Секретарь багдадского халифа Ахмед ибн Фадлан, побывавший в 921 году на Волге, описал церемонию похорон знатного "руса" с неумеренными возлияниями его друзей до тех пор, пока мертвый не был сожжен. Вместе с умершим в загробный мир отправилась одна из его наложниц, которой дали выпить огромный кубок - чашу смерти. Находки в захоронениях ритонов и кубков свидетельствуют именно о подобных ритуальных пирах-"стравах". Такой пир с истреблением огромного количества еды и питья должен был противостоять смерти и способствовать изобилию. Прежде чем так веселиться, надо было еще добыть необходимые средства, поэтому не случайно начало древнерусской государственности связано с "полюдьем", во время которого князь и его воины обеспечивали себя пропитанием.
В традиционном мире древних крестьян-общинников никто не мог праздновать по-своему и когда захочется. Пиры были неотъемлемой частью языческого ритуала. Для них на языческих городищах-"капищах" строились просторные помещения на 200-250 человек. Совершив жертвоприношение и прочие обряды и вознеся хвалу богам, собравшиеся начинали совместную трапезу с выпивкой.
Ритуал западных славян-язычников включал в себя ежегодные церемонии наполнения кубка идолу бога Святовита. По этому кубку жрец гадал о будущем урожае, а затем выливал старый напиток к ногам идола, в возлияние ему; наполнял рог свежим напитком и, почтив идола, как будто он должен был пить прежде жреца, просил торжественными словами счастья себе и стране и людям, обогащения и побед. Окончив эту мольбу он осушал рог и, наполнив опять, клал в руку идолу. В древнерусских христианских поучениях против языческих пережитков также говорится о питии чаш в честь языческих богов-"бесов"; о том же священники спрашивали и на исповеди: "Молилась бесом или чашу их пила?"
"Почестный пир"
Жизнь древнерусских князей и их сподвижников была, конечно, более разнообразной. Однако и в этом княжеско-дружинном кругу пиры не были повседневным занятием: суровый быт эпохи, частые войны, далекие поездки и административные заботы оставляли дружиннику, боярину или купцу не так много времени для веселья. Богатое застолье с хмельным "зельем" носило чаще всего ритуальный характер. Одними из таких освященных временем обычаев и были воспетые в былинах знаменитые пиры князя Владимира:
Во стольном городе во Киеве,
Как у ласкового князя у Владимира,
Собирался у него там почестный пир,
Почестный пир и пированьице
На всех князей, на всех бояр,
На всех сильных могучих богатырей.
О размахе торжеств говорит "Повесть временных лет": после постройки храма Богородицы (Десятинной церкви) Владимир Святославич в 996 году устроил в городе Василеве "праздник велик, варя 300 провар меду, и созываше боляры своя, и посадникы, старейшины по всем градом, и люди многы, и раздал убогым 300 гривен". Пир горой шел восемь дней, после чего князь вернулся в Киев "и ту пакы сотворяше праздник велик, сзывая бещисленое множество народа".
В эпоху становления государственности такие застолья становились своеобразным общественным институтом - совещанием князя со своими приближенными, дружиной, старейшинами: "Бе бо Володимер любя дружину и с ними думая о строи земленем, и о ратех, и о уставе земленем". На пирах-советах решались вопросы войны и мира, сбора дани с подвластных земель, принимались послы; былинные богатыри вызывались на "службу дальную". Торжественная трапеза закрепляла политический союз. Так, в 1147 году, известном как дата основания Москвы, в этой впервые упомянутой в летописи окраинной крепости Ростовской земли князь Юрий Владимирович Долгорукий (1125-1157) дал "обед силен" изгнанному из Киева Святославу Ольговичу. Пир мог стать и местом сведения счетов: тот же Юрий в 1157 году был отравлен в застолье киевскими боярами, а 60 лет спустя рязанский князь Глеб перебил собравшихся у него в гостях своих соперников-родственников.
На пиру князь вершил суд, награждал отличившихся, наделял обездоленных - в таких условиях верховная власть могла непосредственно и неформально общаться с подданными и должным образом реагировать на общественные настроения, что нашло отражение в былинах. Приехавшему в Киев "поступать на службу" богатырю Илье Муромцу не надо было являться в какое-либо учреждение, предъявлять документы или заполнять анкету. Он мог прийти прямо в "палаты белокаменны" и там за столом рассказать о себе, а в ответ на сомнения показать трофей - связанного Соловья-разбойника.
Княжеское застолье выполняло роль своеобразного государственного органа, где без формальностей решались многочисленные вопросы, а "мужичище-деревенщина" и князь еще могли говорить почти на равных. Столкновение мнений разрешалось столь же непосредственно. Древнеищие статьи сборника законов - Русской Правды (XI век) специально предусматривали штрафы ссорившихся на пиру за удары рогом или чашей. В былинах примирение соперников и единение князя со своей дружиной венчала круговая чаша, "не малая стопа - полтора ведра" (правда, раскопки в Новгороде показали, что древнерусское ведро было гораздо меньше современного).
В таких условиях отказ князя от устройства освященных обычаем пиров по религиозным соображениям воспринимался бы массовым сознанием не только как отречение от отеческих традиций, но и разрыв личных отношений носителя власти с широким кругом представителей других социальных слоев. И если принимать помещенное в летописи предание за правду, то слова Владимира о "веселии Руси" свидетельствуют не о какой-то особой приверженности к спиртному, а о том, что князь был достаточно гибким политиком: вводил новые законы и порядки, но при этом сохранял ритуалы и празднества, укреплявшие его авторитет.
Осуждение пьянства как антихристианского поведения способствовало сохранению его языческой символики, которая благополучно дожила до нашего времени. Именно к языческим ритуалам восходит отмеченная иностранцами манера русских пить водку не прерываясь и до дна. Налитый доверху стакан символизировал "дом - полную чашу" и полное здоровье его хозяина.
Современный тост когда-то являлся магическим благопожеланием. В Изборнике Святослава 1076 года читаем: "Чашу принося к устам, помяни звавшаго на веселие". В XVI столетии московские люди пили с пожеланием своему государю удачи, победы, здоровья и чтобы в его врагах осталось крови не больше, чем в этой чаше. Пить полагалось до дна, так как недопитое спиртное означало "оставленное" в чаше недоброжелательство.
Братчины и корчмы
В городах и селах Руси с глубокой древности были широко известны братчины, продолжавшие традиции языческих обрядовых трапез. Такие праздничные мирские пиры ("братчина Никольщина", "братчина Петровщина", осенние праздники урожая и другие) объединяли и связывали личными отношениями членов крестьянской общины, прихожан одного храма, жителей одной улицы или участников купеческой корпорации; по этнографическим данным известны братчины скотоводческие, земледельческие, пчеловодческие и охотничьи. Обязательной частью этих общинных праздничных пиров являлся обрядовый напиток - мед или, чаще, пиво, причем иногда употреблялся один общинный ковш, из которого все участники пили по очереди. Братчины впервые упоминаются в письменных источниках XII века: когда жители Полоцка в 1159 году хотели заманить обманом князя Ростислава Глебовича, то "начаша Ростислава звати льстью у братьщину к святей Богородици к Старей, да ту имуть и". В более поздние времена такие праздники посвящались, как правило, святым-покровителям и существовали в России вплоть до XX столетия.
Позднее мужики объясняли наблюдавшим такие трапезы исследователям, что мирские праздники установлены с давних времен "по обетам, данным предками в бедственные для них времена и в память чрезвычайных случаев или происшествий: мора людей, падежа скота, необыкновенного нашествия медведей, волков или других хищных зверей, ужасных пожаров, гибельных ураганов, совершенного побития хлебов".
Организация братчин подчинялась древней традиции. Выбирался главный распорядитель - "пировой староста"; он проводил сбор в складчину необходимых припасов: муки, солода и прочего. Под его наблюдением варили пиво или брагу, иногда на две-три сотни человек. Староста не только распоряжался за столом, но и признавался властями в качестве официального лица. Псковская судная грамота (XIV-XV века) признает за братчиной даже право суда над ее членами: "А братьщина судить как судьи", - таким образом собрание общинников разрешало бытовые споры и конфликты соседей. Этот же документ гласил: "Кто с ким на пьяни менится чим, или что ино им разменится или купит, а потом проспятся и одному исцу не любо будет, - ино им разменится, а в том целованиа нет, ни присужати", - то есть заключенная во время пирушек сделка могла быть признана недействительной, если одна из сторон хотела ее расторгнуть.
К совместной трапезе принято было приглашать бедняков и нищих, а также почетных гостей. Документы свидетельствуют, что даже в XVII веке в крестьянской братчине могли участвовать помещики, поскольку в допетровское время мелкие служилые люди еще не воспринимали такое поведение как несовместимое с их благородным происхождением. "У Якова де у Мусина-Пушкина была ссыпная крестьянская братчина после светлого воскресенья в понедельник; и Яков де Мусин тех немец Симона да Дмитрея в ту братчину звал. И как у нево, Якова, напилися, и он де Яков да брат ево Ондреян Макарьев сын Пушкин Симона изрезали ножем в горнице у нево Якова, а Дмитрея убил из пищали сквозь забор на улице Яковлев крестьянин Пушкина Дружинка Тимофеев", - давали в апреле 1633 года крепостные показания о попойке, закончившейся убийством их хозяином гостей - "служилых немцев" Дмитрия и Симона Симоновых.
Чтобы исключить подобные ссоры, братчины объединяли родственников и соседей - посторонних туда старались не допускать. Новгородские былины с осуждением повествуют о буйном Василии Буслаеве и его друзьях:
Напилися оне тут зелена вина
И пришли во братшину в Николынину.
А и будет день ко вечеру,
От малова до старова
Начали уж ребятя боротися,
А в ином кругу в кулаки битися;
От тое борьбы от ребячия,
От тово бою от кулачнова
Началася драка великая
Древнерусский город становился генератором культурной жизни. В нем производилось все, что было нужно для хозяйства и войны; он являлся экономическим и административным центром округи, именно там в первую очередь шло строительство храмов и происходило обучение грамоте. Горожане были более зажиточными и информированными (уже с X века городские глащатаи-биричи оповещали их о произошедших событиях), именно в городах составлялось большинство дошедших до нас летописей.
Не менее десятой части средневековых горожан знали грамоту, о чем свидетельствуют найденные в древнерусских городах берестяные грамоты и надписи-граффити на стенах древних храмов. Они сообщают о радостях и бедах средневековых людей, просивших у Бога милости и каявшихся в грехах. Один безымянный киевлянин XI века "пропил корзно" (плащ); четверо новгородцев с удовольствием откушали дорогого вина (вероятно, прямо во время церковной службы) и оставили благочестивую надпись на лестнице новгородского Софийского собора: "Радко, Хотко, Сновид, Витомир испили лаговицу здесь, повелением Угрина. Да благослови Бог то, что нам дал. А ему дай спасение. Аминь". "Ох мне лихого сего попирия; голова мя болит и рука ся тепет (дрожит. - И. К., Е. Н.)", - мучился похмельем однажды утром 1312 года книжный писец Кузьма Попович, о чем и сообщил потомкам на страницах переписываемой им рукописи.
Вместе с упрочением торговых связей и ростом городов, чье население было меньше связано патриархальными традициями, рано или поздно должна была появиться специфически городская инфраструктура - места, где горожане и приезжие могли отдохнуть, остановиться на ночь, поесть и выпить. Правда, немногие сохранившиеся источники той поры ничего не говорят об организации продажи питий в Древней Руси. Известно, что у славян с древности существовала корчма - постоялый двор и трактир с продажей напитков. Начиная с XI века эти общественные заведения можно было встретить у южных славян и чехов, в Польше и Литве, позднее - у венгров и эстонцев. Можно полагать, что и на Руси они бытовали издавна, хотя упоминается такое заведение впервые только в грамоте 1359 года.
В помещении корчмы - большой комнате - посредине находился очаг-огнище, а в крыше - отверстие для дыма. Вокруг огнища стояли столы и скамьи для гостей. В углу размещалась лавка, где продавалась всякая всячина: веревки, орехи, фасоль, пшено. Там же стояли несколько бочек, откуда в жестяную кружку или глиняный кувшин наливали вино, пиво или квас, которые потом разливали в чаши. Кроме общей комнаты в корчмах имелись помещения для отдыха проезжающих и вместительный сарай для возов и лошадей. Владелец заведения именовался корчмарь или корчмит, а владелица - корчмарка. В Польше и Прибалтике традиционная корчма сохранялась до XIX века.
Корчма служила местом собраний и распространения новостей, гостиным двором - являлась средоточием городской жизни. К сожалению, до нас не дошли, в отличие от стран Западной Европы, архивы средневековых русских городов; мы не располагаем также письмами или дневниками, которые раскрывали бы повседневную жизнь людей той эпохи с их бедами и радостями. Только изредка "проговариваются" об этой стороне бытия официальные летописи - и то в связи с делами государственными. Так, из псковской хроники можно понять, что местные "корчмиты" были достаточно влиятельными и состоятельными людьми, поскольку в 1417 году даже смогли оплатить строительство участка городской стены. Но в нравоучительных сборниках Средневековья эта профессия характеризуется как предосудительная - в таком перечне: "…или блудник, или резоимец, или грабитель, или корчмит".
Правда, среди христианских святых известен и мученик Феодот Корчемник, живший в IV столетии. Феодот хотя и являлся сыном христианских родителей, тем не менее был очень корыстолюбив и открыл корчму, то есть, как сказано в его житии, "дом пагубный", где "уловлял души людей в погибель", развращал их, заставлял пить и есть, забывать Бога и губить свою честь и состояние. Но однажды он пришел в себя, вспомнил Бога, смерть, Страшный суд и ад - и исполнился страха; и с той поры он начал в своей корчме кормить голодных, поить жаждущих, одевать нагих, стал благодетельствовать церквям и их служителям. Окончил Феодот жизнь, мужественно приняв страшные муки от гонителей христиан.
Но пример благочестивого Феодота - скорее исключение из правил. Утверждавшаяся на Руси православная церковь едва ли одобряла деятельность корчмарей и их заведений. Но и запретить их она не могла - языческие обычаи и ритуалы постепенно вводились в рамки церковного календаря и ставились под надзор духовных властей. Не преследовалось и употребление вина. Более того, с принятием Русью христианства даже должен был увеличиться ввоз необходимого для причастия виноградного вина: амфоры-"корчаги" из-под него обнаружены археологами в 60 больших и малых древнерусских городах.
"В меру и в закон"
В "Типиконе" - уставе жизни православной церкви - содержится перечень пищевых запретов во время постов. Потребление вина в этом списке ограничивается меньше, нежели рыбы и растительного масла, и разрешается даже в субботние и воскресные дни Великого поста и в другие дни недели, если на них приходится поминовение особо почитаемых святых. Монахам разрешено вкушать вино "ради человеческой немощи", ведь оно часто было единственным средством поддержать силы при физических недугах. Но в Византии, откуда родом православная ветвь христианства, пили преимущественно сухое вино, а не водку или коньяк. "Вкушение вина" было очень умеренное: в уставных книгах указывается, где можно испивать по единой чаше, где - по три, однажды в день - за трапезой после церковной службы. Вино также входило в чин празднования великих христианских праздников. Например, по окончании литургии на Рождество Христово происходит "на трапезе утешение братии великое", что подразумевает наличие вина за столом.
На практике высшее и низшее духовенство на Руси нередко принимало участие в празднествах и пирах, чтобы не отрываться от своей паствы и освящать события своим авторитетом. В 1183 году великий киевский князь Святослав Всеволодович (1176-1194) устроил по поводу освящения церкви Святого Василия пир, на который были приглашены глава русской церкви митрополит Никифор "и ины епископы, игумены и весь святительский чин и кияны, и быша весели".
В повседневной жизни воспитывать новообращенную паству приходилось приходским священникам. Отечественные и переводные церковные поучения в принципе не осуждали употребления вина - предполагалось лишь соблюдение меры. В сборнике "Пчела" масштаб застолья измерялся по шкале: "Когда сядешь на пиру, то первую чашу воспиешь в жажду, вторую - в сладость, третью - во здравие, четвертую - в веселие, пятую - в пьянство, шестую - в бесовство, а последнюю в горькую смерть". Ссылки на авторитет одного из отцов церкви, святого Василия Великого, утверждали, что "богопрогневательной" является лишь седьмая по счету чаша, после которой человек "ни се мертв, ни се жив, опух аки болван валяется осквернився". Игумен старейшего на Руси Киево-Печерского монастыря Феодосий (XI век) в своих поучениях беспокоился о том, чтобы отучить христиан от пьянства, "ибо иное пьянство злое, а иное - питье в меру и в закон, и в приличное время, и во славу Божию".
Церковь не выступала резко и против народных праздничных обычаев, требуя устранить только наиболее грубые языческие черты. "Горе пьющим Рожанице!" - угрожал новгородский архиепископ Нифонт (1131 - 1156) тем, кто продолжал праздновать в честь языческих богов. Сто лет спустя митрополит Кирилл (1247-1281) запрещал "в божественныя праздники позоры некаки бесовския творити, с свистанием и с кличем и воплем, созывающе некы скаредные пьяници, и бьющеся дреколеем до самыя смерти, и взимающе от убиваемых порты".