Руководство церкви вынуждено было строго следить за поведением самих пастырей; ведь именно приходские священники должны были быть "во всем по имени своему свет миру" и прививать людям нормы христианской нравственности. "Вижу бо и слышу, оже до обеда пиете!" - уличал новгородских священников архиепископ Илья (1165-1186), поясняя, что по примеру нерадивых отцов духовных их прихожане сами пьют "через ночь" напролет.
От слов переходили к дисциплинарным взысканиям. "Аще епископ упиется - 10 дней пост", - гласило правило митрополита Георгия (1065-1076). Однако требования к "упившемуся" попу были более жесткие, нежели к епископу: архиерей во искупление должен был поститься 10 дней, а священника могли и сана лишить. Хотя другой юридический кодекс, церковный устав Ярослава Мудрого (1019-1054), предусматривал ответственность епископа в случае, если подчиненные ему священнослужители "упиются без времени".
Бедный древнерусский батюшка, конечно, знал, что принимать хмельное можно только "в подобное время"; но как было избежать приглашений прихожан на брачные и иные пиры с их необходимым дополнением - плясками и прочими "срамными" развлечениями? "Отходи прежде видения!" - требовало от попа "Поучение новопоставленному священнику"; но на практике это руководство было трудноисполнимо, особенно если звал сам князь. Такие пиры могли затянуться надолго. В 1150 году во время очередной войны за Киев между Юрием Долгоруким и его племянником Изяславом Мстиславичем войско Изяслава смогло занять мощную крепость Белгород без боя, потому что сидевший там сын Долгорукого Борис "пьяше с дружиною своею и с попы белогородьскыми" и не заметил появления противников.
Боролась церковь и с пьянством среди мирян. Судя по сохранившимся требникам, в XV веке в чин исповеди при перечислении грехов был включен специальный вопрос "или упился еси без памети?" с соответствующей епитимией в виде недельного поста. "Упивание" в корчме или самодельное изготовление хмельного на продажу ("корчемный прикуп") наказывались даже строже - шестимесячным постом.
Церковное право стремилось оградить интересы законной жены пьяницы: она получала редкую возможность развода (и всего только три года церковного наказания - епитимий), если непутевый муж расхищал ее имущество или платье - "порты ее грабити начнет или пропивает". По нормам Русской Правды XI-XII веков купца, погубившего в пьянстве чужое имущество, наказывали строже, чем потерявшего его в результате несчастного случая. Такого пьяницу разрешалось даже продать в рабство. Впоследствии эта правовая норма без изменения перешла в Судебники 1497 и 1550 годов. Та же Русская Правда делала общину ответственной за убийство, совершенное кем-либо из ее членов в пьяном виде на пиру в таком случае соседи были обязаны помочь виновному выплатить штраф-"виру". Вотчиннику-боярину запрещалось бить в пьяном виде, то есть "не смысля", своих зависимых людей - "закупов". Подразумевалось, что эту процедуру можно совершать только в трезвом состоянии и "про дело"; хотя трудно представить, как эти условия могли соблюдаться в повседневной практике средневековой вотчины.
Неодобрительное отношение к нарушениям традиций можно отметить и в фольклоре. В новгородских былинах гибнет противопоставивший себя обществу буйный гуляка Василий Буслаев, звавший своих товарищей
<…> Не работы робить деревенский,
Пить зелена вина безденежно;
терпит поражение и другой герой - Садко, который на пиру
<…> Во хмелинушке… да призахвастался
В Новегороде товары все повыкупить.
"Питейная ситуация" на Руси принципиально не изменилась и в более позднее время. В немногих сохранившихся источниках XIII-XV столетий упоминаются те же напитки, что и раньше: мед, пиво, вино и квас. Так же устраивались княжеские пиры и народные братчины. В новгородских владениях традиционная варка пива была также крестьянской повинностью: как следует из берестяной грамоты первой половины XIV века, некая Федосья обязана была "варити перевары" для землевладельца.
Как и прежде, церковные власти выступали против неумеренной выпивки, поскольку нравы в эпоху ордынского господства и непрерывных усобиц не стали более гуманными. В начале XV века основатель крупнейшего на Русском Севере Белозерского монастыря Кирилл просил сына Дмитрия Донского, удельного князя Андрея, "чтобы корчмы в твоей отчине не было, занеже, господине, то великая пагуба душам; крестьяне ся, господине, пропивают, а души гибнут". Основатель другого монастыря Пафнутий Боровский был свидетелем дикого пьянства во время чумы 1427 года, когда в брошенных домах отчаянные гуляки устраивали пиршества, во время коих "един от пиющих внезапу пад умераше; они же ногами под лавку впхав, паки прилежаще питию". Помимо обычных проблем церкви, связанных с "грубостью" паствы, добавилась необходимость борьбы с появившимися ересями. Еретики-новгородцы в 80-х годах XV столетия отрицали Троицу и божественность Христа и не желали почитать икон - вплоть до демонстративного поругания святынь во хмелю, как это делал излишне вольнодумный "Алексейко подьячий": "…напився пьян влез в чясовни, да снял с лавици икону - Успение пречисты, да на нее скверную воду спускал". Собственно, еретики - новгородские попы - и выдали себя тем, что прилюдно в пьяном виде похвалялись своим нечестием, за что дешево отделались - были биты кнутом за то, что "пьяни поругалися святым иконам".
Во второй половине XV века появилось первое публицистическое произведение, посвященное пьянству, - "Слово о высокоумном хмелю". "Слово" давало портрет любителя хмельного: "Наложу ему печаль на сердце, вставшу ему с похмелиа, голова болит, очи света не видят, а ум его не идет ни на что же на доброе. Вздвигну в нем похоть плотскую и в вся помыслы злыя и потом ввергну его в большую погыбель". Хмель предостерегал всех, от князя до селянина: кто "задружится" с ним, того ожидает неизбежное "злое убожие" - "цари из царства изринушася, а святители святительство погубишь, а силнии силу испрометаша, а храбрии мечю предании быша, а богатии нищи створиша, а здравии болни быша, а многолетний вскоре изомроша", так как пьянство ум губит, орудия портит, прибыль теряет. Автор приравнял пьяниц к самоубийцам-удавленникам, умиравшим без Божьего суда.
"Питья им у себя не держати"
В том же XV столетии крепнувшая княжеская власть понемногу начала "старину" нарушать и все более энергично контролировать повседневную жизнь своих подданных. Жалованные грамоты московских великих князей Василия II (1425-1462) и Ивана III (1462-1505) запрещали посторонним, в том числе и княжеским слугам, являться на братчины в церковные села, ибо "незваны к ним ходят на праздники, и на пиры, и на братшины, да над ними деи силничают, меды де и пиво и брагу силою у них емлют, а их деи бьют и грабят". В XVI веке этот запрет становится обычной нормой для великокняжеских наместников и закрепляется в особых уставных грамотах.
При этом, ограждая крестьян привилегированных владельцев от "незваных гостей", власти постепенно ограничивали права самих крестьян на свободное, мирское устройство праздников и изготовление спиртного. Иван III уже разъяснял игумену Кирилло-Белозерского монастыря: "Которому будет человеку к празднику розсытить меду, или пива сварити и браги сварити к Боришу дни, или к которому к господскому празднику, или к свадьбе, и к родинам, или к масленой неделе, и они тогды доложат моих наместников переславских, или их тиунов… А пьют тогды у того человека три дни. А промеж тех праздников питья им у себя не держати. А меду им и пива, и браги на продажу не держати".
Такие распоряжения постепенно подготовили почву для запрещения свободного производства и продажи хмельных напитков. Впервые о такой практике рассказал венецианский посол Амброджо Контарини, побывавший проездом в Москве зимой 1476/77 года: "У них нет никаких вин, но они употребляют напиток из меда, который они приготовляют с листьями хмеля. Этот напиток вовсе не плох, особенно если он старый. Однако их государь не допускает, чтобы каждый мог свободно его приготовлять, потому что если бы они пользовались подобной свободой, то ежедневно были бы пьяны и убивали бы друг друга, как звери". Сообщение венецианца подтверждается свидетельствами других побывавших в России путешественников и дипломатов - С. Герберштейна (1517 и 1526 годы), А. Кампензе (1525), Фейта Зенга (40-е годы XVI века).
Венецианский дипломат положил начало устойчивой западноевропейской традиции считать москвитян "величайшими пьяницами", которые, по его словам, проводили время до обеда на базаре, а после обеда расходились по "тавернам" - хотя посол общался с узким крутом московских купцов, большая часть которых была иноземцами. О каком-то особом распространении пьянства в XV веке говорить трудно. Известные по летописям случаи военных поражений московских войск из-за пьянства (как, например, в 1377 году на реке с символическим названием Пьяна, когда дружина "наехаша в зажитии мед и пиво, испиваху допьяна без меры" и была разгромлена татарами) отмечались именно как исключения, а отнюдь не обычное явление. До XVI века дожили старинные корчмы, подчас вызывавшие неудовольствие ревнителей нравственности. "Аще в сонмищи или в шинках с блудницами был и беззаконствовал - таковый семь лет да не причастится", - пугали беспутных прихожан их духовные отцы, но сами тоже захаживали в эти заведения. В корчмах устраивали представления скоморохи. Сборник церковных правил 1551 года - "Стоглав" - обвинял их, что "со всеми играми бесовскими рыщут". Корчмы были обычным местом азартных игр - в зернь играли и "дети боярские, и люди боярские, и всякие бражники". Сохранялся прежний ассортимент напитков - в основном меда и пива; при этом употребление вина, как и ранее, оставалось привилегией знати и упоминалось в источниках даже реже, чем в XI-XII веках.
Сосредоточение "питейного дела" в руках государства было вызвано не столько увеличением потребления спиртного, а скорее общими условиями развития российской государственности. Закономерное для всех средневековых государств Востока и Запада преодоление раздробленности протекало на Руси в условиях ордынского господства и нараставшего экономического отставания от Западной Европы.
Потребность в сосредоточении всех наличных ресурсов и противостояние Золотой Орде и другим соседям постепенно привели к изменениям в социальной структуре общества, которое все больше стало напоминать военный лагерь. Дворяне-помещики XV-XVI веков, выраставшие на княжеской службе и всецело зависевшие от княжеской милости, в гораздо меньшей степени обладали корпоративными правами и привилегиями по сравнению с дворянами на Западе. Крестьяне и горожане, в свою очередь, попадали во все большую зависимость и от государства (через систему налогов и повинностей), и от своих владельцев: на Руси в XVI-XVII столетиях последовательно оформлялось крепостное право и отсутствовали городские вольности.
Разоренной татарским "выходом" и отрезанной от морских торговых путей Руси приходилось заново "повторять" пройденный в XI-XII веках путь: возрождать феодальное землевладение, городское ремесло, денежное обращение - в это время на Западе уже действовали первые мануфактуры, банки, городские коммуны и университеты. Особенно тяжелым было положение русских городов, чье развитие затормозилось на столетия. Во время усобиц великие и удельные князья "воевали, и грабили, и полон имали", людей "безчислено пожигали", "в воду пометали", "иным очи выжигали, а иных младенцев, на кол сажая, умертвляли". Татары продолжали опустошительные набеги; жителям разоренных городов и сел угрожали "лютая зима", "великий мор", частые неурожаи. В этой череде бедствий потихоньку исчезли городские вечевые собрания, и летописцы перестали упоминать о них. Сами города, по мере объединения под властью Москвы, становились "государевыми", управлявшимися назначенными из Москвы наместниками, а "городской воздух" не делал свободным беглого крестьянина. Московское "собирание земель" уничтожило почву, на которой могли действовать городские вольности. Жители 180 русских городов составляли всего два процента населения, тогда как в Англии - примерно пятую часть, а в Нидерландах - 40 процентов.
Отсутствие мощных социальных "противовесов" способствовало концентрации власти в руках московских государей. Опираясь на свои огромные владения, они возглавляли общенациональную борьбу против татарской угрозы. "Властью, которую он имеет над своими подданными, он далеко превосходит всех монархов целого мира", - писал о Василии III (1505-1533) наблюдательный австрийский посол барон Сигизмунд Герберштейн. Процесс объединения страны завершался в форме самодержавной монархии, нормой которой стало знаменитое высказывание Ивана Грозного: "Жаловать своих холопей вольны, а и казнить вольны ж есмя". Жаловали в том числе и питьями - для ободрения воинства: при осаде Василием III в 1513 году Смоленска псковские пищальники перед штурмом получили "три бочки меду и три бочки пива, и напившися полезоша ко граду". Но атака закончилась плачевно для нападавших, которых "много же побили, занеже они пьяны лезли".
Утверждение такого порядка в условиях относительной экономической отсталости и необходимости мобилизации всех сил и средств для нужд армии и государства стимулировало подчинение казне и такой сферы, как питейное дело. Но в условиях традиционного общества полностью ликвидировать старинные права крестьян и горожан на праздничное питье было невозможно. К тому же пиво варилось, как правило, не для хранения, а для немедленного потребления, а производство меда было ограничено объемом исходного сырья. Алкогольная ситуация изменилась только с появлением качественно нового напитка - водки.
Глава 2
"ГОСУДАРЕВО КАБАЦКОЕ ДЕЛО"
"Любимейший их напиток"
По традиции принято приписывать изобретение водки ученым арабского Востока конца I тысячелетия н. э.; более определенно можно сказать, что первый перегонный аппарат в Европе появился в Южной Италии около 1100 года. В течение нескольких столетий aqua vitae ("вода жизни") продавалась как лекарство в аптеках. Тогдашняя медицина полагала, что она может "оживлять сердца", унимать зубную боль, излечивать от чумы, паралича и потери голоса.
Во Франции это привело к появлению национального напитка - коньяка. Но с распространением рецепта все дальше на север и восток стали возникать проблемы с сырьем - виноград не рос в Северной Европе. Тогда впервые попробовали использовать злаковые культуры. Помогли традиции пивоварения: солод (пророщенные зерна ржи), используемый для приготовления пива, теперь затирали в бражное сусло. Так появился немецкий брандвейн. В Англии и Шотландии стали использовать ячмень; сохранившийся документ 1494 года с указанием рецептуры приготовления "воды жизни" дал основание отпраздновать в конце XX века 500-летний юбилей шотландского виски. С конца XV - начала XVI столетия относительно дешевые и не портившиеся хлебное вино (водка), джин, ром и другие спиртные изделия того же рода начинают постепенно завоевывать Европу, а затем и другие континенты. Когда в 1758 году Джордж Вашингтон избирался в законодательную ассамблею штата Вирджиния, он бесплатно раздал избирателям 28 галлонов рома, 50 галлонов ромового пунша, 34 - вина, 46 - пива и два галлона сидра, и все это - на 391 человека в графстве.
Английские, голландские и немецкие купцы познакомили с крепкими питьями не только соотечественников, но и население своих колониальных владений в Азии, Латинской Америке и Африке. "Питейные" деньги становятся одной из важнейших статей дохода и объектом высокой политики. Знаменитый кардинал Ришелье счел необходимым включить в свое "политическое завещание" пункт о расширении французской "северной торговли", ибо "весь Север безусловно нуждается в вине, уксусе, водке".
Помещаемые иногда на этикетках современных водочных бутылок уверения в том, что их содержимое изготовлено "по рецептам Древней Руси", не соответствуют действительности. Не вдаваясь в спор о точном времени и месте изобретения этого национального продукта, можно выделить рубеж XV-XVI веков, когда новый напиток стал известен в Москве. Впервые сообщил об этом достижении русских ректор Краковского университета и врач польского короля Сигизмунда I Матвей Меховский. В главе "Трактата о двух Сарматиях" (первое издание - 1517 год), посвященной Московии, он писал, что ее жители "часто употребляют горячительные пряности или перегоняют их в спирт, например, мед и другое. Так, из овса они делают жгучую жидкость или спирт и пьют, чтобы спастись от озноба и холода".
В том же году посол германского императора Сигизмунд Герберштейн увидел на парадном обеде в Кремле "графинчик с водкой (он употребил соответствующее немецкое слово "Pranndtwein".-И. К., Е. Н.), которую они всегда пьют за столом перед обедом". Кажется, в это время этот напиток еще был редкостью; не случайно Герберштейн особо отметил появление графинчика на великокняжеском пиру. Однако уже несколько лет спустя, в 1525 году в Риме епископ Паоло Джовио по поручению папы расспрашивал московского посланника Дмитрия Герасимова и с его слов записал, что московиты пьют "пиво и водку, как мы видим это у немцев и поляков". Последующие описания путешествий в Россию XVI века уже неизменно содержали упоминания водки как общеупотребительного напитка жителей.