- Да, но что бы ты ни сделала, ты не заслужила того, что Гордон сделал с тобой. Они сказали, он столкнул тебя с лестницы. И я видела, что той ночью в вашей спальне он тоже бил тебя.
- Все началось с того, что я стала шлепать их, - с отсутствующим видом произнесла Софи. - Когда они плохо себя вели. В книгах сказано, что детей надо наказывать, оставляя их в одиночестве на десять минут, чтобы они осознали свой проступок. Так Нелл делает с Энди. Но с Саймоном и Фло это не помогало. Поэтому я шлепала их.
Мария нахмурилась. Она думала о том, что дети могли неправильно все понять и сказать, что мать их била, в то время как она просто шлепала их за плохое поведение. Не исключено, что отец внушил им эту версию.
- То есть ты просто пыталась научить их дисциплине? - спросила Мария, заранее подсказывая Софи ответ.
- Нет, Мария, - ответила Софи, уставив на сестру пронизывающий взгляд. - Я била их.
- Как ты могла бить Саймона и Фло?
- Как ты могла бить Саймона и Фло? - передразнила ее Софи с такой жестокостью в голосе, что Мария сразу представила себе, как сильно дети могли бояться ее. - Ты думаешь, я делала это нарочно? Специально избивала их? Я же люблю моих детей. - Ее голос упал. - Иногда я просто не могла вовремя остановиться. Я и правда шлепала их, когда они плохо себя вели. Но бывало, что их поведение так расстраивало меня… Гордон просто с ума сходил, когда они начинали беситься по вечерам, перед сном.
- О чем ты?
- Он говорил, что я не могу управляться даже с моими собственными детьми.
- Это и его дети тоже, - сказала Мария. Она была близка к тому, чтобы свалить на Гордона вину за поступки Софи, и все же понимала, что ответственность лежит на ее сестре.
- Гордон был для меня всем, - произнесла Софи, снова принимая отсутствующий вид. - И остается. Даже сейчас, после того, что я сделала. Он хотел, чтобы все у нас было идеально, и я старалась стать идеальной.
Мария хотела было спросить, как воровство и жестокое обращение с детьми вписывалось в концепцию "идеала" Софи, но не решилась. Глядя на сестру, она прикидывала, сколько фунтов та потеряла с тех пор, как оказалась в тюрьме. Десять? Двенадцать? Она вспомнила Софи в старших классах. Та была такой тоненькой, что Мария порой беспокоилась, не страдает ли сестра от анорексии. Софи казалась совершенной, как будто никогда не утрачивала контроля над собой.
- Ты так сильно похудела, - заметила Мария.
- Это ничего, - ответила Софи.
- Наверное, ты была очень несчастна, - сказала Мария, вспоминая свадебные фотографии сестры. Ее наряд был точной копией платья Жаклин Кеннеди, с короткими рукавчиками, едва прикрывающими руки. Софи выглядела в нем такой прекрасной и такой счастливой.
- Может, мы отвлечемся от моего веса и поговорим о чем-нибудь другом? - спросила Софи. - Расскажи мне про Саймона и Фло.
- Им очень тяжело, - мягко сказала Мария. - В пятницу Саймон был у доктора Миддлтон, а в понедельник я поведу к ней Фло. Думаю, ты знаешь, что сегодня они ночевали у Эда и Гвен.
- Да, знаю.
Меньше чем через два часа дети должны были вернуться домой. Мария помнила, что ей нужно быть там и встретить их. Она посмотрела на Софи - губы сестры дрожали. "Сколько еще она выдержит?" - подумала Мария, внезапно ощутив страх.
- Ты не спрашивала, - произнесла она, - но я уверена, ты хочешь знать, что они чувствуют к тебе. Они тебя любят.
- Они это сказали? - спросила Софи, опустив глаза, словно боялась прочитать ответ во взгляде Марии.
- Да, сказали. Просто они совсем сбиты с толку. Они хотят, чтобы ты вернулась домой.
- Спасибо, что рассказала мне, - произнесла Софи. Наконец-то она подняла голову, и несколько секунд они с Марией смотрели друг другу прямо в глаза, без улыбки, спаянные этим взглядом сильнее, чем объятием.
Мария поднялась, собираясь уходить.
- Тебе идет белое, - сказала Софи.
- На улице жарко.
- Ты наденешь белое платье на свою вторую свадьбу?
Мария улыбнулась.
- Софи! - сказала она, качая головой.
- Значит, у вас все хорошо, - ответила Софи, улыбнувшись ей в ответ.
- Все прекрасно. Дункан…
- Что Дункан?
- Он очень хорошо относится ко мне, - тихо произнесла Мария. При мысли о том, что они с сестрой говорят об этом здесь, у нее защемило сердце.
- Ты этого заслуживаешь. Правда, Мария.
- Спасибо, - ответила Мария. - Он уже переехал. Прошлую ночь мы провели вместе. Но он не будет ночевать у меня, когда дети дома.
- Может, это и правильно, но ты обязательно пригласи его на обед. Приготовь какое-нибудь роскошное блюдо. - На секунду Софи примолкла. - Мне нравится Дункан. Думаю, для детей будет хорошо, если он станет приходить к вам.
Мария кивнула с благодарностью.
- Смотри только, чтобы мама не узнала, - сказала Софи. В ее голосе прорезалась горечь.
- О Дункане? Я уже знаю, что она не одобряет наших отношений, - заметила Мария.
- Дункан тут ни при чем. Она злится, потому что ты счастлива.
- Софи! - воскликнула Мария, потрясенная.
- Подожди, поживешь здесь подольше, тогда и узнаешь, что я имела в виду, - ответила Софи.
Мария вышла из здания тюрьмы. По дороге домой она никак не могла унять дрожь - ей казалось, что она никогда не привыкнет к тому, что вынуждена встречаться с сестрой в тюрьме, ее потрясло то, как та разговаривала. Подъезжая к заповеднику Лавкрафта, она вспомнила слова Софи, сказанные в самом начале их встречи: о том, что она ненавидела Хэлли.
Глава 27
Традиционный воскресный ужин в семье Дарков состоял из ростбифа зимой и рыбы на гриле летом. Питер, Саймон и Мария, стоя во дворе, чистили полосатого окуня, которого Питер с Саймоном поймали этим утром. Нелл и Хэлли были в кухне: готовили салат. Джулиан повел Фло и Энди на прогулку по берегу реки.
- Какая замечательная рыба! - воскликнула Мария.
- Сорок дюймов длиной, - сказал Саймон, глядя, как Питер чистит окуня. - Самая большая из всех, которые я поймал.
- На какую наживку ты ловил?
- "Кастмастер", - ответил Питер. - Мы стояли на конце пирса, где ловятся синие окуни, но ничего не могли поймать. А потом вдруг Саймон забросил удочку подальше и поймал этого красавца.
- Это было здорово, дядя Питер, правда?
- Правда, Саймон.
- Фло тоже поймала одну. Я пойду поищу ее, ладно?
- Ладно, - произнесла Мария. Она погладила племянника по голове и посмотрела ему вслед. Потом повернулась к брату.
- Что Стив говорит о деле Софи? - спросила она.
- Хорошая новость - если такие новости вообще можно назвать хорошими - заключается в том, что Гордон умер еще до того, как она выбросила его из окна. - Питер понизил голос и украдкой огляделся по сторонам. - Не могу себе представить, чтобы Софи сделала это. А ты?
- Нет, - ответила Мария. Она действительно не могла представить весь этот ужас: ненависть в глазах Софи, револьверные выстрелы, окровавленное тело Гордона, падающее из окна их спальни, и машину, раз за разом проезжающую по нему.
- Она такая крошечная по сравнению с ним, - сказал Питер. - Он же валялся там мертвым грузом - в буквальном смысле слова. Как, черт побери, ей удалось поднять его и выбросить в окно?
- А Стив не может сказать, что в тот момент она была невменяема? - спросила Мария.
- Ему даже не придется этого делать. Тут и так ясно - это не убийство первой степени. - Питер покачал головой. - Я не могу относиться к ее делу объективно. Я знаю, что наказания ей не избежать, и я просто не в силах выносить это.
- Я была у нее вчера, - сообщила Мария.
- Я тоже, - сказал Питер. - Она говорила, что ты навещала ее. Она… рассказала, о чем вы разговаривали.
- Правда?
- Да. О том, что детей била она, а не Гордон.
На несколько секунд они замолчали. Тонким ножом Мария отделяла филе рыбы от костей. Потом подставила руки под шланг, чтобы смыть с них кровь.
- Ты подозревал это, да? - спокойным тоном спросила она.
- Да.
- И почему же? - поинтересовалась Мария, отметив про себя, как легко она восприняла слова Питера. У нее уже не было сил удивляться чему-либо.
- Понимаешь, со стороны все смотрелось вполне невинно. Софи всегда шлепала своих детей, мы же выступали против этого. Мы с Нелл никогда не шлепаем Энди. Я видел, как Софи наказывала Саймона, по-настоящему лупила его. - При этих словах лицо Питера исказилось. - Когда я заговорил с ней об этом, она начала защищаться. Сказала, что это просто способ наказания. Но сейчас, когда я вспоминаю об этом, я понимаю, что она била мальчика слишком сильно.
- А тебе не приходило в голову, что ты должен вмешаться? - повысив голос, спросила Мария. - Должен встать на их защиту?
- Конечно, я должен был что-то сделать. Я верил ей, потому что хотел верить. Мы все соглашались с ее объяснениями, уж больно неприглядная была альтернатива. - На его лице отражалось смятение брата, позволившего сестре разрушить свою жизнь.
- Я тоже поверила бы, - произнесла Мария. Мысленно она задавала себе вопрос: будь она рядом, заметила бы она то, что другие отказывались замечать?
- Проклятый Гордон, - сказал Питер. - Я всегда думал, что это Софи командует им. Она же у нас вечный заводила. Я считал, что он пляшет под ее дудку. Она занималась всем сама: ухаживала за домом, за детьми, за ним. Я и представить не мог, что у них происходит такое, даже когда она начала меняться.
- Я понимаю, почему вы верили ей. Но я не могу понять, почему вы не обратили внимания на эти перемены. Или почему Нелл заметила их, но ничего не сделала.
- Мария, тебя же здесь не было. Ты утверждаешь, что очень сильно переживаешь за Софи, и обвиняешь нас в том, что мы ничего не сделали для нее, однако тебя в то время даже не было рядом. Я же был здесь всегда, за исключением нескольких лет, проведенных в армии и на юридическом факультете, и я всегда делал для семьи все, что было в моих силах.
- Но Софи ты не помог, - сорвалась Мария, ощутив внезапный прилив злости на брата. Однако в следующий момент она испытала укол совести и пожалела о своих словах.
- Пожалуйста, прекратите, - сказала Нелл, выходя из задней двери и вытирая руки о юбку. - Лучше пройдитесь до речки и найдите остальных. Дети не должны видеть, как вы ссоритесь.
Мария зажмурила глаза. Неужели Нелл думает, что им достаточно пойти прогуляться и все снова станет хорошо? Однако она заставила себя успокоиться.
- Ладно, Нелл, - ответила она.
- Нелл права, - заметил Питер. - Бедные дети!
- Ты правильно поступил, пригласив Саймона порыбачить, - примирительно сказала Мария.
- Мужские дела. Очень важно для воспитания, - добавила Нелл, улыбнувшись подруге и ожидая от нее ответной улыбки.
Мария смыла с рук кровь, подставив их под шланг.
- Прогуляйтесь лучше вы, - сказала она и грустно улыбнулась. - А я остаюсь здесь. - Она подчеркнула слово "здесь" специально для Питера.
Стоя у раковины в кухне матери, Мария чистила первые в этом сезоне початки кукурузы и чувствовала, как внутри у нее нарастает гнев. Периодически она бросала взгляды на мать, которая педантично вытаскивала отдельные ниточки из уже очищенных початков.
- Сейчас кукуруза уже не та, - сказала Хэлли. - Когда я была маленькая, мы ели только сорт "Золотой Бантам". Очень вкусный и желтый, как топленое масло. Отец его обожал. Никто тогда не знал ни про "Масло и сахар", ни про "Серебряную королеву".
- Почему ты не навещаешь Софи? - спросила Мария, оборвав ее монолог.
Хэлли не подняла взгляд; она собрала шелковистые нити в хвост и расчесывала их своими пальцами.
- Мария, - вздохнула она, как будто из последних сил.
- Это слишком тяжело для тебя? - спросила ее дочь, чувствуя себя коршуном, нацелившимся на добычу.
- Да, тяжело.
- Тогда представь, что сейчас чувствует Софи. Она же в двух шагах отсюда, вот за этими деревьями. - Мария обошла кухонный стол, одной рукой обняла мать за плечи и пальцем показала на сосновую поросль. - Она вон там!
- Я это знаю, - сказала Хэлли. - Я живу с этим каждый день.
- Неужели тебе будет хуже, если ты повидаешься с ней? - спросила Мария. - Что, по-твоему, может быть хуже реальности?
- Наверное, ничего. - Тон матери заставил Марию задуматься: ей показалось, что она понимает положение Софи лучше, чем кто-либо другой. Но голос матери разбудил тревогу, в нем были одновременно смирение и скептицизм.
- Скажи мне, о чем ты думаешь, - попросила Мария, стараясь, чтобы это прозвучало мягко.
Силуэт Хэлли выделялся на фоне ярко освещенного окна, Мария не могла разглядеть выражения лица матери. Однако, когда Хэлли обернулась к ней, Мария увидела, что ее глаза полны тоски.
- Я думаю, что потеряла дочь, - сказала она.
- О, мама! - воскликнула Мария. - Софи нуждается в тебе. Оказавшись в тюрьме, она не перестала быть твоей дочерью. Ты должна сходить повидаться с ней.
- Я не хочу туда идти, - произнесла Хэлли. - Я никогда не была там. Меня угнетало то, что я живу рядом с тюрьмой, а сейчас я в ужасе от мысли, что моя дочь сидит в ней. Что она вынуждена жить среди преступников. - Хэлли закашлялась. - Я видела ее фотографию в "Хатуквити Энкуайер" - она снята в этом мешковатом тюремном платье. Это просто кошмар!
- Ну так не читай газеты, - сказала Мария.
- Но я хочу знать, что о ней пишут. Хочу знать, что происходит.
Мария потрясла головой, чтобы прийти в себя. Как могла мать читать эти бесконечные статьи, интервью с психиатрами, экспертами, другими женщинами, подвергшимися насилию, смотреть на фотографии Дарков и Литтлфильдов, предоставленные лжедрузьями Софи, и при этом ни разу не навестить дочь в тюрьме?
- Почему бы тебе не сходить туда и не спросить у нее самой? Она ведь прежняя - ты же не думаешь, что Софи стала теперь другим человеком?
- Я не знаю, - ответила Хэлли. Марии показалось, что мать мучает какая-то мысль, которую она не высказывает вслух. - Она была такая талантливая. Когда она пела, слезы наворачивались на глаза. Она вкладывала в пение все свое сердце.
Это была правда. Однажды июльским вечером, когда жара не давала заснуть, Мария и Софи вышли во двор в поисках прохлады и по сухой траве пошли к речке. Кажется, им было тогда тринадцать и шестнадцать. Они сели на берегу, опустив ноги в воду, и сидели так, напевая песни, напоминавшие им о мальчиках, которые им нравились. Это было время каникул, и когда Софи пела "Лунную реку", сердце Марии переполняли чувства, а в глазах стояли слезы.
- Ты думаешь, все это случилось потому, что Софи не захотела стать профессиональной певицей? - спросила Мария.
- Я думаю, что она зарыла свой талант в землю. Сделала неправильный выбор, - горько произнесла Хэлли.
- Ты говоришь так, будто не можешь простить ее за это, - заметила Мария.
- До конца не могу, - сказала Хэлли, глядя дочери в лицо. - Я никогда не пойму, как она могла так расточительно отнестись к своему дару. Она не захотела использовать его, а он в отместку стал разъедать ее изнутри. И это не только мое мнение. Один психолог считает, что Софи позволяла Гордону бить ее, потому что чувствовала себя ни на что не годной.
- Ты прочла это в газете?
- Да.
- И ты поверила? - сказала Мария, на секунду лишившись дыхания. Она с трудом удержалась от того, чтобы сказать Хэлли, что Софи ненавидит ее.
- Это вполне обоснованно.
- Сходи к Софи, - с каменным выражением лица произнесла Мария. - Тебе это необходимо. И ей тоже - это самый страшный период в ее жизни.
- И в моей, - добавила Хэлли. Глядя, как она снова начала расчесывать хвост из кукурузных нитей, зажатый у нее в ладони, Мария поняла, что тема закрыта.
- Мама, по-моему, ты не права, - тихо произнесла Мария. - Я думаю, ты делаешь большую ошибку, отказываясь встретиться с ней. Я страшусь того, что может случиться.
- А что еще может случиться? - спросила Хэлли.
- Она может никогда не вернуться домой, - ответила Мария. Она заметила, что дух Софи ослабевает с каждым днем. - Ей все равно, выйдет она из тюрьмы или нет. Может, ты и права и она действительно считает себя ни на что не годной. Но мы должны убедить ее, что это не так.
Хэлли делала вид, что слушает, но со двора донеслись звуки, возвещавшие о приходе остальных, и она тут же отвернулась от дочери. Глядя, как Хэлли торопится к дверям, как повторяет всем, чтобы они вытирали ноги, и обнимает внуков, Мария почувствовала, что глаза ее наполняются слезами. Она спрашивала себя о том, как могло сердце девочки, которая так прекрасно пела, превратиться в камень.
Глава 28
Боже, до чего же здесь скучно! Я пытаюсь занять свой ум, припоминая истории, которые потом рассказываю Бесс и другим, но за исключением Бесс все хотят слышать только про Гордона, а мне невыносимо рассказывать про него. Я знаю, их интересуют самые страшные моменты. Но когда я говорю о них кому-то кроме Бесс, то потом чувствую себя ужасно, словно осквернила его память.
Один раз я начала говорить о Гордоне и не могла остановиться - вокруг сидели женщины, которых я едва знаю, а я показывала им шрамы у меня на спине и ногах. Я все еще слышу свой голос - он был мерзким, отвратительным. Я была словно под гипнозом, одновременно смеялась и плакала.
Впрочем, не важно. За исключением моментов вроде этого я все время скучаю. Приходит посетитель, и меня поспешно ведут на свидание. Мария, Питер, Нелл, Стив… меня никогда не навещают соседи, вообще никто из нашего города. К женщинам из Бейнбриджа - расположенного очень далеко - приезжает больше людей, чем ко мне. Но я не жалею. Не представляю, как бы я сидела напротив Нэнси Грюнвальд или Алисии Мердок и обсуждала с ними других заключенных.
По-моему, самое интересное, что здесь происходит, это программа "творческой реабилитации". Дело не в том, что это так уж весело, и не в том, что я собираюсь в ней поучаствовать: просто благодаря этой программе к нам приходят необычные люди. Я не имею в виду тех двух социологов из Нью-Йорка - противно вспомнить, как они заученно поддакивают тебе с грустным выражением на лице. Я говорю о хореографе и актерах из театра "Уайтхолл".
В прошлую среду, на собрании, я впервые с тех пор, как оказалась здесь, захотела показать кому-то, что отличаюсь от остальных заключенных, что я не одна из них. Мы все сидели в зале и слушали социолога, который говорил, что в августе у нас должен состояться концерт. Я чуть было не уснула, но тут на сцену вышли два парня из "Уайтхолла" и сыграли эпизод из "Кордебалета".
Я еле усидела на месте. Честное слово! Одного из них я знала: видела в пьесе Линдена Мобли. Название пьесы я не смогла вспомнить. Мы с Гордоном смотрели ее в прошлом году, весной, в театре "Уайтхолл" в Адамсвилле. Глядя на этого актера, я так смеялась, что чуть живот не надорвала, хотя пьеса была в общем-то не смешная. Он играл отлично. Он вышел на сцену и остановился, как будто забыл что-то, а потом оглянулся и окинул зал таким забавным лукавым взглядом. Гордон не обратил на это внимание, а мне очень понравилось.
После пьесы кто-то из клиентов Гордона настоял на том, чтобы мы присоединились к ним с женой и пошли выпить в бар, находившийся в одном квартале от здания театра. Он делал упор на то, что в баре зрители могут встретить любимых актеров, которые тоже ходят туда.