Эдит Флеминг знала, что он не лукавит. Она была сегодня сердита на своего милого сына, но его открытая любовь к ней с лихвой компенсировала все разочарования, которые он ей принес.
- А знаешь… - проговорила она, чувствуя, как к ней возвращается чувство юмора, - это неплохая мысль.
- Вот именно! Кстати… Если человек решает стать продавцом в крупной компании, без машины ему никак не обойтись…
- О, Ник! - вздохнула Эдит. - А я-то уже было поверила в то, что ты образумился!
- Мне не нужен шикарный лимузин. Сойдет и модель "Т".
Она подняла на него глаза, но не выдержала, покачала головой и рассмеялась:
- Господи, тебе так легко меня одурачить! Когда я научусь извлекать уроки? Хорошо. Я куплю тебе машину. Но не забудь вернуть долг, когда станешь военным воротилой.
- А думаешь, я им не стану?
Ник, конечно, даже не подозревал о том, что удачнее времени для того, чтобы окунуться в военный бизнес, и быть не могло. Всего через два с лишним года после того, как он пришел в компанию Альфреда Рамсчайлда, в Сараево оборвалась жизнь эрцгерцога Франца Фердинанда и его морганатической жены Софьи. Европа была ввергнута в первую из двух великих войн, которым суждено было изменить мир. Это, естественно, не значит, что конвейеры заводов компании Рамсчайлдов простаивали в мирное время. Альфред Рамсчайлд кормился колониальными войнами. В 1901 году Альфред заключил миллионную сделку по продаже своих винтовок А-16 армии турецкого султана. Устойчивый спрос всегда существовал и на охотничьи ружья. Компания, основанная во время Гражданской войны отцом Альфреда, в любое время приносила стабильный доход. Но мировая война сделала из Альфреда Рамсчайлда мультимиллионера.
Казалось странным, что такой человек, как Альфред, стал королем оружейного бизнеса. Он терпеть не мог кровавые виды спорта и запретил охоту на восьмидесятиакровой лесистой территории своего поместья близ Фермаунта, штат Коннектикут, несмотря на то что там водилось очень много дичи. Само понятие "война" вызывало в нем отвращение. Совесть свою он успокаивал словами, которые поминал, может быть, излишне часто: если бы он не производил оружия, этим занимался бы кто-нибудь другой. Да и, в конце концов, кто ему может запретить зарабатывать деньги законным путем? В жизни у него были две подлинные страсти: живопись и салонная музыка. Альфред был скверным художником, но хорошим пианистом. В его тридцатикомнатном особняке, выстроенном в псевдотюдорском стиле, размещались не только два фортепиано "Стейнвей", но и клавесин, орган и коллекция блестящих струнных инструментов, включая творения Амати и Страдивари.
Представления Альфреда о хорошем вечере складывались из щедрого обеда и двухчасового прослушивания Бетховена: все рассаживались в просторной "музыкальной" зале с низким потолком, где трио - Альфред со скрипачом и виолончелистом - играло немецкого классика. Гости частенько клевали носом и даже всхрапывали, но Альфред был счастлив. Забываясь в музыке, он избавлялся от видений кровавых полей битв, ужасных ран, ампутаций и гангрен, он забывал о смертях, вызванных пулями, которые его компания выпускала миллионами.
Ник работал на Рамсчайлда не за страх, а за совесть. Хорошо подвешенный язык и неотразимое обаяние сделали его удачливым торговым агентом. К тому же у него было страстное желание добиться успеха после неудачной карьеры брокера. Ему нравился новый образ жизни. По сравнению с сидением в тесном офисе брокерской фирмы на Уолл-стрит, поездки по стране на модели "Т" с продажей дробовиков и охотничьих ружей казались просто забавой. В апреле 1916 года Ник заработал две тысячи комиссионных - достижение, которое очень пришлось по душе Альфреду Рамсчайлду.
Альфред весьма симпатизировал Нику, а тот со своей стороны делал все, чтобы только снискать расположение шефа. Прознав о страсти Альфреда к салонной музыке, Ник даже серьезно стал подумывать о том, чтобы брать уроки игры на скрипке. Этим он надеялся заслужить приглашение в Грейстоун - поместье Рамсчайлдов, чтобы поиграть там в составе трио или квартета. Однако несмотря на теплое отношение к нему Альфреда, приглашения все не было. Других подчиненных приглашали даже часто, а Ника ни разу.
Наконец в июне 1916 года Альфред вызвал Ника к себе в кабинет и сказал:
- Завтра вечером мы с женой даем небольшой обед. У нас. И нам бы очень хотелось, Ник, чтобы ты пришел. Сможешь?
Ник посмотрел на этого большого бородатого человека, которого однажды кто-то назвал "толстеньким братом кузнеца", и усилием воли подавил в себе желание взвыть от радости.
- Да, сэр. С удовольствием.
- Хорошо. Подъезжай к семи. Да, кстати, Ник… - Альфред вдруг стал суетлив. - Жена может показаться тебе э-э… немного официальной. Не обращай внимания, если тебе сначала покажется, что она с тобой холодна. Уверен, она изменится, как только познакомится с тобой поближе.
Это было странное предупреждение. От сплетников Нику приходилось слышать, что миссис Рамсчайлд грешит снобизмом. Но он знал цену своему обаянию и был уверен в себе, полагая, что проблем не возникнет. С другой стороны, он знал, что Альфред Рамсчайлд зря словами не бросается.
- И еще, - продолжал Альфред, - там будет моя дочь. Она как раз окончила колледж в Вассаре. Очень хочу познакомить ее с восходящей звездой нашей компании.
Ник снимал две клетушки в меблированных комнатах в Фермаунте, ибо более удобного жилища во всем городке не нашлось. На следующий вечер он надел свой вечерний костюм, пригладил волосы, посмотрелся в зеркало и улыбнулся самоуверенной улыбкой молодого и красивого мужчины. "Я очарую престарелую миссис Рамсчайлд, - подумал он. - И если сам папаша проявил заинтересованность в моем знакомстве со своей дочкой… Что ж, кто знает…"
Дорога в Грейстоун пролегала мимо приземистых и уродливых кирпичных корпусов фабрики Рамсчайлдов, расположенных на западном берегу реки Коннектикут, в трех милях выше того места, где она впадала в Айленд-саунд. Ник знал, что фабрика выбрасывает тонны отходов в реку, а ее высокие трубы загрязняют воздух. Ему это не нравилось, хотя ничего поделать с этим он, понятно, не мог. Однако, когда фабрика осталась позади, Нику открылись милые сельские пейзажи с хорошенькими фермерскими усадьбами, выстроенными в колониальном стиле. Красные амбары, сараи, гумна и гравюрные отары овец голштейнской породы заставляли время крутиться вспять, перенося Ника в доиндустриальную эпоху. На расстоянии двадцати миль от Фермаунта показались тяжелые каменно-железные ворота и приткнувшаяся к ним каменная сторожка. Это был неприветливый форпост для посетителя, вознамерившегося заглянуть в то, что публицист из пацифистского либерального журнал "Массы" назвал "домом, который отстроила Смерть". Альфред Рамсчайлд попытался было добиться увольнения с работы этого человека, но безуспешно.
Еще примерно полмили Нику пришлось ехать по изогнутой дороге, ведшей от ворот, мимо рощи, которая в этот июньский вечер кипела живностью, начиная от лани и белок и заканчивая мошкарой и комарами. Наконец дорога сделала последний изгиб, лес уступил место лужайкам и цветочным клумбам, и Нику открылся величественный Грейстоун во всей массивности псевдотюдорского стиля. Альфред построил дом в 1897 году, дав указания архитектору "изобразить что-нибудь, что понравилось бы Генриху Восьмому". Результатом и явился домище, утыканный изощренными елизаветинскими печными трубами из кирпича, деревянным и отштукатуренным основным фасадом и кирпичными крыльями и, наконец, огромными окнами с витражами. Понравилось ли бы это Генриху Восьмому - еще вопрос, но Альфреду Рамсчайлду другого и не надо было.
А значит и Нику.
Припарковав свой "форд-Т" среди роскошных машин, Ник направился к резному деревянному крыльцу, где его встретил лакей. Миновав истукана в средневековых рыцарских доспехах, Ник прошел в главную залу с высоким потолком и огромным каменным очагом. Альфред вышел к нему навстречу, приветствуя его широкой улыбкой. Но когда Ника представляли Арабелле Рамсчайлд, он понял, что такие слова, как "официальная" или "прохладная", слишком бледно характеризовали эту айсберг-женщину. Миссис Рамсчайлд была высока ростом, статна, прекрасно одета и весьма привлекательна. Она протянула Нику руку и почти обиженно проговорила: "Добрый вечер". Словно перед ней стоял прокаженный.
"Какого черта я ей сделал?" - думал Ник, которого Альфред поспешил увести от своей жены и стал знакомить с другими гостями.
- А вот и моя дочь Диана.
Перед Ником стояла девушка, которая являлась более мягкой копией своей матери и настоящей красавицей. Ник имел шесть футов и два дюйма роста, а Диана была ниже его всего на четыре дюйма. Она явно пошла в свою высокую мать. У нее были медового оттенка белокурые волосы, уложенные по-гречески, как тогда было модно, замечательные зеленые глаза и безупречной формы нос. На ней было белое платье с розовым пояском из шелка.
"Передо мной сейчас не только целое состояние, но и настоящая красавица", - подумал Ник.
- Итак, наконец-то я познакомилась со знаменитым Ником Флемингом, сказала Диана, когда после обеда они прогуливались по одной из террас.
- Я и не знал, что знаменит.
- О, мой отец столько о вас рассказывал! Он говорит, что вы талантливы и целеустремленны и что собираетесь далеко пойти.
- Мне кажется, что я уже сейчас кое-что из себя представляю.
- О? Скромность - имя твое, Флеминг?
- Ваша мама, между прочим, невысокого обо мне мнения. Во время обеда я ловил на себе ее взгляды, и знаете, если бы взглядом можно было убить, я был бы сейчас уже у гробовщика.
Диана остановилась у каменной кадки с розовой геранью:
- Я прошу у вас извинения за маму. Она очень мила и обходительна во всем, кроме одной вещи… в отношении которой она непреклонна и неразумна.
- Какой же?
Диана ответила не сразу.
- Мама - страшная антисемитка. Когда папа сообщил ей, что вы наполовину еврей - ему не следовало этого делать, - она заявила, что не хочет вас видеть у себя в доме. Папа боролся за вас в течение нескольких месяцев, пока мама наконец не сдалась. Но я видела, что она вела себя просто ужасно по отношению к вам, и мне за нее стыдно. Вы примете мои извинения?
- Ваши извинения я приму, - сказал он после паузы, сделав ударение на первом слове. - Но наступит миг, когда я сделаю так, что она сама извинится передо мной.
- Надеюсь, что так и будет, только… что-то не верится.
- Хотите пари? Ставлю десять долларов за то, что я ей понравлюсь. Или, по крайней мере, она поговорит со мной еще до окончания вечера. Уверен, что я самый обаятельный еврей-полукровка из всех, что когда-либо рождались на свет.
Она рассмеялась:
- Да вы действительно большой скромник. Ну хорошо, считайте, что мы поспорили. И я искренне хочу проиграть это пари!
- В таком случае поспешим вернуться в дом, чтобы я смог приступить.
Она взяла его за руку, и они вернулись в залу вместе.
Диана Рамсчайлд решила, что ей очень понравился "знаменитый" Ник Флеминг. А его стройная, широкоплечая фигура и смуглое красивое лицо взволновали ее даже больше, чем она хотела бы себе в этом признаться.
Гости занимали свои места в "музыкальной" зале, Альфред уже открыл крышку своего "Стейнвея" и ждал, пока настроят инструменты его партнеры по игре. Ник направился к дивану, на котором, как на троне, восседала миссис Рамсчайлд. Она встретила его приближение холодным взглядом. Он сел рядом. Ее глаза сверкали яростью, а он отвечал на это улыбкой.
- Хотел сделать комплимент по поводу вашего десерта, миссис Рамсчайлд, - начал он. - Это было бесспорно лучшее желе из всех, что мне когда-либо приходилось пробовать. Его можно сравнить, пожалуй, только с тем, чем меня угощала миссис Вандербилт.
Ее ресницы чуть дрогнули при упоминании этого имени.
- О какой миссис Вандербилт вы говорите? - живо спросила она.
- Мать Рэгги, - последовал небрежный ответ. - Мы поигрывали с Рэгги в покер у Кэнфилда, пока я не переехал сюда. Знаете, сегодня был просто изумительный обед.
- Благодарю.
- Мистер Рамсчайлд сообщил, что сегодня они будут играть Моцарта. Я очень люблю сочинения этого композитора. Мой сосед по комнате в общежитии колледжа Байярд Фиппс частенько, бывало, исполнял Моцарта. Конечно, у него это получалось далеко не блестяще, но все-таки…
И снова заинтересованность во взгляде.
- Вы жили в одной комнате с Байярдом Фиппсом? - спросила она.
- Да, в Принстоне. - Он оглядел залу. - Мне очень нравится ваш дом. Здесь так уютно. Никакой гигантомании и показухи, как, например, у Брейкеров.
- Вы бывали у Брейкеров?
- Да, с Рэгги. Но мне там не понравилось. Слишком уж все громоздкое. В Ньюпорте все дома такие. Но ваш особняк - просто совершенство. А ваш вкус, если судить по мебели, весьма изыскан.
Он улыбнулся ей.
К его восторгу, она тоже не удержалась от легкой улыбки.
- Как вам это удалось?! - прошептала Диана, передавая ему на террасе проигранные десять долларов. - Я наблюдала за вами и мамой… Думаю, вы действительно ей понравились.
- Я накидал ей кучу имен людей из общества, с которыми никогда на самом деле даже не виделся, - ответил Ник, широко улыбаясь. - И, конечно, я ей льстил. Довольно грубо, но это действует безотказно.
- Вы чудовище! - рассмеялась она.
- К концу лета я уже буду болтать с ней на идиш.
- С вас станется!
- Как насчет того, чтобы завтра нам вместе пообедать?
- Я вижу, вы довольно шустрый.
- Это не ответ на вопрос.
Она внимательно посмотрела на его лицо, освещенное луной.
"Смазлив, - подумала она. - И остроумен. И вообще очарователен, как сам дьявол!"
- Ну хорошо. Но не советую слишком торопиться, мистер Флеминг. Мне это в мужчинах не нравится.
- О, в таком случае, - невинно ответил он, - я буду с вами эдаким неуклюжим увальнем Флемингом. Кстати, друзья зовут меня Ником.
- Хорошо… Ник, - улыбнулась она.
Что-то подсказало ей, что этот самоуверенный молодой человек оказывает на нее влияние, с которым приходится считаться.
Любовные похождения Ника во фривольном Манхэттене отличались активностью, граничащей с противозаконной. Но переезд в Коннектикут положил этому конец. Новая жизнь заставила его "формировать характер", хотел он того или нет. К тому же маленькие американские города, по которым разъезжал торговый агент, никак не походили на рассадники порока. Словом, все свои любовные победы Ник мог сосчитать на пальцах одной руки: гостиничная горничная здесь, официантка там. В сексе Ник был так же неистов, как и в своем честолюбии. Он находился в постоянной готовности добиваться цели. Так что в то время, когда разум подсказывал ему, что Диана Рамсчайлд не относится к числу тех простушек, которых можно соблазнить, внутренний голос твердил обнадеживающее: "Кто знает…"
На следующий вечер он заехал за ней в Грейстоун.
Пока машина выезжала с территории поместья, он спросил:
- Ты сказала матери, что проведешь сегодня время со мной?
- Да.
- Ей это пришлось не по сердцу, конечно?
- М-м… немного.
- Понятно, - сказал Ник, вытащил из кармана пиджака десятидолларовую бумажку и передал ее девушке.
- Возвращаю тебе твои деньги, - сказал он. - В конечном счете проиграл пари я. Я недооценил твою мать. Она слишком умна, чтобы поддаться моей лести. Конечно, она слегка растаяла вчера, но все еще не полюбила меня.
- Ты должен дать ей шанс.
- Не сомневайся, я дам ей шанс. Я сделаю все, чтобы заслужить ее расположение, но… ничего из этого не выйдет. Я чувствую.
Диана решила, что чем меньше они будут говорить о ее матери, тем лучше.
Он отвез ее к берегу Коннектикута, где был один неплохой ресторанчик даров моря, откуда открывался хороший вид на пролив. Им показали столик на веранде. Ник заказал омаров, приготовленных на пару, и бутылку муската. До июньского заката оставалось не меньше часа, и пролив с его рыбачьими лодками живо напоминал морские пейзажи Будена.
- Расскажи мне все о себе, попросил он, пристально вглядываясь в ее прекрасные зеленые глаза. - У тебя есть парень?
- А, - отмахнулась она, - целая куча, но ничего особенного.
- В таком случае у меня есть надежда.
- Ах, ах, не так шустро.
- Времени у меня - целое лето.
Целое лето. Ей вдруг показалось, что это сочетание двух слов - самое красивое в языке. Она уже собиралась сказать ему, что уезжает на июль и август с матерью на "Виноградник Марты", но теперь передумала. И даже сама не понимала почему.
- Завидую мужчинам, - сказала она, прервав паузу, которая уже немного смущала их обоих.
- Почему?
- О, вам столько разного доступно! Например, бизнес. Мне кажется, что это страшно интересно. Я бы хотела оказаться на вашем месте. Или на месте отца. Я бы с удовольствием вела дела такой компании, как "Рамсчайлд армс".
Он мало обращал внимания на то, что она говорит, и просто любовался ею. Ему представлялось, как он занимается с ней любовью. Но в этот раз было и что-то иное.
- В самом деле? Продавать оружие интереснее, чем страховку, но и вообще сам процесс продажи - вещь забавная. Слушай, я знаю, что слишком скор, но скажи, я тебе нравлюсь?
Она удивилась:
- М-м… в общем, да. А что?
- А то, что я готов пойти на все, лишь бы понравиться тебе еще больше.
- А зачем?
- Я знаю, ты скажешь, что я идиот, но мне кажется, что я влюбился в тебя.
Она сама удивилась тому, насколько взволновали ее эти слова.
- Но ты не мог влюбиться в меня! Мы только-только познакомились!
- Именно так все и бывает.
- В романах и на сцене театра.
- Нет, в жизни! Люди встречаются и влюбляются друг в друга. Тебе не кажется, что любовь - самая важная вещь в жизни?
Она была застигнута врасплох его напором. Пронзительностью его взгляда. Никогда ей еще не приходилось встречаться с теми, кого хотя бы отдаленно можно было сравнить с Ником Флемингом.
- Я… я думаю, что это возможно, если речь идет о действительно большой любви. Настоящее чувство - большое везение. Но мне кажется, что лишь единицы способны когда-либо переживать подобное. Я думаю, большинство людей всего лишь… - она замолчала, внезапно смутившись, всего лишь женятся или выходят замуж.
- Если бы я поверил в то, что твои слова - правда, у меня не было бы стимула к дальнейшей жизни.
- А вот сейчас ты действительно говоришь глупости.
- Это такая же глупость, как и утверждение, что у человека только раз бывает юность. Но ведь это истина. Я молод и хочу испытать в жизни все. В особенности - любовь. И кажется, я уже начинаю ее испытывать. - Он улыбнулся, и никогда еще Диана не видела такой очаровательной улыбки. - Я самый счастливый человек в мире.
Вдруг счастье посетило и ее.