Для подготовления верного успеха штурму совет определил открыть с 24 августа самое усиленное бомбардирование, и притом так, чтобы после нескольких часов самого частого огня вдруг прекращать выстрелы. Это прекращение стрельбы, наводя обороняющегося на мысль о намерении союзников штурмовать укрепление, заставит их придвинуть резервы; тогда осаждающий снова открывает огонь и тем наносит значительные потери. Подобным бомбардированием – то усиливая огонь, то прекращая его – союзники справедливо надеялись утомить гарнизон и поставить его в недоумение относительно действительного времени, избранного ими для штурма.
Сообразно с постановлением военного совета атакующий открыл в 5 часов утра 24 августа шестое усиленное бомбардирование Севастополя, поражая в особенности Малахов курган, 2-й и 4-й бастионы. Против Малахова кургана направлено было 110 больших орудий. Эта невероятная канонада, потрясая и сокрушая наши укрепления, осыпала защитников их градом бомб, гранатной картечи и пуль. Адский огонь этот продолжался в течение двух часов. Союзники стреляли то залпами, то беглым непрерывным огнем, они то прекращали огонь, то открывали его против Городской стороны и затем, спустя некоторое время, прекращали огонь здесь и переносили его опять на Корабельную сторону. Направляя свои выстрелы в мерлоны и амбразуры, они одновременно срывали укрепления и поражали их защитников. К концу дня насыпь Малахова кургана была срыта до половины, ров засыпан, почти все амбразуры разрушены, много орудий подбито.
Положение 2-го бастиона было еще того хуже. Наибольшей опасности подвергались пороховой и бомбовый погреба. На сохранение их от взрыва обращалось особенное внимание, и потому здесь гибло более всего людей, трудившихся над засыпанием углублений, производимых беспрестанно падавшими бомбами.
Осыпаемый тучей ружейных пуль и гранатной картечи, бастион представлял бойню в полном значении слова. Здесь в течение двенадцати часов из 600 человек гарнизона выбыло 200 убитыми и ранеными. Неприятельские снаряды ложились за бастионом так густо, что отправить раненых на перевязочный пункт не было возможности, их по необходимости оставляли до наступления ночи.
Прекращение сообщения бастиона с городом лишало возможности производить в нем даже самые необходимые исправления. В течение нескольких дней не было возможности доставить на бастион ни куска леса, ни одного тура, ни одной фашины, без леса невозможна была починка платформ, без туров и фашин – исправление амбразур.
Выпустив в первый день бомбардирования около 40 тысяч выстрелов, неприятель произвел значительное разрушение в укреплениях и вывел из строя две тысячи человек убитыми и ранеными. Выстрелы его разрушали городские здания, производили пожары, обстреливали Южную бухту и главный рейд и достигали до Северной стороны. Корабли, стоявшие на рейде, подвергались неприятельским выстрелам, и один из них, транспорт "Березань", нагруженный спиртом, был зажжен упавшей неприятельской бомбой и горел в течение всей ночи, ярко освещая бухту и город.
Горевший транспорт угрожал поджечь мост, перекинутый через Севастопольский рейд, и тем прервать сообщение осажденного города с Северной стороной. Только при необыкновенной деятельности и усилиях флотских команд опасность эта была отвращена и, уничтожив судно, пожар не распространился на мост и на соседние суда. Пользуясь временным светом горящего транспорта, союзники так и сыпали выстрелы на Малахов курган и 2-й бастион, где почти половина всех рабочих была перебита или переранена.
Несмотря на то, в течение ночи главные повреждения были исправлены и утром 25 августа эти два укрепления в состоянии были открыть огонь, хотя и ненадолго. Засыпанные снарядами с французских батарей, действовавших залпами, они скоро принуждены были смолкнуть и представляли собой только подобие некогда бывших укреплений. Передняя часть Малахова кургана была почти срыта, и ров совершенно засыпан. Туры, поддерживающие стороны амбразур, поминутно загорались, и пламя угрожало достигнуть большого порохового погреба. Тушение пожара представляло немалые затруднения, потому что, как только неприятель заметил дым, он направил на него жестокий огонь, но геройское усилие саперов и рабочих Замосцского полка спасли бастион от взрыва. Распоряжавшийся тушением пожара прапорщик Томского полка Насакин был ранен, и при нем убито было до 30 человек.
2-й бастион представлял развалины; единственные на нем два офицерских блиндажа были полуразбиты и близки к падению. "Пожар следовал за пожаром; погреба, служившие постоянной целью для неприятельских батарей, также ежеминутно угрожали взрывом".
Подвинувшись к Малахову кургану не далее 12 саженей и заняв свои траншеи стрелками, неприятель поражал штуцерным огнем всех, кто только показывался в амбразурах. Менее чем в несколько часов прислуга при орудиях бывала вся перебита, и в течение дня приходилось посылать к орудиям несколько смен людей, шедших на верную смерть. Огонь осадных батарей, то усиливаемый, то вдруг прекращаемый, держал гарнизон в постоянном ожидании штурма и принуждал обороняющегося придвигать свои резервы, с появлением которых неприятельские батареи открывали самую усиленную стрельбу и тем наносили жестокое опустошение в наших рядах.
В этом отношении неприятель не пренебрегал никакими средствами, чтобы только нанести наибольший вред стоявшим на укреплениях и часто беспокоил нас ложными тревогами. Так, однажды, часов в одиннадцать ночи, из английских траншей вдруг взвилось несколько сигнальных ракет, а вслед за тем послышался крик: "Ура! Вперед! Вперед!" – и открылась самая частая стрельба по 3-му бастиону. Полагая, что неприятель произвел внезапное ночное нападение, с бастиона сейчас же отозвали цепь. Англичане, заметив это, стали еще больше кричать, причем сами из траншей не вылезали. В темноте ночи нельзя было ничего разобрать, и потому, принимая меры к встрече незваных гостей, на бастионе расставили людей по банкетам и приблизили резервы. Англичане только того и ждали и открыли по бастиону самый убийственный огонь со своих батарей.
В таких случаях французы обыкновенно вторили своим союзникам, и над Корабельной летали тучи снарядов. Ракеты, бочонки с порохом, кучи гранат, пущенные за один раз, так и сыпались на бастионы.
Не было никакой возможности сосчитать число бомб, взрывавших землю даже на одном Малаховом кургане. Они падали целыми десятками вдруг, некоторые разрывались на земле, разбрасывая и коверкая все, что попадалось им на пути; другие врезывались в землю и столбами подымали ее кверху; иные разрушали укрепления, разбрасывали одежду батарей, мешки, людей, камни; иные разрывались на воздухе, засыпая всю окрестность своими осколками.
Все блиндажи были переполнены ранеными, многие из них лежали под открытым небом в ожидании ослабления огня или наступления ночи. Дороги с Кургана и 2-го бастиона были непроходимы от неприятельских снарядов и настолько опасны, что в течение трех дней нельзя было доставить на бастионы не только орудий и материалов, но даже ни одного ведра воды. При стоявшей в то время сильной жаре недостаток воды еще более усиливал страдания раненых. И в такое-то адское время на Малахов курган явилось несколько женщин, пришедших навестить и облегчить страдания своих раненых мужей, многие из них заплатили жизнью за смелую попытку добраться до кургана, но некоторые добрались благополучно и притащили с собой даже и детей.
Неприятель стрелял залпами; раненые валялись повсюду; товарищи и начальники перевязывали им раны, стараясь облегчить их страдания.
В последнее время смерть была так близко около каждого, что о ней никто не думал. Войска убывали у нас с каждым днем, с каждым часом, можно сказать, таяли как снег. Каждый поставленный тур стоил жизни нескольких человек, а об исправлении укреплений и говорить нечего – рабочие ложились там рядами. Под конец повреждения были столь значительны, что недоставало рук для их исправления, дошло до того, что заваленную амбразуру приходилось по необходимости прочищать своим выстрелом.
Наступали предсмертные часы многострадального города. Освещаемый заревом пожаров, взрывом мелких пороховых погребов и пожаром фрегата "Коварны", нагруженного двумястами бочек спирта, Севастополь накануне своей смерти был потрясен взрывом шаланды, перевозившей сто пудов пороха с Северной стороны города на Южную. Около 11 часов ночи, в то время когда две шаланды с порохом подходили к пристани, неприятельская ракета взорвала одну из них. Взрыв был так силен, что лестница на пристани была разрушена и лежавшие внизу ее пушки в несколько сот пудов были переброшены на верхнюю площадку, казармы, находившиеся в ста саженях расстояния, были потрясены, двери в них растворились и даже кровати больных были сдвинуты с места.
Ужасен был этот взрыв, но он был ничтожен в сравнении с тем адом, который испытывали ежеминутно все защитники бастионов и батарей. В три дня они приняли на себя 150 000 артиллерийских снарядов, несколько сот тысяч пуль и лишились 7561 человека храбрых товарищей убитыми и ранеными. Они видели смерть во всех ее ужасах, видели, как людей разрывало на части, которые, в свою очередь, наносили раны и контузии возле стоявшим, видели, как товарищи пропадали бесследно, только клочок серой шинели, кусок мяса или просто лужа крови обозначали место, где за несколько секунд перед тем стоял их сосед.
"Проходя по Екатерининской улице к пристани, – говорит один из участников обороны, – мы обогнали солдата Волынского полка с окровавленным узелком.
– Что несешь, товарищ?
– Майора, ваше благородие, – отвечал волынец, – бомбой разнесло!.. Славное было начальство, ваше благородие, – так вот, что могли, собрали – похоронить несу.
Страшные сцены эти не производили на защитников славного города того впечатления, которое производят они на человека свежего и небывалого. Усталость до изнеможения делала уцелевших равнодушными к окружающим их ужасам, наводило на них озлобление и желание подраться.
Положение уцелевших и стоявших еще на бастионах было немногим лучше тех, кто кровью своей оросил родную землю. Ежеминутное ожидание штурма и земляные работы до крайности истомили гарнизон; войска не знали покоя ни днем ни ночью; никто не спал, и в то же время все ходили сонными, усталыми и измученными, в каком-то забытьи, не совсем ясно понимая, что совершается вокруг. Каждый видел, однако же, что совершается что-то необыкновенное, небывалое. Об отдохновении никто не думал, потому что было некогда да и негде. Блиндажей, уцелевших от неприятельских выстрелов, было мало, да они и не привлекали солдат. В них было множество насекомых всякого рода, темнота, грязь и духота. Каждый свободный от службы солдат предпочитал отдыхать под открытым небом, в устроенном им самим помещении, где-нибудь поблизости насыпи бастиона. Прислонив к валу свое ружье, он ложился возле него, положив ранец под голову. Сидеть в амуниции было как-то неловко, а снять ее нельзя ни на минуту – и вот он поваливался с боку на бок, проводя в полудремоте все время, пока не позовут его на службу. Служба на бастионе трудна и разнообразна, а потому и залеживаться ему не давали. Денная и ночная цепь, множество секретов и прикрытий батарей, партии, отправляемые в помощь кашеварам нарубить дров, натаскать воды, наряды на пристань за мясом, за водкой, которую привезут с Северной, команды, отправляемые таскать сухари, крупу, принимать патроны, сдать испорченное оружие и принять новое – все эти занятия, отвлекая множество людей, лишали их возможности отдохнуть даже и днем.
Во все время пребывания своего на бастионе солдат не имел возможности ни переобуться, ни переменить белья, валялся в пыли и грязи по целым неделям и месяцам, работая без устали днем и ночью.
С наступлением утра гарнизон в ожидании штурма был всегда в готовности встретить неприятеля, люди были расставлены вдоль валов укреплений, начальники на своих местах, резервы под ружьем, и вдруг, едва только появится заря, вместо штурма атакующий осыплет градом пуль и артиллерийских снарядов. Такое напряженное и выжидательное состояние гарнизона, ослабленного большими потерями, превышавшими 20 000 человек, не знавшего в течение целого месяца ни сна, ни отдыха, сделалось тягостным до последней степени.
Прибавьте к этому невыносимый зной юга, раскаленную каменистую почву Севастополя, отсутствие зелени и тени, недостаток воды, которую доставлять на бастионы в изобилии было затруднительно, а иногда и невозможно, наконец, бессменное торчание на одном месте среди окружающей духоты – если представить себе все это, то сделается ясным, почему каждый из защитников ждал штурма как манны небесной.
С 5 августа три недели подряд союзники громили Севастополь, а между тем, вводя по временам в траншеи массы войск, заставляли подозревать приготовление к штурму. И вот у нас по всем направлениям летели донесения об опасности, просьбы о присылке войск, приказания начальников; начальники являлись на линии; резервы приближались, но штурма все не было. В последние дни сборы войск в неприятельских траншеях производились ежедневно. К ним все привыкли и ограничивались ожиданием штурма. "Да и что можно было предпринять в то время, когда главные укрепления наши были почти разрушены, артиллерия постоянно была приводима в невозможность действовать, а неприятель находился в нескольких шагах, так что он в одну или две минуты мог добежать до рва, большей частью полузасыпанного, и вскочить на вал, также разрушенный".
В это время на всей оборонительной линии и в резервах насчитывалось пехоты 40 500 человек, 1100 саперов и 6200 артиллерийской прислуги, стоявшей у орудий. Вся оборонительная линия, как известно, разделялась Южной бухтой на две половины: на Корабельную сторону, лежащую левее, или восточнее, Южной бухты, и Городскую – правее, или западнее, ее.
Корабельную сторону дугой охватывали начиная с левой стороны от большого рейда бастионы 1-й и 2-й, Малахов курган и 3-й бастион с их промежуточными укреплениями. На Городской стороне были расположены 4-й, 5-й, 6-й и 7-й бастионы с их соединительными батареями. Городская сторона состояла из 1-го и 2-го отделений; Корабельная из 3-го, 4-го и 5-го отделений. На Корабельной стороне было расположено 23 300 человек, начальство над которыми вверено генерал-лейтенанту Хрулеву. На Городской стороне было 17 200 человек под начальством генерал-лейтенанта Семякина. Начальниками войск на отделениях были: на 1-м – генерал-майор Хрущев, 2-м – генерал-майор Шульц, 3-м – генерал-лейтенант Павлов, на 4-м – генерал-майор Буссау, на 5-м – генерал-майор Сабашинский.
Переименовавши всех лиц, начальствовавших войсками на отделениях, мы не можем не сказать несколько слов о генерале Шульце. Служа на Кавказе в звании коменданта Александропольской крепости, генерал Шульц отпросился в отпуск и, с дороги свернув в Севастополь, остался в нем до конца осады. Человек беспредельно храбрый, генерал Шульц беспрестанно обходил свое отделение, появлялся в самых опасных местах во всякое время дня и ночи и к довершению всего держал в своем блиндаже под кроватью несколько пудов пороху, чтобы взорваться на воздух в случае нечаянного нападения неприятеля.
Наступил день 27 августа, день предсмертных страданий многострадального города. С утра этого дня погода была ветреная: вода в бухте расколыхалась, солнца не было видно.
Ожидая, как и в предыдущие дни, штурма, с рассветом войска стояли в полной готовности отразить нападение: орудия были заряжены картечью, стрелки расставлены по всей линии укреплений и резервы приближены. Вместо штурма неприятель открыл с раннего утра столь жестокую стрельбу, что к полудню у нас выбыло из строя 2000 человек гарнизона.
– Что-то крепко бьют, – говорили идущие с батарей раненые.
Около 8 часов утра перед Малаховым курганом последовал сильный взрыв подземных работ французов. Тучи камней и глыбы земли полетели на курган, сотрясение было так сильно, что часть насыпи перед башней обрушилась в ров.
Посреди убийственного огня союзники готовились к штурму. День и час штурма хранились в глубокой тайне, так что назначенные для атаки войска узнали о нем вечером накануне, а приказ им прочли только за несколько часов до штурма.
В 8 часов утра 27 августа с батарей было замечено большое движение в неприятельских траншеях. То был сбор войск 2-го французского корпуса генерала Боске в числе 25 300 человек. Они предназначались для атаки Малахова кургана и 2-го бастиона, на которых находилось наших войск около 9000 человек со всеми резервами. С утра собирались французы в своих траншеях, им читали возбуждающий к победе приказ любимого генерала. Боске разделил свой корпус на четыре колонны: одну, в 9600 человек, направил для атаки собственно Малахова кургана; другую, в 7400 человек, против 2-го бастиона; третью, в 4300 человек, в промежуток между этими укреплениями и, наконец, четвертую, в 5000 человек пехоты с 24 полевыми орудиями, поставил в резерв.
Союзные главнокомандующие, как мы сказали уже, решили произвести штурм ровно в полдень, без всякого сигнала, и поручили начать его генералу Боске. Когда войска Боске ворвутся на Малахов курган, тогда положено было поднять английский флаг на бывшем Камчатском люнете. По этому сигналу 10 720 человек англичан бросаются на 3-й бастион. В случае успеха на этих трех пунктах по сигналу, поданному ракетами, французский корпус в 20 580 человек под начальством генерала де Салля атакует на Городской стороне 5-й бастион с его смежными укреплениями, стараясь овладеть с тылу 4-м бастионом, против которого с фронта направлена бригада сардинцев. Всего для атаки 4-го бастиона предназначалось 5600 человек. Таким образом, для атаки севастопольских укреплений союзники сосредоточили 55 600 человек.
С одиннадцати часов утра канонада стала слабеть и затем совершенно прекратилась. Этот перерыв считали у нас делом обыкновенным и приписывали тому, что неприятель желает, чтобы мы придвинули свои резервы, и затем откроет по ним, как и в предыдущие дни, сильный огонь. Так как в эти часы всего менее ожидали штурма, то резервы не были придвинуты из опасения подвергнуть их большим потерям.
Ровно в полдень все неприятельские батареи сверкнули огоньками выстрелов и разразились оглушительными залпами, метнувшими по Севастополю ураган металла. Вслед за тем, прежде чем успела перелопаться вся эта туча брошенных бомб, раздались смутные крики, бой барабанов и резкие тоны неприятельских сигнальных рожков. Пока звуки эти долетели до обороняющегося, враги были уже на Малаховом.
Выскочив густой цепью из своих траншей, французы при громких криках быстро перебежали отделявшее их от Малахова кургана пространство в 12 саженей и появились на валу укрепления, прежде чем нижние Модлинского полка приготовились их встретить.
С соседних батарей видно было, как бежали тучи народа из бывшего Камчатского люнета, как высыпали они из траншей, как роями устремились они на курган и лезли на вал, становясь на спину согнувшегося товарища и подсаживая третьего. Со стороны видно было, как на башне кургана взвился синий флаг – сигнал тревоги, как упал он потом и загорелась кровавая схватка…