– Но я твоя мать. И всегда буду твоей матерью, – сказала она, смахнув слезы тыльной стороной ладони и, заставив себя улыбнуться, пошутила: – Что-то чересчур много слез у нас в последнее время, ты не находишь? Ну, так что же между вами произошло? – сказала она, посмотрев на пол.
– Долгая история. Я рассказал ей о себе, о Кроуфильдах, ну, обо всем этом деле.
– И она узнала, что ты родился евреем.
– Не говори так, мама.
– Но она же догадывалась, что ты не из этой шайки "Независимого голоса", которая сродни ку-клукс-клану. Я знала, что ты не можешь быть с ними. Скверная, грязная компания.
– Да, ты права, – вздохнул он. – Но папа…
– Должна же я сказать правду.
– Я хотел бы… чтобы папа был другим. Чтобы не дал себя втянуть в ку-клукс-клан. Я папу любил…
– Да, для тебя было бы лучше, если бы его не втянули. Не говоря уже о том, что это было бы лучше для него самого. Он подавил в себе много хорошего…
Том устал от тягостной беседы, голова его разламывалась.
– Ты оставила дверь открытой. И мы разбудим Тимми.
– Его здесь нет. Он уехал до следующего воскресенья. Кроуфильды взяли его с собой на озеро.
Том был поражен, что за дикие вещи происходят!
– Да, ленч прошел очень удачно. Холли так мило вела себя с Тимми. Она славная девочка. И когда Ральф ("Опять Маккензи!" – подумал Том) одобрил эту мысль, я согласилась. Ведь он давно знает эту семью.
– А Тимми хотел ехать?
– Конечно, иначе разве я бы его отправила? Ему понравилась вся семья. Думаю, ему там будет хорошо.
"Понравилась семья". Они надвигаются на нас. Выпускают щупальце за щупальцем, словно осьминоги. Брата уже захватили. Нет спасения…
– Значит, уже не только ты, но и Тимми на их стороне.
– Не глупи, нет никаких "сторон".
– Я ненавижу их, – сказал он сквозь стиснутые губы. – Ненавижу. И я не буду встречаться с ними. Никогда!
– Давай поговорим об этом в другой раз, поздно уже. Спокойной ночи, дорогой мой мальчик.
"Я могу жить как затворник, – думал Том. – Заменю Бэда – возьму на себя его работу по дому и в саду. Буду помогать маме ухаживать за Тимми. Буду читать, заниматься астрономией, а когда-нибудь, окончательно придя в себя, найду работу, самую простую, в отдаленной обсерватории в глухой провинции".
Да, он понимал, что люди переживают худшие беды. Носят клеймо неизлечимой болезни, как бедняжка Тимми. Но если у человека болит сломанная нога, то разве для него утешение – узнать, что кто-то другой сломал обе ноги?
И вдруг в темной комнате перед ним словно вспыхнуло видение – лицо Маргарет Кроуфильд. Такое живое и памятное, а ведь он не хотел его запомнить, видит Бог, не хотел. И все-таки видел и ее темные волосы, и золотые серьги в виде маленьких ракушек, полуприкрытых темными локонами. Круглые щеки, растерянные глаза… Губы, накрашенные бледной красновато-коричневой помадой…
– Будь они прокляты, те недоумки из больницы, которые девятнадцать лет назад направили меня сюда! И будь они благословенны за то, что направили меня сюда…
В дверь позвонили, когда Том и Лаура в молчании сидели за столом, накрытым к завтраку. Том пошел открыть дверь. Перед ним стояли двое мужчин.
– Томас Райс? – спросил один из них.
– Да, в чем дело?
Щелкнула камера, засняв испуганного, растерянного Тома с полураскрытым ртом.
– Вот газета, наверное, у вас ее еще нет, – первый протянул ему сложенный газетный лист. Том сразу увидел крупные заголовки:
– Детей перепутали в больнице… Тайна открылась девятнадцать лет спустя… – Сердце его бешено забилось.
– Мы хотели бы взять интервью, – вежливо улыбнулся журналист с фотокамерой.
– Нет! – вскричал Том.
На крик прибежала Лаура; с одного взгляда ей все стало ясно.
– Том, иди в комнату, – мягко сказала она. "Она этого ждала", – подумал Том, отходя от двери.
– Никаких интервью, – спокойно сказала Лаура. Снова щелкнула камера.
– Но это же сенсация, мадам.
– Может быть, но это и человеческое страдание.
Журналист, невозмутимо глядя на Лауру, достал блокнот и ручку.
– Вы были здесь недавно, когда был убит мой муж, – я запомнила вас. Перестаньте же мучить нашу семью!
– Публиковать сведения о сенсациях мой служебный долг, и я его выполняю.
– А мой долг – оградить моего сына. Я не позволю вам причинить ему боль!
– Но ведь он – не сын вам, миссис Райс. Что вы почувствовали, узнав это через девятнадцать лет? Это был удар для вас?
– Сейчас вы почувствуете удар, я с размаху приложу дверью по вашему бессовестному лицу! Напишите об этом.
Она с силой толкнула дверь, журналист отскочил. Том увидел в окно, как оба газетчика поспешно удаляются.
– Я думал, что они не уйдут и будут заглядывать в окна! – нервно сказал он.
– К сожалению, Том, они вернутся, и репортеры из других газет тоже наводнят наш дом и дом Кроуфильдов. Будь уверен!
– В газетах уже напечатали, – сказал он, передавая ей листок, – что же им еще нужно?
– Человеческое любопытство иссякает не так быстро, сенсации хватит на пару недель. Но как они узнали? Я позвоню мистеру Фордайсу.
Том прошел в библиотеку и сел, опустив голову и зажав лицо в ладонях. Подняв ее снова, он встретился взглядом с глазами "Черного ирландца" на портрете, глазами своего предка… как он считал раньше.
– Человеческое любопытство, – думал он, – не такое уж плохое свойство, пока не становишься его объектом. Он слышал голос Лауры, которая разговаривала по телефону на кухне:
– Я думала, что вам удастся этого избежать, мистер Фордайс… понимаю, что вы не могли гарантировать… Да, но это так ужасно для Тома… сразу после смерти отца… Я рада, что здесь нет Лилиан и Сесилии… Все Пайге так чувствительны к огласке. Все уляжется? Конечно, со временем…
Послышался щелчок, – Лаура положила трубку. Через минуту она появилась в дверях библиотеки, Том напряженно ждал ее рассказа. Она не сразу заговорила.
– Сообщение поступило по телефону. Издатель газеты не публиковал его до вчерашнего дня, но информация просочилась, и он не мог ничего поделать. Теперь появятся публикации по всей стране.
– Кто же сообщил? – спросил Том.
– Молодой женский голос, она не назвалась. Сообщила все детали; больницу, где родились оба ребенка, фамилии, результаты тестов ДНК, – словом, все. Больница подтвердила сведения.
– Предательница! – воскликнул Том. – Это она, конечно.
Лаура положила руку на его плечо и сказала утешающе:
– Она не только тебя предала, Том, она предала человеческое доверие. Как она смеет думать, – голос Лауры зазвучал страстным обвинением, – что она – выше других людей, таких как Бетти Ли, или Кроуфильды, или… ты, Том? Как ты не разглядел ее!
– Она была такая яркая, умная, способная… такая необыкновенная… – грустно ответил Том.
– Так ведь среди пособников Гитлера были люди талантливые и образованные… доктора философии… но все они были люди без сердца и совести.
Зазвонил телефон, и Лаура встала со словами:
– Ты сегодня к телефону не подходи! – Он слышал ее голос: – Да, это миссис Райс. Нет, он не может подойти, я ему передам.
Она бросила трубку, и телефон сразу зазвонил снова.
– Кто это? – спросил Том.
– Грязные свиньи, – мрачно ответила она. – Мальчишки из колледжа.
Да, он мог себе представить издевательские голоса парней из "Независимого голоса": "А ну-ка, Том Райс, отбейся, попробуй-ка!"
Телефон продолжал звонить, словно подлое любопытство всей Америки сфокусировалось на нем, Томасе Райсе. Но Лаура взволнованно говорила с кем-то, – значит, звонит знакомый:
– Эта ужасная девица, эта нацистка… Он не хочет ходить в колледж…
Том вышел из столовой, обошел весь дом и заперся в своей комнате. Он глядел в окно на груду камней над могилой Графа и вспомнил Бэда. Клан, призывы стрелять и проливать кровь. Том вспомнил, как он слушал ночью эти призывы с боязливым любопытством, но не принимая их всерьез. Так же слушали другие. А Бэд играл всерьез. Том вспомнил, что он поклялся отомстить за отца, и с горечью понял, что он не сдержал своей клятвы. "Теперь уже не узнать, почему ку-клукс-клан привлек и втянул Бэда, а вот Робби он может понять, – подумал Том. – Раздоры между родителями, – отец сбегал куда угодно от матери, неряхи и ворчуньи, – заброшенность девочки стали причинами ее озлобленности на семью и на весь свет".
Весь день звонил и дверной звонок, – корреспонденты газет, журналов, радио требовали подробностей истории.
– У вас есть факты, но вам этого недостаточно, – резко отвечала им Лаура, – вы бы хотели пронзить рентгеновскими лучами наши сердца. Но вы этого не добьетесь, а о нашем выступлении по телевидению и речи быть не может.
Лаура позвала Тома к ленчу, он ответил, что есть не хочет.
– Съешь хоть сэндвич, дорогой, не то свалишься с ног.
Когда они сидели за столом в кухне, появилась взволнованная Бетти Ли, – очевидно, она прочитала газету или слышала по радио. Лаура обняла ее, и они вместе заплакали.
– Я чувствовала, что грозит беда, еще до того как мистера Бэда убили, – всхлипывала она. – Костями своими чувствовала. Бэби – Том, не слушай ты этих докторов и законников. Твоя мать принесла тебя из роддома и положила в мои руки. На тебе была голубенькая кофточка, что тетя Сесилия связала, и ты был самый красивый бэби на свете, любимчик отца и матери. Я вернулась к вам и останусь у вас теперь.
"Дорогая Бетти Ли. Сколько слез и воспоминаний. Но хорошо, что теток нет здесь, – подумал Том, – не то было бы уж слишком много слез и воспоминаний".
Усталая и измученная Лаура каким-то чудом сохраняла весь день твердость и спокойствие, у Тома это не получалось. Он встал из-за стола и подошел к окну; сад был облит золотистым вечерним светом. Том вздрогнул, выведенный из задумчивости, – рядом с ним стояла Лаура.
– Звонил Ральф, – сказала она, не добавляя – "мистер Маккензи". – Он говорил с Артуром Кроуфильдом. Репортеры разыскали их на озере, задавали тысячи вопросов, фотографировали. Они прервали отдых и вернулись домой – дома легче укрыться от этих проныр.
Том промолчал, и Лаура продолжала:
– Но Ральф считает, что мы должны принять репортеров, ответить на их вопросы и отделаться от них. Он говорит, что нам незачем избегать гласности, потому что стыдиться нечего. И он прав. – Она задумалась и повторила: – Обычно Ральф бывает прав. Я сказала ему, что ты не вернешься в колледж. Он поговорил со своим приятелем Стивенсоном, директором небольшого превосходного колледжа в Новой Англии. Ты можешь туда поступить, они возьмут тебя, учитывая обстоятельства, и в середине учебного года.
– "Учитывая обстоятельства"… – повторил про себя Том. – Да, обстоятельства сложные: отец – куклукс-клановец, да к тому же он вовсе и не отец.
– Ты не возражаешь, чтобы он это устроил, Том? – встревоженно спросила Лаура. – Должно быть, это превосходный колледж.
Том взглянул в ее усталое лицо. Нет, он не должен причинять ей боль.
– Да, – сказал он. – Наверное, это мне подойдет.
* * *
Том провел всю неделю в своей комнате за чтением.
В субботу привезли домой Тимми. Том услышал за окном шум подъезжавшей машины, голоса двух женщин, спокойный мужской голос и пронзительный крик Тимми:
– Том! Том!
Тимми ворвался в комнату Тома.
– Смотри! Смотри! – вскричал он. – По пятам за Тимми скакал щенок – грязный, лохматый, неуклюжий. Помесь терьера и дворняги, он казался уродом по сравнению с покойным Графом. – Правда, он красавец? Ну рассмотри его! – Тимми нетерпеливо дергал Тома за рукав. – Я назвал его Граф Третий.
– Почему же Третий? – невольно улыбнулся Том. – Он должен быть Второй.
– Ну, так лучше звучит. Красавец, правда? Он уже знает свое имя.
Пес сел и, склонив голову набок, начал разглядывать Тома.
– Мы взяли его утром в приюте для бродячих собак. Кто-то нашел его на дороге, голодного и перепуганного. Они там в приюте думают, что хозяин его бросил. Ужасно, правда? Он неделю провел в приюте. Его вымыли и кормили, теперь он в отличной форме. Правда, Граф?
Умные коричневые глаза уставились на Тимми, хвост застучал по полу.
– Там был чистокровный эрдель, дядя Артур думал, что я возьму его, но я захотел этого. Дядя Артур заплатил им.
– "Дядя Артур"? Кто научил тебя так его называть?
– Он сказал мне, что я могу называть их "мистер" и "миссис" – или "дядя" и "тетя", как захочу! И я решил, что лучше "дядя" и "тетя", ведь у нас нет таких родственников, кроме маминых тетушек, а они ведь нам двоюродные бабушки. Они славные, Том. Я чудно провел время у них. Мы плавали на лодке по озеру, пристали к островку и устроили там пикник. Вчера мы вернулись в город, а утром поехали в приют. А дом у них такой приятный, чистенький!
– Я там был, – сухо заметил Том.
– Ой, верно, Том! Я забыл. Но как я здорово провел время, Том! Право же, они славные. Дай я тебе расскажу, как мы…
– Слушай, малыш, лучше не надо. Я не хочу о них знать. – Он сожалел о своей резкости, но ощущение, что сеть, накинутая на его семью этими людьми, сжимается, было невыносимо. "Дядя и тетя"! Сеть сжимается все теснее, и их цель – затянуть в нее его, Тома.
К изумлению Тома Тимми пожал плечами.
– Ну и ладно, не будем о них говорить. Но зря ты считаешь, – Тимми посмотрел на Тома удивительно умным взглядом, – что они хотят тебя завлечь. Мы целый вечер говорили об этом с дядей Артуром. Он говорит, что ты взрослый, и волен поступать, как хочешь. И если ты не хочешь иметь с ними дела, то и не надо.
– Он так сказал?
– Честное слово, Том. Он умный. Столько всякого знает. И о моей болезни все знает, все прочитал…
– Ты, что же, думаешь, что папа и мама не читали?
– Конечно, они тоже, – нетерпеливо перебил его Тимми, – но это новое открытие, всего несколько месяцев разрабатывается. Дядя Артур сказал, что они что-то делают с генами, хотят ввести больному лучшие гены, и будут пробовать со следующего года. И, может быть, лет через пять им удастся… Дядя Артур говорит…
Том хотел перебить Тимми замечанием, что дядя Артур – не ученый, но пожалел малыша, у которого так радостно сияли глазенки.
– Ну, что ж, хорошие новости, – заметил он.
– А мне еще немного лет, и я дождусь, пока они этого добьются!
"Дай Бог, братишка!" – подумал Том.
– Это назвали "генетическое преобразование". Если бы они это раньше придумали, Питер был бы жив…
"Питер… Другой сын! Да, Питер…"
– Они мне много рассказывали о Питере. Он был похож на меня. Холли сказала, что он был чудесный брат. Они никогда не ссорились и не дрались. У него был хороший характер.
"Как у тебя, – подумал Том. – Как у нашей мамы".
– Мы с ней в шахматы играли! Я еще почти не умею, но она меня подучила.
"Шахматы его покорили! Невинный ребенок!" – снова рассердился про себя Том.
– Сойди вниз, Том. Пожалуйста! Нельзя тебе сидеть здесь одному!
– Почему нельзя?
– Потому что это плохая манера – не выходить к гостям. А тетя Маргарет сказала, что у меня хорошие манеры. А я ей сказал, что папа учил меня хорошо себя вести.
– Да? И как она на это реагировала?
– Сказала, что это показывает папу с хорошей стороны.
– А что они еще говорили про отца?
Тимми нахмурился, вспоминая:
– Сначала – не помню, а потом дядя Артур сказал, что папа был в клане, и это плохо, но мы должны помнить его хорошие стороны.
"Словно речь доктора Фостера на похоронах отца!" – подумал Том.
– Ну, спустись же вниз, Том!
– Мне это трудно, Тимми. Ты и не знаешь, как трудно!
– Угу, я знаю. Ты расстроен из-за этой девушки. Ты убрал с тумбочки ее фото.
– Что, и это ты знаешь?! – вскипел Том.
– Мистер Маккензи рассказал дяде Артуру, и мы говорили об этом. Тетя Маргарет сказала, что тебе трудно примириться, или что-то в этом роде…
"Обсуждают мои личные дела… Делать им нечего…"
– Она вонючка, Том. Она лгунья. Я читал всю эту чепуху в газетах, брал с твоего письменного стола. И о черных – вздор, разве Бетти Ли – такая? И об иностранцах! Вот мистер Бруно, парикмахер, иностранец, а какой хороший человек! И мистер Футиадес, хозяин кондитерской… Значит, и о евреях – тоже чепуха. Ну и что ж, что ты еврей? Том! Не думай о ней, она – вонючка.
Милый, невинный малыш, прижимающий к себе щенка.
– Том! Давай сойдем вниз.
– О'кей, малыш. Иди, я приду.
На длинной веранде три женщины сидели за столом и разговаривали, а Артур Кроуфильд стоял у окна и глядел в сад. Тимми подбежал к нему, Том, поздоровавшись, сел на скамейку между двумя группами. Он заметил, что все присутствующие словно сговорились не обременять его излишним вниманием.
Он сидел, весь напряженный, весь обратившись в слух и поглядывая уголками глаз то в одну, то в другую сторону.
Женщины говорили о драгоценностях: мать рассказывала о том, как ее тетки, отправившиеся в кругосветное путешествие, высматривают в ювелирных лавочках всякие диковины.
– Особенно Лилиан – у нее острый глаз и вкус замечательный. Смотрите, что она мне только что прислала из Бангкока! Все мои украшения – ее подарки.
– Красота какая! – звонким приятным голоском воскликнула Холли. – Эти лепестки не спаяны?
– Потрогайте! – ответила Лаура с улыбкой. Головка с глянцевитыми волосами нагнулась к Лауре, белые пальчики перебирали золотые лепестки.
"Только евреи любят золото, – фыркала Робби. – Услышали бы это Лилиан и Сесилия!" – подумал Том.
– Оно замечательно выглядит на вас, – сказала Холли. – У вас такая стройная длинная шея. Я хотела бы иметь такую, на мне ожерелья так красиво не смотрятся!
Лаура снова улыбнулась.
"Ей нравится девушка, – подумал Том. – И она так добра к Тимми…"
Артур отошел от окна и подошел к женщинам мимо Тома, словно не замечая его.
– Мне кажется, я нашел вам покупателя, – сказал он Лауре. – Мой знакомый мебельщик хочет расширить дело. Я поговорю с ним, мне кажется, ваши условия ему подойдут.
Том уставился в пол, мрачный и молчаливый. За что на него свалился этот двойной удар? – думал он. – Его родители – чужие, новые родители – евреи, сестра – еврейка!
– Да, – ответила Лаура Артуру. – Сначала это была фирма "Пайге", потом – "Пайге и Райс", потом – "Райс и сын", а теперь…
– Другого пути нет, – мягко возразил Артур. Он отошел от стола и приблизился к сидящему у стены Тому, тот вздрогнул. Может быть, он ждал, что Том заговорит с ним, но тот молчал, и Артур начал первый:
– Я сожалею о… – Он запнулся, не зная, сказать ли "ваш отец" или "Бэд", что было бы слишком фамильярно. В конце концов он выговорил: – Сожалею о случившемся. Ужасная, жестокая смерть.
– Как вы можете сожалеть о нем, – ведь он был в ку-клукс-клане, – язвительно отозвался Том.
– Нельзя отвечать на насилие насилием, даже по отношению к членам клана, исповедующим насилие.
– Но они же хотят вас уничтожить, – сказал Том.
– Знаю.
– Тогда я не могу понять…
– Поймете когда-нибудь, – сурово возразил ему Артур.