Огня в камине не было, и, когда я вошла в комнату, меня удивила царившая в ней прохлада. Должно быть, когда-то эта комната была очень красивой; меня поразили ее пропорции. Лепной потолок был украшен надписью, которую я разобрать не смогла - было понятно лишь, что она на старофранцузском языке; закрытые ставни почти не пропускали свет, обстановка в комнате была весьма скромной. В кресле-каталке сидел старик. Я испугалась; он был больше похож на труп, чем на живое существо: мертвенно-бледное лицо, горящие глаза в провалившихся глазницах. Когда мы вошли, он закрыл книгу, которую держал в руках. Он был в коричневом халате, подпоясанном коричневым же шнуром.
- Дедушка, - сказала Женевьева, - я пришла проведать тебя.
- Дитя мое, - ответил он удивительно твердым голосом и протянул ей худую белую руку с выступавшими голубыми венами.
- Я привела с собой мадемуазель Лоусон, - продолжала Женевьева, - она приехала из Англии реставрировать картины моего отца.
Казалось, его глаза, единственное, что было живым во всем его облике, пытались проникнуть в мои мысли.
- Мадемуазель Лоусон, извините, что не встаю поприветствовать вас. Мне это удается с большим трудом и только с помощью слуг. Я очень рад, что вы приехали с моей внучкой. Женевьева, принеси стул мадемуазель Лоусон… и себе.
- Да, дедушка.
Мы сели перед ним. Он был восхитительно любезен; он расспрашивал меня о моей работе, выражал живой интерес и попросил Женевьеву показать мне его коллекцию. По его словам, некоторые картины нуждаются в реставрации. Мысль о жизни, даже временной, в таком доме привела меня в смятение. Несмотря на атмосферу таинственности, замок был живым. Живым! Этот дом был похож на усыпальницу.
Время от времени старик обращался к Женевьеве, и я заметила, как он смотрел на нее. Его внимание ко мне было данью вежливости, но меня поразила пристальность его взгляда, прикованного к ней. Я подумала, что он очень любит ее. Почему она считает, что никто не любит ее - я давно пришла к выводу, что именно это и было одной из главных причин плохого поведения - когда у нее такой заботливый дед.
Он хотел знать, чем она занимается, как у нее дела с уроками. Я удивилась тому, что он говорил о мадемуазель Дюбуа так, словно близко знал ее; из разговора с Женевьевой я поняла, что он никогда не встречался с ней. Конечно, он отлично знал Нуну, потому что когда-то она жила в этом доме, и говорил о ней, как о старом друге.
- Как поживает Нуну, Женевьева? Надеюсь, ты не обижаешь ее. Помни, она - добрая душа. Она, конечно, простовата, но делает все, что в ее силах. И всегда делала. Она хорошо относится к тебе. Помни об этом всегда и не обижай ее, Женевьева.
- Да, дедушка.
- Надеюсь, ты разговариваешь с ней сдержанно.
- Не всегда, дедушка.
- Не всегда? - он встревожился.
- Ну, только иногда. Просто я говорю ей: "Ты глупая старуха."
- Это нехорошо. После этого ты просила прощения у святых?
- Да, дедушка.
- Нет смысла просить о прощении, если ты сразу же совершаешь тот же грех. Смири свой характер, Женевьева. И если тебя гложет соблазн совершить глупость, помни о боли, которую ты причиняешь людям.
Он удивительно хорошо знал неуправляемый характер своей внучки, видимо, Нуну навещала его и рассказывала о ее проделках. Знал ли он, что она заперла меня в каменном мешке?
Он попросил слугу принести вина и печенья, которое обычно подавалось к нему. Поднос принесла пожилая женщина, как я догадалась, одна из Лабиссов. Ее седые волосы были покрыты белым чепцом; не произнеся ни слова, она с угрюмым видом поставила вино на стол. Женевьева обменялась с ней невнятными приветствиями, и женщина вышла.
Пока мы пили вино, старик сказал:
- Мне говорили, что картины собираются реставрировать, но я не ожидал, что это будет делать женщина.
Я рассказала ему о смерти своего отца и о том, что выполняю заказанные ему работы.
- Сначала в замке был небольшой переполох, - сказала я, - но, кажется, граф доволен моей работой.
Я увидела, как губы его сжались, а руки стиснули плед.
- Итак… он доволен вами, - его голос и само выражение его лица изменились. Женевьева сидела на самом краешке стула и нервно наблюдала за дедом.
- Во всяком случае, он показал это, разрешив мне продолжать работу над картинами, - сказал я.
- Я надеюсь, - начал он, но голос его сорвался, и я не разобрала конец фразы.
- Извините.
Он покачал головой. Упоминание о графе, очевидно, расстроило его. Итак, был еще один человек, ненавидевший его. Что же такое было в личности графа, что внушало такой страх и такую ненависть к нему? После этого разговор как-то не клеился, и Женевьева, пытаясь выйти из положения, попросила разрешения показать мне дом.
Мы вышли из зала и, миновав несколько коридоров, оказались в кухне, через которую вышли в сад.
- Ваш дед рад видеть вас, - заметила я. - Ему, наверное, хотелось бы, чтобы вы приходили чаще.
- Он не замечает этого. Он забывает. Он очень стар и совершенно изменился после… после удара. Рассудок помутился.
- Ваш отец знает, что вы приходите сюда?
- Он не спрашивает.
- Вы хотите сказать, что сам он никогда здесь не бывает?
- Он не приходит сюда после смерти моей матери. Дед ведь не хочет видеть его. Вы можете представить себе моего отца здесь?
- Нет, - честно ответила я.
Я оглянулась на дом и заметила, что занавески верхнего окна шевельнулись. За нами наблюдали. Женевьева перехватила мой взгляд;
- Это мадам Лабисс. Ей интересно, кто вы. Ей не нравится то, что происходит сейчас, ей хотелось бы вернуть ушедшие дни. Она тогда была горничной, а он лакеем. Я не знаю, в какой должности они сейчас. Они бы ни на минуту не задержались здесь, если бы дед не оставил им небольшое наследство при условии, что они будут служить ему до смерти.
- Странный дом - сказала я.
- Это оттого, что дед только наполовину жив. Он уже три года в таком состоянии. Доктор говорит, что долго он так не протянет - поэтому, я думаю, Лабиссы согласились ждать.
Три года. Как раз тогда, когда умерла Франсуаза. Значит, это и было причиной удара? Если он любил ее так, как любит внучку, тогда это понятно.
- Я знаю, о чем вы думаете, - воскликнула Женевьева. - Вы думаете, что именно тогда умерла моя мать. С дедом случился удар за неделю до ее смерти. Не странно ли… все ждали, что умрет он, а умерла она.
Как странно! Она умерла от передозировки настойки опия через неделю после удара, случившегося с отцом. Неужели на нее это так повлияло, что она решилась покончить с собой?
Женевьева повернула обратно к дому, и я молча шла рядом с ней. В стене была дверь, она быстро вошла в нее и пригласила меня за собой. Мы оказались в небольшом мощеном дворике; здесь было тихо. Женевьева пересекла дворик, я шла вслед за ней, чувствуя себя заговорщицей.
Мы стояли в темном коридоре.
- Где мы? - спросила я, но она только прижала палец к губам.
- Я хочу вам кое-что показать.
Она подошла к двери в конце коридора и открыла ее. В открывшейся комнате не было ничего, кроме соломенного тюфяка, скамеечки для молитвы и деревянного сундука. Пол был каменным и совершенно голым.
- Любимая комната деда, - сказала она.
- Похоже на монашескую келью.
Она радостно кивнула. Быстро оглядевшись, она открыла сундук.
- Женевьева, вы не имеете права… - сказала я.
Однако любопытство пересилило, и я заглянула внутрь. То, что я увидела, поразило меня: власяница! Я невольно передернула плечами - рядом лежал хлыст!
Женевьева опустила крышку сундука.
- Как вам нравится этот дом, мадемуазель? - спросила она. - Здесь так же интересно, как и в замке, не правда ли?
- Нам пора уезжать, - сказала я. - Мы должны попрощаться с вашим дедом.
Всю обратную дорогу она молчала. А я никак не могла выбросить из головы этот странный дом. Так бывает после ночного кошмара, когда увиденное цепляется за память.
Глава 5
Гости уехали из замка, и я сразу же почувствовала изменения. Я уже не была так отрезана от жизни дома. Однажды утром, выходя из галереи, я лицом к лицу столкнулась с графом.
Он сказал:
- Теперь, когда все гости уехали, вы должны время от времени ужинать вместе с нами, мадемуазель Лоусон. По-семейному, понимаете? Я уверен, вы могли бы просветить нас всех по вашему излюбленному предмету. Вы не возражаете?
Я ответила, что сделаю это с удовольствием.
- Хорошо, тогда сегодня вы ужинаете с нами, - сказал он.
Я вернулась в свою комнату в приподнятом настроении. Встречи с ним всегда возбуждали меня, хотя часто после них я дрожала от ярости. Я достала свое черное бархатное платье и положила его на кровать, но как раз в этот момент в дверь постучали и вошла Женевьева.
- Вы сегодня вечером куда-то идете? - спросила она.
- Нет, сегодня я ужинаю с вами.
- Кажется, вы этому рады. Вас папа пригласил?
- Приятно получать приглашения, когда они нечасты.
Она задумчиво погладила платье.
- Люблю бархат, - сказала она.
- Я сейчас иду в галерею, - предупредила я ее, - Вы что-то хотели от меня?
- Нет, просто я хотела повидаться с вами.
- Вы можете пойти со мной в галерею.
- Нет, не хочу.
Я направилась в галерею одна и работала там, пока не настало время переодеваться к ужину. Пока я умывалась, меня не покидало глупое, но счастливое состояние ожидания. Но когда я подошла к кровати, собираясь надеть платье, я увидела нечто, повергшее меня в ужас. Я не верила своим глазам. Когда я выкладывала его на кровать, оно было в полном порядке; теперь от юбки остались одни клочья. Кто-то распорол ее от талии до подола; корсаж тоже был разрезан.
Я подняла его и, потрясенная и напуганная, стала недоуменно разглядывать.
- Это невозможно, - сказала я вслух. Потом подошла к веревке звонка и дернула.
Прибежала Жозетта.
- Ой, мадемуазель…
Кода я протянула платье ей, она зажала руками рот, чтобы не закричать.
- Что это значит? - строго спросила я.
- О… как ужасно. Но почему?
- Я этого не понимаю, - начала было я.
- Я этого не делала, мадемуазель. Клянусь, я этого не делала. Я только пришла, чтобы принести горячей воды. Наверняка, это сделали раньше.
- Я ни на минуту не сомневалась, что вы тут не причем, Жозетта. Но я твердо намерена выяснить, кто это сделал.
Она выбежала из комнаты, истерически крича:
- Я не делала этого. Это не я, не я.
А я стояла в своей комнате, разглядывая испорченное платье. Потом пошла к гардеробу и вынула оттуда серое, в нежно-сиреневую полоску. Я только успела снять его с крючка, когда явилась Жозетта, драматически размахивая ножницами.
- Я узнала, кто это сделал, - объявила она. - Я пошла в классную комнату и нашла их… там, где она их положила. Посмотрите, мадемуазель, на них еще остались ворсинки бархата. Вот видите, крошки. Это от бархата.
Я тоже знала, я поняла это еще тогда, когда только увидела изуродованное платье. Женевьева. Но почему она это сделала? Неужели она так сильно ненавидела меня?
Я пошла в комнату Женевьевы. Она сидела на кровати, тупо глядя перед собой, а Нуну ходила взад и вперед и плакала.
- Зачем вы это сделали? - спросила я.
- Захотелось.
Нуну застыла, уставившись на нас.
- Вы ведете себя как ребенок. Разве вы не задумываетесь перед тем, как совершить какой-либо поступок?
- Задумываюсь. Я подумала и решила, что мне хочется это сделать, поэтому, когда вы пошли в галерею, я пошла за ножницами.
- А теперь вы об этом жалеете?
- Вовсе нет.
- А я жалею. У меня не так много нарядов.
- Вы могли бы носить его и изрезанное. Может, вам это пойдет. Я уверена, некоторым это понравится, - она начала безудержно смеяться, и я увидела, что она вот-вот разрыдается.
- Замолчите, - скомандовала я. - Вы ведете себя глупо.
- Отлично получилось. Вжик! Слышали бы вы, какой звук издают ножницы. Это было так красиво, - она продолжала хохотать; Нуну положила руку ей на плечо, но она тут же стряхнула ее.
Я ушла; было бесполезно пытаться урезонить ее в таком состоянии.
Ужин, которого я так ждала, прошел в неловкой обстановке. Я все время думала о Женевьеве, которая явилась к ужину мрачная и молчаливая. За едой она украдкой следила за мной, ожидая, когда я выдам ее отцу.
Я говорила мало, в основном о картинах и о замке, чувствуя, что навеваю на всех скуку и, несомненно, разочарую графа, который, наверное, хотел своим подтруниванием вызвать горячие возражения.
Когда трапеза закончилась, я была рада немедленно уйти в свою комнату. Мысленно я пыталась представить себе, что я теперь должна делать. Мне придется урезонивать Женевьеву; мне придется объяснять ей, такое поведение ни к чему хорошему не приведет.
Пока я размышляла об этом, в мою комнату вошла мадемуазель Дюбуа.
- Я должна поговорить с вами, - сказала она - Какое неприятное происшествие!
- Вы слышали о моем платье?
- Весь дом об этом знает. Жозетта побежала к дворецкому, а он пошел к графу. Мадемуазель Женевьева слишком много фокусничает.
- И значит… он знает.
Она посмотрела на меня хитрым взглядом:
- Да… он знает.
- А Женевьева?
- Она у себя в комнате, прячется за юбку Нуну. Она будет наказана, и поделом ей.
- Я не могу понять, почему она получает удовольствие от таких проделок.
- Баловство! Испорченность! Она ревнует, потому что вас приглашают на семейные ужины и граф так интересуется вами.
- Естественно, что его заинтересует судьба его картин.
Она захихикала:
- Я всегда была осторожна. Конечно, когда я приехала сюда, я не представляла, что это за дом. Граф… замок… это чудесно звучит. Но когда я услышала эти жуткие истории, я ужаснулась. Я была готова собрать вещи и уехать. Но потом я решила попробовать, хотя понимала, как это опасно. Такой человек, как граф, например…
- Я не думаю, что он может представлять для вас какую-либо опасность.
- Человек, чья жена умерла таким образом! Вы весьма наивны, мадемуазель Лоусон. По правде говоря, предыдущую должность мне пришлось оставить потому, что хозяин дома оказывал мне нежелательное внимание.
Она даже покраснела, стараясь представить себя кому-либо желанной, подумала я цинично. Я уверена, что все эти попытки совращения имели место только в ее воображении.
- Как вам не повезло, - сказала я.
- Когда я приехала сюда, я поняла, что учитывая репутацию графа, мне придется принять особые меры предосторожности. Вокруг него всегда скандалы.
- Скандалы возникают, когда есть те, кто их поднимает, - вставила я.
Она не нравилась мне по многим причинам: потому, что получала удовольствие от того, что другим плохо, потому что жеманно считала себя роковой женщиной; и беспричинно - из-за ее длинного носа, делавшего ее похожей на землеройку. Бедняга, она же не могла изменить свою внешность! Но в тот вечер на ее лице отражалась ее мелкая душа, и она вызывала во мне отвращение. Я говорила себе, что ненавижу тех, кто судит других.
Я была рада, когда она ушла. Мысли мои были заняты Женевьевой. Наши отношения потерпели полный крах, и я была разочарована. Потеря платья мало волновала меня по сравнению с начавшейся, как я чувствовала, потерей уверенности в себе. И, как ни странно, несмотря на этот дикий поступок, я ощутила новый прилив нежности к ней. Бедное дитя! Ей действительно не хватало ласки; она отчаянно пыталась привлечь к себе внимание. Мне пришло в голову, что в этом доме ее почти не понимали и не помогали - отец с презрением отверг ее, а няня безнадежно избаловала. Что-то нужно было предпринять - в этом я была убеждена. В своей жизни я не часто действовала импульсивно, но тогда я поступила именно так.
Я пошла к библиотеке и постучала в дверь. Ответа не последовало, поэтому я вошла и позвонила прислуге. Когда явился лакей, я попросила его передать графу, что хочу говорить с ним.
Только увидев удивление на лице лакея, я поняла всю глубину собственного безрассудства, но по-прежнему считала, что нужно срочно действовать, и все остальное мне было безразлично. После некоторого размышления, однако, мне захотелось, чтобы он вернулся и сказал, что господин занят, и встреча переносится на следующий день, но к моему удивлению, дверь открылась, и перед моим взором предстал граф.
- Мадемуазель, вы посылали за мной?
От его иронии я вся вспыхнула:
- Мне необходимо поговорить с вами, господин граф.
Он нахмурился:
- Я понимаю - эта безобразная выходка с платьем. Я должен извиниться за поведение своей дочери.
- Я пришла не за извинениями.
- Весьма благородно с вашей стороны.
- Конечно, я очень рассердилась, когда увидела платье.
- Естественно. Вам компенсируют ущерб, а Женевьева принесет извинения.
- Я не этого хочу.
Удивленное выражение на его лице вполне могло быть и маской. У меня снова возникло впечатление, что он знал, что происходило у меня в голове.
- Тогда вы, может быть, расскажете мне, зачем вы… вызвали меня?
- Я вас не вызывала. Я спросила, не могли бы вы прийти сюда.
- Что же, вот я здесь. За ужином вы были невозмутимы. Несомненно, из-за этого глупого происшествия, вы вели себя сдержанно, демонстрируя национальное хладнокровие и скрывая возмущение по отношению к моей дочери. Но теперь тайна всем известна и больше не нужно бояться, что вы кого-то обманываете. Итак, вы хотите что-то сказать мне?
- Я хотела поговорить о Женевьеве. Возможно, с моей стороны самонадеянно… - Я остановилась, ожидая, что он начнет разубеждать меня, но не дождалась.
- Пожалуйста, продолжайте, - вот и все, что он сказал.
- Я беспокоюсь за нее.
Он жестом пригласил меня сесть, а сам сел напротив. И когда он сидел, откинувшись, на своем стуле, глядя прямо на меня широко раскрытыми глазами, сложив руки так, что видно было нефритовую печатку на мизинце, я поверила всем слухам, которые ходили о нем. Орлиный нос, гордо посаженная голова, загадочный изгиб губ и непостижимое выражение глаз говорили о том, что передо мной человек, рожденный властвовать, человек, не сомневающийся в данном ему свыше праве идти своим путем и вполне способный сметать что угодно или кого угодно со своей дороги.
- Да, господин граф, - продолжала я, - я беспокоюсь за вашу дочь. Как вы думаете, почему она это сделала?
- Она, несомненно, это объяснит.
- Как она может? Она сама этого не знает. Она пережила суровое испытание.
Мне показалось, или он действительно немного насторожился?
- О каком испытании вы говорите? - спросил он.
- Я имею в виду… смерть ее матери.
Взгляд его был жестким, беспощадным, надменным.
- Это было несколько лет назад.
- Но это она нашла ее мертвой.
- Я вижу, вы хорошо осведомлены о семейной истории.