Она пристально взглянула ему в глаза, медля с ответом.
- У меня дома беспорядок, - сказала она. - Но даже уборка мало что изменит к лучшему. Не хочу, чтобы миллионер еще воротил от меня нос. Надеюсь, у вас нет аллергии на кошек? Я не стану выгонять Мейбл на лестничную площадку из-за мужчины. Тем более короля оружия.
- Вы почему-то упорно упрекаете меня за мое богатство.
Она рассмеялась:
- А как же мне этого не делать, ведь я убежденная социалистка!
Он удивился:
- О, в таком случае, может быть…
- Нет уж! - прервала она его. - Вы уже не можете отвернуть в сторону! Я собираюсь затащить вас в свою мрачную рабочую трущобу, запихнуть в рот вонючую рабочую пищу и прочитать несколько лекций, до одурения скучных, о пороках капитализма!
"Боже правый! - подумал он. - Во что я лезу?"
Нику Флемингу никогда даже и в голову не приходило, что социалистки могут быть сексуальными.
Она жила в Эрл Корт, а ее квартира вовсе не была ни мрачной, ни трущобной. Она располагалась на втором этаже краснокирпичного здания, которому Ник про себя дал лет пятьдесят-шестьдесят. Над крыльцом тяжелыми викторианскими буквами было выведено: "ДОМА ЧЭТАМА". Маргарет задернула светомаскировочные шторы и включила свет. Ник обнаружил, что находится в комнате с высоким потолком. Конечно, богатая леди только презрительно фыркнула бы, оглядевшись вокруг, но Ник нашел комнату удобной и милой.
- А вот и моя Мейбл! - радостно воскликнула Маргарет. Ник увидел зловещего вида черную кошку, которая громко мяукнула и бросилась на руки своей хозяйке. - Ну разве она не красавица? Вам лучше быть с ней повежливей. Если вы не понравитесь моей Мейбл, она может навести на вас порчу! Мейбл, это мистер Флеминг. Скажи ему: "Здравствуйте". Ну?
Мейбл зашипела. Ник стал оглядываться вокруг. Комната была заставлена старинной, но не богатой мебелью, включая просиженный плюшевый диван, на котором в беспорядке были разбросаны журналы и книги. Стены были оклеены дешевыми розовыми обоями, правда, сильно запачканными, но вообще-то веселыми. В углу комнаты стояло старое пианино, заваленное нотами. В рамке висела фотография, на которой был изображен молодой человек в морской форме.
- Это мой Джонни, - сказала она, выпустив из рук кошку. - Дух захватывает, как красив! Я познакомилась с ним в прошлом году в школе экономики на лекции по истории профсоюзов. И сразу влюбилась! Он служит на миноносце, но точно не знаю где.
- Сколько времени вы за ним замужем?
- Два месяца, - небрежно ответила она. - Как вы сами видите, я безнадежная домохозяйка. Мой отец был приходским священником в Линкольншире. Он, как и мать, любил порядок в доме. У нас каждая вещь имела свое определенное место. А эта отвратительная неразбериха - мой протест. И еще социализм. Хотите выпить? У меня есть немного итальянского красного, которое полезно для кишечника.
- Неплохо бы.
Он провожал ее взглядом, когда она ушла в крохотную кухню. "Выпью немного и отчалю, - думал он. - Она восхитительная, но такая же чокнутая, как и ее квартира".
Она вернулась с бутылкой и двумя бокалами.
- Мне ужасно понравился сегодняшний коктейль, а вам? - спросила она, разливая вино. - И Гитлеру непременно нужно было испортить все своими проклятыми бомбами! Это же надо! Выпьем. - Она подняла свой бокал, пригубила и поморщилась. - О Боже, какое отвратительное! Пахнет овчиной! - Она плюхнулась в пухлое и протершееся кресло. - А где ваша жена?
- За городом. Ее родители отдали свой дом в распоряжение правительства, там устроили сиротский приют, и Эдвина подрядилась быть воспитательницей. Дети-сироты.
- Да… Ваша жена выбрала доброе дело. Нам всем надо за что-нибудь энергично браться. - Она опять задумалась, потом сказала: - Я когда сейчас заходила на кухню, глянула на пирог. Ну… словом, он немного устарел. Я даже, наверное, не осмелюсь предложить его Мейбл. Вы уж меня простите.
"Слава Богу!" - подумал он.
- Конечно. Я поем в отеле.
- Я могу сделать омлет! Я умею готовить отличные омлеты!
- Нет, не надо. Я только допью вино и пойду в отель.
Она рассмеялась, поднимаясь с кресла:
- Бедняжка! Я затащила вас в Эрл Корт, а с обедом обманула! Я сделаю омлет в одну минуту! И раз уж я оказалась такой плохой хозяйкой, я сегодня ни слова не скажу вам о капитализме!
- Значит, вечер продолжается?
- Подготовьте пока стол. - Она показала на круглый деревянный стол, стоявший у затемненного окна. - Скиньте все эти журналы на диван.
Она опять ушла в кухню.
Ник стал собирать журналы. Он заметил, что почти все они музыкальные.
- Вы увлекаетесь музыкой? - громко спросил он, бросая журналы на диван.
- Обожаю! Когда я была девчонкой, то мечтала стать концертирующей пианисткой. Мечтала играть великие вещи в Альберт-холле, представляете? Гром аплодисментов и прочие романтические бредни.
- Ну так что же случилось?
Она показалась в дверях комнаты с двумя фарфоровыми тарелками в руках.
- Оказалось, что у меня никудышная память. То есть на самом деле никудышная! Я играю для людей, а ноты забываю. Так что - прощайте шумные концерты! Вот тарелки.
Омлет и в самом деле получился отменный, намеренно недожаренный, как говорят французы - "слюнявый". Во время еды она щебетала без умолку, задавая ему интересные вопросы об Америке, постоянно улыбаясь. Она оказалась удивительной болтуньей, которую интересовало буквально все. Она отличалась от большинства женщин тем, что мало придавала значения таким понятиям, как замужество, домашнее хозяйство и так далее в том же роде. Он никогда еще не встречался с такой женщиной, и разговаривать с ней ему было очень приятно.
Когда они покончили с вином и омлетом, он попросил:
- Сыграйте мне что-нибудь.
- Вам нравится музыка?
- Я мало что понимаю в хорошей музыке, но вас послушаю с удовольствием.
Она немного подумала, затем поднялась и прошла к пианино.
- Это будет что-нибудь тихое. Миссис Кларк, моя хозяйка, живет внизу и не любит музыки после девяти вечера. Я знаю 13-ю мазурку. По-моему, это одна из самых романтических вещей у Шопена, и так же красива, как ноктюрны.
Она взяла с крышки пианино ноты, устроила их на подставке и села за клавиши. Размяв немного пальцы, она начала играть. Первые тихие аккорды полились в комнату, будто мягкий лунный свет. А затем зазвучала вязкая, утонченная мелодия, украшенная дивными узорами, которые будто сплетались в тончайшую паутину. Эта музыка показалась ему волшебной. Он был очарован. В самом разгаре композиции он поднялся из-за стола и подошел к пианино, чтобы смотреть на Маргарет вблизи. Ее лицо преобразилось, концентрация на игре смыла с нее всю игривость эксцентричной натуры, оставив в красивых чертах лица лишь поэзию…
Последние аккорды прозвучали необыкновенно. Будто маленькие бриллианты упали в черную воду. Музыка растворилась в тишине, и Маргарет замерла на минуту, а потом подняла глаза на Ника. Ему вспомнился рекламный ролик каких-то духов, где скрипач вдруг подхватывает пианистку на руки и сжимает ее в страстных объятиях. Нику захотелось сделать сейчас то же самое. Больше того, ему казалось, что и она сама хочет от него этого.
- Вам лучше идти, - сказала она спокойно. - Музыка делает со мной странные вещи. Не хочу делать то, о чем наутро пожалею.
И в ту минуту зазвучала сирена воздушной тревоги.
- Черт возьми! - простонала она. - Два налета за вечер! Неужели Гитлер не понимает, что он надоел?!
Она поднималась с табуретки у пианино, когда на улице разорвалась бомба. Дом содрогнулся, полетели стекла окон, Маргарет закричала.
- Ложись! - крикнул Ник. Он обхватил ее и повалил на пол. Рядом с домом упала еще бомба. Свет погас.
- Нас сейчас накроет! - кричала она. Нас убьют! О Боже…
Он притянул ее к себе и накрыл сверху своим телом, ожидая обвала стен. Светомаскировочные шторы были сорваны ударной волной, и было видно, как страшно полыхает дом напротив. Прямое попадание. Ник услышал рев пожарных машин, сирены карет "скорой помощи". Этот шум сливался со взрывами бомб. Такова была музыка XX века, которая заставила напрочь позабыть о мазурке Шопена. Она дрожала всем телом, и он почувствовал ее горячее дыхание на своей щеке. Ник поцеловал ее в раскрытые губы. Она ответила. Ужас трансформировался в желание. В течение минуты они лежали на полу в объятиях друг друга и страстно целовались, а отблески горящего через улицу дома отплясывали на стенах, зло лизали дешевые розовые обои комнаты.
Затем она оттолкнула его, села на полу и с тала поправлять волосы.
- Это непристойно, - сказала она. - Мы не можем заниматься любовью во время вражеского налета.
- А почему бы и нет?
- Это выглядит… не знаю… непатриотично.
- Но мы же делаем это во имя Англии. Давай… Где у тебя спальня?
Он поднялся с пола и взял ее за руку. Некоторое время она смотрела на него как-то потерянно, потом тоже поднялась.
- Ведь тебе же нельзя уходить отсюда прямо под бомбы, правда? - сказала она, как бы оправдываясь.
Она провела его через всю комнату, открыла дверь, которая была напротив кухни, и они вошли внутрь. Единственное окно маленькой спальни также было высажено взрывом, а на полу был такой беспорядок, что казалось, бомба разорвалась прямо тут. Они молча стали раздеваться. Затем оглядели друг друга. Свет огня ласкал ее стройное тело, очерчивая две удивительно большие груди. Он приблизился к ней и обнял за талию.
- Это похоже на вагнеровские мотивы, да? - прошептала она. - Бомбы… Вальхалла, освещенная блеском мечей… Это так возбуждает.
- Ты меня возбуждаешь, - прошептал он, опускаясь вместе с ней на незаправленную постель.
- Я забыла покормить Мейбл.
- К черту Мейбл!
- Она нашлет на тебя порчу. У нее есть способности.
- У тебя тоже, - прошептал он. - Ты уже околдовала меня.
И он стал целовать ее грудь.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Питеру Чедвику было девять лет. Его отец был портовым грузчиком в лондонском Ист-энде. Питер жил с семьей в трехкомнатной трущобной квартире в Ист-энде, недалеко от проспекта Уитби Паб, где три столетия назад, перед тем как отправиться домой и продолжать писать свой дневник, Сэмюэль Пепис пил эль. Ночью 20 сентября 1940 года во время одного из самых разрушительных налетов соколов Геринга, в результате прямого попадания, был разрушен дом, в котором жил Нигер. Под обломками погибли его родители и две младшие сестренки. Питера спасло только то, что в момент налета он находился в уборной на дворе. Десятилетний сирота без гроша в кармане был направлен пережидать войну в Тракс-холл.
Из всех сорока трех сироток Питер Чедвик тронул сердце Эдвины больше других. Конечно, все они достойны были жалости, но бледное ангельское личико мальчика обращало на себя внимание Эдвины прежде всего. Она превратила биллиардную комнату в игровую и на собственные деньги накупила детям всех игрушек, какие только смогла найти. Когда она узнала, что Питеру нравятся больше всего воздушные шары, она купила ему огромный красный шар. Он настолько был обрадован подарком, что впервые за все время своего пребывания в Траке-холле показал, что умеет счастливо улыбаться. Его сияющее радостью лицо доставило ей огромное удовольствие. Королева немого кинематографа поняла, что наконец нашла свое призвание. Куда только делись скука, однообразие жизни, мечты о "бунте"? Война выявила во многих людях самые грязные пороки и черты, но она также выявила в других лучшее, на что только способен человек. Эдвина Флеминг принадлежала ко второй категории людей. Она чувствовала, что делает полезную работу, что в ней нуждаются, и прилагала все силы к тому, чтобы сделать жизнь этих людей как можно более счастливой. Насколько это было реально в данных обстоятельствах.
Она не получала официального назначения от правительства, но добровольно вступила в права хозяйки сиротского дома: просто некому больше было за это взяться. Она наняла врача-диетолога, налаживала снабжение продуктами и одеждой, лично проверяла состояние всех помещений, продумала ежедневный распорядок, договорилась с местными - в основном это были пенсионеры учителями, чтобы они приходили давать детям уроки, сама вела один класс, организовывала пикники, игры, прогулки верхом. Словом, она стала "мамой" для всех сорока трех детей. Ей было трудно, но она получала от работы удовольствие. Питалась вместе с детьми, укладывала их спать, рассказывала на ночь сказки. В десять вечера она садилась на велосипед и отправлялась за три мили к себе домой в Одлиплэйс, где без сил валилась на постель, предварительно поставив будильник на шесть утра. "Нормальную" жизнь она имела возможность вести только по выходным. На эти дни из Лондона приезжал Ник. Но даже в выходные она проводила несколько часов с детьми в Траке-холле.
Ник никогда не забывал привезти жене из Лондона какой-нибудь подарок: шляпку, или новую книгу, или банку икры, купленную в ресторане "Клариджа". Таких продуктов, как масло, сахар, кофе почти невозможно было достать, икра же и прочие "предметы роскоши" едва не валялись на дороге в военном Лондоне. Он дарил жене подарки потому, что любил ее, гордился ею, а вовсе не из-за чувства вины перед ней за свою связь с Маргарет Кингсли. Ник считал встречи с этой женщиной чем-то вроде компенсации за тяжелые условия жизни под бомбежками. Да если бы Эдвина что-нибудь и заподозрила, она все равно предпочла бы делать вид, что ничего не произошло. К этому времени Эдвина уже смирилась с двойным стандартом своего мужа. Несмотря на это, она любила его и была так рада видеть его дома в выходные, что не затевала ссор, которые к тому же была обречена проиграть.
В третьи по счету выходные октября Ник привез ей из английской столицы самый лучший подарок: сына. Чарльз получил увольнение на трое суток. Он пообедал с отцом в "Кларидже" и отправился вместе с ним в Одли-плэйс. Ник испытывал смешанное чувство в отношении своего сына и наследника. С одной стороны он, конечно, гордился победами Чарльза над врагом. Но воспоминание о том вечере в их нью-йоркском доме, когда он застал Чарльза с Сильвией, все еще мучило его. Сотни раз с тех пор он задавался вопросом: оправданными ли были его подозрения или нет? В любом случае Ник как отец оказался несправедлив. Если действительно между его старшими детьми существовали интимные отношения, то они оба были повинны в том, что Ник называл для себя самым отвратительным преступлением. Если же ничего подобного на самом деле не было, тогда выходило, что Ник напрасно поломал жизнь своим детям. И если Оксфорд вроде бы понравился Чарльзу, то семейная жизнь Сильвии с Честером Хиллом, как Нику прекрасно было известно, была весьма далека от идеала. Беда была в том, что Ник не смел прояснить этот вопрос, ибо боялся столкнуться со страшной правдой. Порой он думал: "Неужели мне так никогда и не суждено узнать об этом?"
Щеголяя в своей летной форме, Чарльз так и сыпал военными историями. Будучи прирожденным рассказчиком и мастерски опуская будничные и скучные детали, он потчевал мать и отца былями из славной истории своей эскадрильи и не позабыл подчеркнуть свои собственные героические сражения в британском небе. С чисто мальчишеским нетерпением он спешил за короткое время коктейля поведать как можно больше и не давал Нику и Эдвине вставить ни слова. Позже, когда они все перешли в столовую, где был накрыт обед, он переключился с боевой на любовную тематику, распространяться о которой никогда и ни перед кем не стеснялся.
Когда миссис Дабни разливала по тарелкам свой восхитительный суп, приготовленный из овощей, выращенных на собственном огороде, Чарльз как раз пустился в описания того, как ему удалось соблазнить свою вторую официантку.
- Чарльз, в самом деле! - смущенно проговорила Эдвина. - Я допускаю, что ты являешься прямо Божьим даром для женского пола, но нельзя ли опустить слишком яркие детали?
- Нет, мама, подожди! Вы же не слышали еще самого интересного! - Сказав это, Чарльз, хитро ухмыльнувшись, посмотрел в сторону Ника. - Эта история особенно должна понравиться отцу. В Лондоне мне тоже удалось обзавестись девчонкой. Она - сержант наземной службы ВВС. Очаровательная брюнетка! Ее муж служит во флоте, но это не мешает ей иметь маленькие радости. У нее квартирка в Эрл Корт.
Ник едва не поперхнулся супом.
- Она работает в военном министерстве у генерал-майора Фарнли, а зовут ее Маргарет Кингсли. Никогда не слыхал о ней, пап? - Он снова ухмыльнулся.
Ник устремил на него потрясенный взгляд. Так значит этот сукин сын все знает!
- Боюсь, что нет, - пробормотал он, уткнувшись в тарелку.
- Отец, не мог бы ты одолжить мне тысячу фунтов? - спросил Чарльз у Ника час спустя, входя в библиотеку с рюмкой бренди и сигарой. - У нас в казармах в покер играют, а в последнее время мне что-то не везет. У меня появились кое-какие долги, которые мне хотелось бы вернуть.
Ник и Эдвина, пившие кофе, переглянулись. Потом Эдвина повернулась к сыну:
- Сын, ты не считаешь, что у вас в играх слишком высокие ставки?
- Да ладно тебе, мам, ты же знаешь, какая у нас жизнь! Покер помогает немного расслабиться, забыть о войне… А это нам необходимо.
- Я знаю, и тем не менее - тысяча фунтов стерлингов! Это пять тысяч долларов. Слишком большие деньги, чтобы их вот так просто проигрывать в карты. Я уверена, у вас много ребят, которые не могут позволить себе такие траты.
- Это их проблемы. Я могу себе это позволить. Или, вернее, отец может. Каждому известно, что компания Рамсчайлдов неплохо подзаработала на этой войне, не так ли, отец? Дивиденды одни, как форт Нокс!
Ник холодно взглянул на сына.
- Да, я делаю деньги, - ровно сказал он.
- Вот я и говорю! В самом деле, не будешь же ты жалеть тысячу фунтов проигранных денег? Скажем, это будет где-то по полторы сотни фунтов за каждого сбитого мной немца. Это даже дешево выглядит. - Он засмеялся и глотнул бренди.
- Ладно, вы мужчины, обсуждайте такие вопросы сами, - сказала Эдвина, поднимаясь с дивана. - Я очень устала. Доброй ночи, милый, - сказала она, целуя сына в щеку. - Мы очень гордимся тобой, и все же я считаю, что не пристало тебе торговать своими победами. Тем более с отцом. Это выглядит несколько… нехорошо.
- Ну что ты, мам! Это же игра! - засмеялся он. - Если уж на то пошло, то вся война - это игра.
- Для сирот из Тракс-холла это вовсе не игра, - сдержанно ответила Эдвина и вышла из библиотеки.
- Мама совсем замоталась с теми ребятами, да? - сказал Чарльз, когда за Эдвиной закрылась дверь. Прикладываясь то и дело к рюмке, он опустился в кресло. - Лично я страшно горжусь ею, а ты, пан? Конечно, у тебя у самого работы хоть отбавляй! Я имею в виду в Лондоне. Маргарет рассказывала, что ты просто спас ей жизнь той ночью, когда разбомбило дом через улицу.
- Ты пытаешься шантажировать меня? - спокойно спросил Ник.
- Да ладно тебе, отец! Шантаж - некрасивое слово. - Чарльз ухмыльнулся. - Я твой сын. Вовсе не собираюсь шантажировать родного отца, да и зачем? Просто не перестаю удивляться этому забавному совпадению. Ну то, что у нас с тобой одна девочка. - Он вытащил из коробки еще сигару.
- Почему Маргарет ничего мне не говорила? - спросил Ник.