставлял ее чувствовать себя виноватой.
– Я положила "Курьер" и "Сентинел" на задней веранде, – сказала Бетти Ли. – Решила, что вам не захочется, чтобы вас видели с улицы. Наверняка приедут репортеры.
– К дому? Почему ты так думаешь?
– Как пить дать, – Бетти Ли угрюмо поджала губы. – Прочтите газеты, вам все станет ясно.
Лаура взялась за чтение. Заголовки гласили: "Видные горожане задавлены насмерть на собрании клана". "Тайсон, Райс и Питт – члены клана". Подзаголовки гласили: "Водитель машины смерти неизвестен". "Лютер Тайсон, видный сторонник Джима Джонсона".
Лаура пробегала глазами строчку за строчкой, и буквы словно оживали перед ее глазами. Сцена ужасного происшествия наполнялась движением и цветом: оранжево-красный горящий крест, темная ночь, лунный свет, мигалки машин "скорой помощи" и полицейских машин, фигуры людей, разбегающихся в разные стороны, корчащиеся на земле жертвы, залитые кровью трупы.
Она просмотрела первую страницу и обменялась газетами с Томом. Глаза выхватывали отдельные слова и фразы: "… Омер Райс, известная фигура в жизни города… старинная фирма "Пайге и Райс"… три поколения… выдающаяся семья… остались жена Лаура и два сына, Томас и Тимоти".
Она прочитала гневную редакционную статью. "Строгий темно-синий костюм, безупречные воротничок и галстук, приятные манеры и правильные взгляды – все это служило маской, скрывавшей истинную суть этого человека, которая проявлялась, когда, надев балахон и колпак, он собирался ночами вместе с себе подобными, чтобы сеять зло".
Лаура оцепенела. Она попробовала подвигать руками и ногами, и ей показалось, что они оледенели, словно кровь перестала доходить до них.
"Джим Джонсон может осуждать клан, но если его программа действительно не имеет ничего общего с программой клана, как он объяснит тот факт, что многие клановцы являются его сторонниками?"
– Ты прочел все это? – спросила Лаура.
– Да, прочел, – ответил Том.
– И?
– Не стоит бумаги, на которой написано.
Она встала, не желая продолжать разговор, и вышла. Вскоре, как она и ожидала, начал беспрерывно звенеть дверной звонок. Приходили друзья и соседи, приносили продукты, предлагали помощь. И естественно всем, прочитавшим утренние газеты, хотелось удовлетворить вполне понятное любопытство.
Потом приехали репортеры и фотографы. Они поймали ее на передней веранде, и она, пытаясь сохранять спокойствие, принялась отвечать на многочисленные вопросы.
– Значит, вы говорите, миссис Райс, что ничего не знали о связи вашего мужа с ку-клукс-кланом?
– Нет.
– Но как это возможно, миссис Райс?
– Возможно, потому что он никогда мне об этом не говорил.
– А почему, как вы думаете?
– Потому что он знал, – терпеливо ответила Лаура, – что это приведет меня в ужас. Он достаточно уважал меня и хотел пощадить мои чувства.
Одна из соседок, выведенная из терпения бесконечным потоком репортеров, велела Лауре идти в дом, а сама набросилась на них.
– Неужели у вас совести нет? Убирайтесь, оставьте бедную женщину в покое.
Приносили цветы с вложенными в них записками с выражением соболезнования. Звонили люди, которых Лаура не видела годами, в их числе даже несколько бывших соучеников Лауры и Бэда. Ближе к вечеру позвонил Ральф Маккензи.
Со свойственной ему прямотой и простотой он сразу спросил:
– Как я могу вам помочь?
– Сейчас мне ничего в голову не приходит, но если я что-нибудь надумаю, я вам позвоню.
– Я разговаривал с Маргарет и Артуром. Если они могут чем-то помочь… Извините, – тут же поправился он. – Не стоило мне об этом заговаривать. Сейчас не время.
– Не смущайтесь, Ральф, говорите.
– Нет, сейчас действительно не время. А, впрочем, скажу. Они беспокоятся за Тома. Из газет они узнали, что он был на месте происшествия и, естественно, задаются вопросом, правда ли это.
– Да, Том был там. Он поехал с Бэдом.
– Вот как, – протянул Маккензи.
– Передайте Кроуфильдам, что мне это не менее неприятно, чем им. Но во всем прочем с Томом все в порядке, пусть они не беспокоятся. А вот как раз и он.
– Я кладу трубку, Лаура. Вы знаете, как меня найти, если я вам понадоблюсь.
– Полагаю, это был Маккензи, – сказал Том.
Лаура повернулась, чтобы увидеть лицо сына – горькая складка губ, жесткий взгляд.
– Да, выражал соболезнование, впрочем, как и все остальные.
– Как и все остальные, – повторил Том и вышел.
Она вышла вслед за ним. Он сидел на своем обычном месте на ступеньках, упершись лбом в колени и обхватив голову руками. Рядом лежала нераскрытая книга. Лаура молча смотрела на него. Слишком глубокая печаль, словно пропитавшая воздух вокруг, слишком громкий треск цикад, слишком вялые и пыльные от жары листья на дубах мешали ей собраться с мыслями.
Том поднял голову.
– И кто только обо мне не беспокоится. Наверное, и Кроуфильды тоже.
– Да, они очень переживают за тебя, Том. Очень.
– У них нет на это права. Я им чужой и они мне чужие.
Она положила руку ему на плечо.
– Том, скажи, могу я хоть что-то для тебя сделать?
Он ответил так тихо, что она с трудом расслышала.
– Ничего. Ничего.
Она оставила его сидеть там. Ярость, сжигавшая его, исчерпала себя. В душе остался едкий пепел.
Этот Маккензи, доброжелатель, всюду сующий свой нос. Возможно, он заглядывается на маму. И те, другие, которые "очень переживают за тебя, Том". Ни за что. Никогда. Ему предстоит долгая борьба. Она может продлиться всю его жизнь, если только он не уедет и не затеряется где-нибудь на другом конце света. Бэда не стало, и теперь некому защитить и поддержать его. Мама не понимает, что он чувствует, а Тимми слишком мал, всего одиннадцать, да к тому же у него собственные проблемы, и какие!
Если бы Робби была здесь! Ему не пришлось бы долго объяснять, что случилось. Достаточно было бы изложить основные факты, и она сразу же все поняла бы и, обняв его, прижала бы к своему молодому горячему телу, твердому и одновременно упругому, как резина… и губы у нее такие мягкие, волосы гладкие, как шелк, рассыпаются по подушке, запах цветов и… Ах, если бы она была здесь!
ГЛАВА 7
Мрачные аккорды звучали с возвышения для органа, вспышки траурного багрового света озаряли церковь, когда солнце выходило из-за собиравшихся грозовых туч и его лучи проникали внутрь сквозь витражные стекла. "Обстановка как нельзя более подходящая для того, ради чего мы собрались здесь", – размышляла Лаура. На ней был черный льняной костюм, руки в перчатках сложены на коленях… Бэд, который все делал по правилам, одобрил бы темные костюмы и черные галстуки своих сыновей. Он бы остался доволен, увидев, сколько видных людей пришли проводить его в последний путь. Правда, Лаура не знала, пришли ли они из искренней симпатии или просто потому, что похороны были "событием" в общественной жизни города, но это и не имело значения.
Она все еще пребывала в каком-то странном оцепенении. У нее было чувство, будто она со стороны наблюдает за всем происходящим и на себя тоже смотрит со стороны. Она подняла глаза к окнам, за которыми теперь стало совсем темно. К тому времени, когда они попадут на кладбище, пойдет дождь. Взгляд ее переместился на гроб, стоявший прямо перед ней. Ее спросили, желает ли она "взглянуть последний раз" на усопшего, прежде чем гроб закроют, но доктор Фостер посоветовал ей не делать этого, скорее всего потому, что тело было сильно изуродовано. Вроде бы Том говорил что-то про лицо. И вот Бэд лежал, укрытый гвоздиками. Все для него кончилось: игры в мяч с Томом и Тимми, заседания в Торговой палате, дела фирмы "Райс и сын", зловещие ночные сходки в балахонах и колпаках. Лаура вздрогнула.
Доктор Фостер прочел замечательную проповедь. Обличая и осуждая, как того требовала справедливость, он отметил и заслуги покойного, как того требовала гуманность.
– Мы должны относиться с состраданием к любому человеку. Никто из нас не совершенен. Можно быть любящим отцом и уважаемым человеком и в то же время быть причастным к черным делам. Причин как внутреннего, так и внешнего порядка, толкающих человека ко злу, много и они сложны. Но мы собрались здесь не для того, чтобы анализировать поступки Омера Райса, а для того, чтобы помянуть его как друга, каким он был для всех нас, и помолиться за него и за того, кто лишил его жизни, и за всех нас.
Присутствовавшие слушали со склоненными головами; их тихое бормотание служило своеобразным аккомпанементом сочному голосу Фостера. Тимми и Том вытирали глаза. Орган заиграл последнее песнопение, и гроб понесли по проходу к выходу между вставшими в знак уважения мужчинами и женщинами. Следующей остановкой будет кладбище.