Объятие было нежным, это был порыв сострадания, а не любви, но у нее глухо застучало сердце. Если она не отпрянет… Она отпрянула. Да, это не только сострадание. Но разве возможно что-нибудь здесь и сейчас, когда на письменном столе лежит куча конвертов с траурной каймой и ненадписанными еще адресами… Когда мальчики еще так остро переживают потерю отца… Когда Ральф и Том стали злейшими врагами…
Он прочитал ее мысли. Отпустив ее, он прошептал:
– Настанет время, Лаура… Настанет время…
Вечернее небо уже стало темно-голубым; она проводила его до дверей; оба молчали. Он поцеловал ее в щеку и быстро пошел по дорожке.
Она пошла к дому.
Летняя ночь наполнилась стрекотанием насекомых, воздух был теплым, как щека ребенка. Лаура стояла у дверей дома, спокойная и задумчивая, глядя на заросли кустов у ограды, которые в сгущающейся темноте казались таинственным лесом.
ГЛАВА 9
В субботу ночью Том вскочил с постели и зажег свет. Три часа ночи. Уже воскресенье, в час дня явятся эти люди. Вся орава, как говорила тетя Лилиан. Вспомнив своих теток и их словечки, которые в детстве ему изрядно поднадоели, он вдруг затосковал по этим старым женщинам, настоящим американским леди. Они были бы на его стороне. Черт возьми, он удерет из дому.
Довольно с него, довольно! Конечно, он низко поступит с мамой, но он никогда не огорчал ее, и на первый раз она должна его простить. Да она и сама виновата перед ним. Он же видит, что между нею и Маккензи, этим ублюдком, который толкает его к Кроуфильдам, что-то есть. Есть, он это чувствует. Мама сама говорила, что у него, Тома, сверхъестественное чутье на чужие секреты.
Он положил в сумку свои лучшие брюки в обтяжку и красивую рубашку. Сегодня вечером он с Робби пойдет в ресторан. Он сложил пачечку банкнот, сунул их в карман и задернул молнию. Потушил свет и хотел выйти, но вспомнил про белого медведя. Взяв его под мышку, он тихо спустился по лестнице, прислушиваясь, но из спален мамы и Тимми не донеслось ни звука.
Он взял в гараже машину Бэда. Бедный Бэд…
Ключ от дома у него был, и, открыв дверь, он поднялся по лестнице, нашел комнату и постучал.
– Кто там? – послышался сонный голос.
– Белый медведь! – прорычал он. Она открыла дверь, и он бросил в нее мишкой. Она засмеялась, потом брызнули слезы радости, и они вместе упали на кровать. Он ласкал ее щеки и перебирал волосы, кровь звенела у него в ушах. Ее руки обвились вокруг его шеи.
– Боже, как мне тебя не хватало! Боже, как я тебя люблю. Томми, мы сто лет были в разлуке!
Ее гибкие пальцы расстегивали пуговицы, тянули, сдергивали одежду, и вскоре они уже ласкали обнаженное тело, – и Том, и она лежали голые на одеяле. Сначала он словно со стороны видел, как сплетаются тела, руки, ноги, прежде чем погрузиться во тьму, – опустив веки, он неистово прижался к ее губам. Он открыл глаза и, увидев влажный блеск ее глаз, прижался к ее груди и провалился в сладкую черную тьму.
Весь день они провели в кровати: спали, занимались любовью и снова спали. Вечером они проснулись отдохнувшие, бодрые и счастливые – и умирающие от голода. Из комнаты выходить не стали, сварили кофе и поели пончиков.
– Чему ты улыбаешься? – потягиваясь, спросила Робби.
– Тому, что ты у меня такая красивая, прелестная, да еще и умница. Я счастлив.
– Сколько времени ты у меня останешься?
– Еще ночь, потом пойду к себе, распакую вещи. Запишусь на лекции и семинары.
– Нам предстоит важная работа в этом году. – Робби вдруг заговорила серьезно. – Будем помогать на выборах Джиму Джонсону. Он к нам обоим хорошо относится. Это очень, очень важно!
– Я согласен, – сказал Том.
Озабоченный взгляд Робби смягчился, она посмотрела на Тома сочувственно и сказала:
– Я не хочу омрачать наш день, но позволь мне сказать, как я за тебя переживала. Тимми так серьезно болел, а потом – ужасная смерть твоего папы. Это ужасно, ужасно! Виновника стоит сжечь живьем. Без суда и следствия, просто сжечь живьем.
Том мрачно кивнул.
– И я хочу тебе сказать, что тоже многое пережила, но выкарабкалась, так что ты не падай духом. Все проходит. У меня был разлад в семье, и брат сел на иглу, я просто с ума сходила. А потом справилась. И ты придешь в себя, хотя теперь тебе трудно поверить в это.
Он собрался с духом и с трудом выговорил:
– Робби, я должен тебе что-то сказать.
Она не расслышала:
– Правда, чудесная комната? – спросила она его в третий или четвертый раз.
Он понял, как много значит для нее этот только что обретенный приют, она ведь жила в бедности, и вот впервые – своя, по своему вкусу убранная комната.
– Робби, сколько ты платишь за комнату? Я ведь тоже ее жилец и буду платить свою долю.
– Я согласна, но твои средства позволяют? Ведь положение твоей семьи, наверное, изменилось.
– Нет, я могу платить и буду.
– Ты такой добрый, Том. И подарки делаешь чудесные. Медведя я назову Том Младший. У-у, какие у него сладостр-растные глаза!
– О, Робби! Я хотел бы всегда быть здесь с тобой, в этой комнате! – воскликнул он.
Что-то в его интонации напугало ее, она уронила медведя и уставилась на Тома.
– Что с тобой? Что с тобой? – встревоженно спрашивала она.
– Я в отчаянии, – сказал он. – У меня большие проблемы.
– Расскажи мне. Я тебе помогу. Его ладони вспотели, губы пересохли.
– Ты, наверное, слышала, что иногда в больнице могут перепутать новорожденных и ребенок попадает не в ту семью?
– Да, я читала о таком случае в газете, а может быть в журнале.
Ему показалось, что какой-то комок подступил к горлу, он выпил воды.
– Ну, – пробормотал он, – не знаю как сказать.
– Что такое? – Глаза Робби округлились, она тревожно спросила:
– Так это с тобой случилось? Ты был подменен?
Он опустил лицо в ладони.
– Да.
Последовало долгое молчание. Когда он поднял голову, она плакала.
– Бедный мой мальчик… Бедный мальчик… Не говори больше об этом… Потом, когда сможешь…
Она прижалась к нему щекой, он почувствовал, как дрожат ее мокрые ресницы, почувствовал ее сострадание и понял, что может ей все рассказать. Всю эту немыслимую историю…
– Подумай, какая ирония судьбы – вестником был Ральф Маккензи. Именно он! – окончил Том свою повесть, которой она внимала, не шевельнувшись, не сводя с него взгляда, словно зачарованная.
– Да, – кивнула Робби. – Этот тип создан для роли недоброго вестника. Но, Бог Всемогущий, какая судьба! Прожить девятнадцать лет и вот однажды обнаружить, что занимаешь в мире чужое место! – Она сжала пальцы в кулачок, так что даже побелели суставы. – Не могу себе представить, что ты почувствовал. Не могу представить себя на твоем месте.
– Самое странное, – я не чувствую, что был не на своем месте…
– Скажи, как это приняли твои… родители? Отец? Наверное, такое известие может свести с ума!
– Мама, конечно, была потрясена, но она стойкая. Скрывала от меня слезы, пыталась успокоить. Ты маму не знаешь, но можешь себе представить, как себя ведут подобные женщины. Ими восхищаешься, и в то же время их спокойствие и выдержка могут свести с ума.
– А отец?
– Ну, это другой характер. Реакция была патетическая. Он отказывался признать это. Последние слова, которые я от него услышал:
– Это – коварный обман, Том! Они тебя хотят одурачить, не верь им!
Робби наморщила лоб:
– А что, если он был прав?
– Как бы я этого хотел! – вздохнул Том. – Нет, исключено. Проделаны все анализы крови, исследование ДНК… И какое-то новейшее обследование, знаешь, которым установили, что сожженные кости принадлежат русскому царю и его семье. И есть результаты всех анализов, сделанных парню, который умер от той же болезни, что у нашего Тимми. Ну, парень моего возраста, которого они, те родители, считали своим сыном. Значит, это он был братом Тимми, а я – нет. Отец, конечно, на самом-то деле не обманывался. Просто не мог примириться.
– Думаешь, потом он примирился бы?
– Как знать? Да нет, конечно, вынужден был бы примириться.
– А ты – примирился, Том? Ну, насколько возможно с этим примириться. Я хочу сказать – самый страшный шок уже позади?
Он нагнулся и отбросил волосы, закрывшие ее нежное лицо, искаженное волнением.
– Много дней я мучился, и каждое утро чувствовал, что лучше бы мне не просыпаться. Но я надеялся, что ты мне поможешь пройти через это, Робби.
– Том, мой Том, как же ты страдал!
– И это еще не все. – Он уже говорил спокойно, чувствуя, что рядом с ней к нему возвращается его оптимизм. – Эти люди хотят, чтобы я их признал – ну, не знаю, чего именно они еще захотят… Пока только признания.
– А ты не хочешь?
– Нет. Но не знаю, как этого избежать. Все убеждают меня, даже мама. Я должен был сегодня встретиться с ними, они придут к нам. Поэтому я сбежал из дому. Посоветуй мне, что делать. Бог мой, как я нуждаюсь в твоем совете.
– Кто они такие?
– "Мелкая сошка", как они сами себя называют. Знаешь магазинчик на окраине, ну, там мы с тобой сидели поблизости.
– Знаю. Кроуфильдов. Я купила у них занавески для этой комнаты и ночную рубашку с черными кружевами. Они оба служат в этом магазине, или только муж служит?
– Они – владельцы.
– Владельцы лавки Кроуфильдов? Это – их фамилия?
– Да, они унаследовали магазин. Кажется, дед создал дело.
Робби была озадачена.
– Но ведь они же евреи. Все это знают. Они не могут быть твоими…
– Могут. Такое уж мое везенье, Робби.
– Но я не верю, – сказала она, ошеломленно глядя на него. – Не могу поверить…
– Так оно и есть.
Она вскочила на ноги и стояла, прижавшись спиной к подоконнику, не отрывая взгляда от Тома.
– Нет… не может быть… Ты не можешь быть…
– Папа не хотел верить и ты тоже, – грустно заметил Том.
– Еврей… Ты – еврей… – Она с трудом выговорила слово, и Том увидел, что она дрожит. Он почувствовал, что и его охватывает дрожь, что у него слабеют ноги и теснит в груди… Как в тот день, когда мама позвала его и сказала ему… И теперь, понимая, какой пронзительной тоской она охвачена, он был с нею нежен и добр.
– Я испытал это чувство и справился с ним, – сказал он, утешая ее. – Не бойся, ничто не испортит мою жизнь… наши жизни – мою и твою…
– Еврей, – повторила она, словно не слыша Тома. – Ты еврей. Как ты это ощущаешь?
– Ощущаю? – Обескураживающий вопрос. – Ну, я почувствовал удивление, когда мне сказали.
– Ты должен был ощутить себя другим. – Том не узнавал ее голоса, – он словно обесцветился. – Должен был, – повторила она тем же ровным невыразительным тоном.
– Нет, я не почувствовал себя другим! Я не изменился. Я – такой же, как и был прежде, что бы мне ни рассказали.
– Ты и прежде должен был чувствовать в себе это! Ты скрывал! – Слезы хлынули из ее глаз.
– Что ты говоришь, Робби?! – изумился он.
– Что ты знал это, чувствовал и скрыл от меня! Боялся сказать мне!
– Боже мой, Робби, клянусь, что я тебе рассказал все как было. Если б я знал и хотел скрыть от тебя, зачем бы я открылся тебе сейчас?
Она не ответила. Он сделал к ней шаг, она отскочила и прижалась к стене. Щеки ее блестели от слез.
– Выслушай меня… – молил он. – Помоги мне. Я думал, ты мне поможешь.
Она не отвечала. Он увидел в ее глазах уже не удивление и растерянность, а неистовый гнев. Он испуганно повторял:
– Ведь я же твой Том, тот же Том, каким был пять минут назад, до того, как ты узнала… – И он даже рассмеялся неуверенно, словно извиняясь за неудачную шутку.
– Ты обманул меня, Том, – медленно сказала она, – и я ненавижу самое себя.
Он не верил своим ушам. Протянув руку, он взывал к ней:
– Дотронься до моей руки. Это – та же рука, что ласкала тебя.
– Перестань! Зачем ты напоминаешь? Никогда себе этого не прощу! Что мне сказать людям? Что мне делать?
– Ты скажешь людям, что я не совершал никакого преступления, и мы будем с тобой вместе, как прежде.
– Причем тут преступление? Ты знаешь, о чем я говорю!
Он знал, и он уже понял ее преображение, но продолжал взывать:
– Робби, дорогая, не говори со мной так… Робби, дорогая…
Он нежно обнял ее, но она так рванулась из его рук, что он пошатнулся. Вцепившись в спинку стула, он ошеломленно глядел на нее, повторяя:
– Что это? Что с тобой случилось? Ты так смотришь на меня… словно это не ты.
– Не сомневайся, это я, – мрачно отозвалась она. – Что ж ты думаешь, я могу смотреть на тебя, как прежде? Ты и вправду так думаешь?
В отчаянии он воззвал к ее здравому смыслу:
– Слушай меня… Слушай… Я – тот же Том… Те же руки, то же лицо… Я тот же, что и был… Ну, на меня надели новый ярлычок, – он попытался улыбнуться, но это меня не изменило. Ты ведь любила меня, Робби.
– В прошлом. Теперь – нет.
– Неправда, ты – моя частичка. И я часть тебя, мы нераздельны. Мы учились вместе. Ты мной восхищалась. Сколько раз ты мне это говорила!
– Ты меня обманул, и все это было ложью.
– Давай посоветуемся с Джимом Джонсоном. Он умный человек. Он подскажет нам, как снова наладить наши отношения.
– Да что ты ребячишься?! Он мне посоветует отделаться от тебя немедленно.
Он тоже словно обезумел. В бессильной ярости он обводил комнату глазами, ища какой-то подсказки, какого-то способа заставить ее опомниться… или причинить ей боль. Он схватил лежащую на стуле книгу Гитлера и потряс ею:
– Если б ты жила там, в то время – ты убила бы меня!
– Разве я тебя убиваю? – холодно возразила Робби.
– Убиваешь. Медленно убиваешь.
– Не надо мелодрамы! – раздраженно вскричала она, дернув плечом. – Противно.
– Это не мелодрама, а реальная жизнь.
Они стояли, меряясь взглядами, каждый смотрел на другого, как на врага-незнакомца.
Робби отступила и вдруг залилась пронзительным смехом:
– Кроуфильд! Узнала бы моя мамочка! И тебя бы убила, да и меня тоже!
Он смотрел на ее искривленный рот, ему казалось, что мир обезумел.
– Ты сошла с ума, весь мир сошел с ума!
– Ты думаешь? Нет, уж поверь, я в здравом уме. А потому – убирайся. Убирайся немедленно! – Она взвизгнула так пронзительно, что услышали соседи. Раздался стук в стену. Он схватил свою одежду – во время объяснения он был в одних трусах, это делало дикую сцену еще более абсурдной. Она даже не отвернулась, пока он натягивал брюки.
Он ненавидел ее. Ненавидел так, что понял преступника, убивающего в ослеплении гнева и ненависти. Бежать отсюда… Он ринулся к дверям.
– Подожди! – окликнула его Робби. – Забери это… – Она протягивала ему "Тома Младшего", белого плюшевого медведя с красивыми карими "сладострастными" глазами. Он выхватил игрушку из ее рук и молча вышел.
Том гнал машину домой. Глаза его застилала ненависть. Ненависть? – это было бы слишком просто. Его душа полнилась яростью, стыдом и тоской. Он не мог разобраться в этом смятении чувств, понимая одно: он сокрушен, раздавлен. Его Робби, его любимая! Он начал всхлипывать, надеясь, что постовой не задержит его, приняв за подвыпившего водителя. До дома было еще несколько часов езды. Дом, куда снова и снова будут являться проклятые Кроуфильды… Но больше ему некуда было ехать.
Вдруг он почувствовал голод и остановил машину около закусочной. Заказав гамбургер с жареным картофелем, он с удивлением посмотрел на тарелку, есть он не мог.
– Что-нибудь не так? – спросила официантка.
– Нет, все в порядке, – ответил он, заплатил по счету, добавил чаевые и вдруг спросил:
– У вас есть ребенок?
– Да… А вам зачем? – ответила она неприязненно.
– Не волнуйтесь, – сказал он, – я к вам не пристаю. Подождите минуточку. – Он выбежал к машине, достал белого медведя со "сладострастными" глазами и сунул его растерянной женщине. – Отдайте вашему парнишке.
Изумленно глядя на дорогую игрушку, она пробормотала:
– Какая прелесть… Ой, извините, что я вам нагрубила.
– Вы правильно себя вели. Вы были осторожны, и все мы должны остерегаться, пока наш мир и люди – такие, какие они есть.
Он побежал к машине. Женщина проводила его растерянным взглядом.
Он добрался домой около полуночи. Ставя машину в гараж, он увидел, что все окна темны, светится только окно музыкальной комнаты. Услышав задумчивые аккорды – она играла Дебюсси – Том понял, что мать опечалена и ищет прибежища в музыке.
Он боялся войти в дом и сел на ступеньку веранды. На темном небе сияли звезды – ковш Большой Медведицы… Блестящий полукруг, а за ним – загадочная непознанная Вселенная… Вскрикнула птица – затерявшееся в ночи живое существо, которому так же неведомы тайны Вселенной, как и человеку.
Эта зловещая загадочная Вселенная, этот безумный человеческий мир! Его снова пронзила боль: да, этот мир обезумел! Окровавленное лицо отца… Райс, превратившийся в Кроуфильда… Все перевернулось со дня, когда зловещим вестником явился Маккензи.
Он встал, отпер дверь и проскользнул в свою комнату. Полулежа на кровати, он думал о том, что в колледж вернуться он не сможет. Встречаться с ней в коридоре, на лекциях… Том увидел на тумбочке фотографию Робби: волосы, встрепанные ветром… сияющая улыбка… Такая счастливая… такая жестокая, беспощадная…
Он сбросил фотографию на пол, стекло разлетелось. Том схватил изображение Робби и с наслаждением порвал в мелкие клочки. "Пусть тебе кто-нибудь причинит такую же боль, как ты мне причинила…" – подумал он.
Приятная мечтательная музыка затихла… Том потушил свет, ему хотелось отложить объяснение с матерью до утра. Но она постучала.
– Том, я слышала, что ты приехал.
– Я засыпаю, – солгал он.
Она открыла дверь и зажгла свет. Сейчас увидит разбитое стекло и клочья фотографии на полу, и ему придется все рассказать ей. Мягко, неназойливо, она выспросит все. Но она не стала расспрашивать.
– Ты ведь написал, что уедешь на несколько дней, – сказала она, сев на стул рядом с кроватью.
– Прости, мама. Ты, конечно, поняла, почему я сорвался, как сумасшедший.
– Я поняла.
Ее спокойный тон заставил его еще глубже почувствовать свою вину.
– А почему ты сейчас вошел в дом крадучись? Разве ты не хотел поговорить со мной? Боялся, что я рассердилась?
– Да нет же. Я боялся Тимми разбудить.
Она слабо улыбнулась.
– Не обманывай меня, Том. Тебе это не удастся. И мне не удастся обмануть тебя. И сейчас ты знаешь, что хоть я и промолчала, но все увидела.
Он тоже улыбнулся.
– А, мусор на полу. Ну, так это заключительный аккорд, я покончил со своей подружкой. Мы как следует поцапались, и я подвел черту.
– Мне очень жаль. Она ведь замечательная девушка?
– Думаю – нет. Но все равно больно. Быть отвергнутым – очень тяжело, – горько признал он. – Чувствуешь себя словно в аду.
– Да, кажется, что пришел конец света.
– Откуда ты знаешь? Ведь тебя никогда…
– Молодые думают, что старики никогда не были молодыми.
Ее голос звучал ласково и успокоительно. Он благодарно посмотрел на нее и вдруг отчаянно вскричал, удивленный собственной вспышкой:
– Какая ты чудесная мать! И подумать только, что на самом деле, на самом деле… – Он не мог закончить.