Палм-Бич, 1948
Хани Тауэрс с удовольствием отметила, что даже в открытых туфлях новой модели на каблуке-шпильке и в замысловатой, украшенной перьями шляпке она едва доставала мужу до плеча. Она продолжала свято верить, что именно ее маленький рост пробуждал в нем стремление опекать и защищать ее, хотя сейчас Бенедикт не особенно проявлял его. Тем не менее она чувствовала себя юной девушкой в своем первом платье, сшитом в новом стиле, который так и назывался "новый силуэт": это было последнее направление в мире моды, созданное французским модельером Кристианом Диором, о котором только и говорили.
Бенедикт говорил по телефону, как всегда всем своим видом показывая, чтобы его не беспокоили, но Хани закружилась по комнате, с наслаждением чувствуя, как вьется вокруг коленей легкая юбка из шелкового муслина бледно-лилового цвета, а длинные перья точно такого же оттенка нежно ласкали ее щеки при малейшем дуновении ветерка с террасы.
Хвала небу, у нее есть прелестная маленькая шляпка от Диора. Альберто старался, как мог, но, несмотря на героические усилия, он не сумел уложить ее волосы в безукоризненную прическу, какую она привыкла носить в Нью-Йорке, - ничего похожего. Однажды ей придется откровенно сказать Элизабет Арден, что та просто обязана присылать на сезон своих лучших парикмахеров в салон в Палм-Бич. Поразительно, как старушка до сих пор сама не сообразила, что весь зимний сезон - с Нового года по март - жены многих наиболее влиятельных людей Америки проводят в своих особняках в Палм-Бич и нуждаются в высококлассных парикмахерах, которые их обычно обслуживают в Нью-Йорке, Техасе или Калифорнии в остальное время года.
Прислушиваясь к мелодии, словно звучавшей у нее в ушах, Хани начала танцевать: она часто так делала. "Я всецело твоя, со всеми пуговками и лентами…" Медленно, медленно, быстро, быстро, медленно; медленно, медленно, быстро, быстро, медленно. Она приобрела эту привычку, когда Бенедикт воевал за океаном. А теперь, как она частенько жаловалась своим самым близким подругам, он так часто и надолго уезжал по делам, что иногда она с трудом вспоминала, что он вообще вернулся.
- Хани!
Ему достаточно было только произнести ее имя так грозно, и, как она не раз говорила ему в последние несколько месяцев, ее хорошее настроение мгновенно улетучивалось: она начинала чувствовать себя несчастной дурнушкой, подпирающей стены на балу, Золушкой из Теннесси, которая уже слишком стара, чтобы найти другого Прекрасного Принца.
Хани вышла на террасу. Вдали, у самого горизонта, она разглядела цепочку маленьких, темных точек, медленно двигавшихся в одном направлении, - караван кораблей, плывших на Кубу. О, как бы ей хотелось очутиться на палубе одного из них, а потом в Гаване танцевать ча-ча-ча всю ночь напролет, как в незапамятные времена - до того, как разразилась эта проклятая война, разрушившая все и превратившая ее жизнерадостного, высокого, темноволосого красавца возлюбленного в скучного мужа, который, казалось, был способен теперь проявлять страсть лишь при подведении баланса.
"Он обожает тебя, Хани", - в один голос утешали ее друзья, когда она говорила, что он освободится не раньше субботы и даже не сможет остаться на большой прием, который устраивает Мери Сэнфорд в следующую пятницу, а потому ей срочно нужно найти кого-нибудь, кто будет ее сопровождать, хотя с этим у нее никогда не возникало проблем.
"Считай, что тебе повезло, Хани, так как он помешан на бизнесе, - дружно убеждали ее все, - а не на какой-нибудь алчной блондинке. В конце концов, ты только почитай газеты и поймешь, что он строит свою империю. Кто-то ведь должен этим заниматься".
Услышав, что Бенедикт положил телефонную трубку, она поспешно вернулась в дом. Заметил ли он наиболее вызывающие детали ее нового сверхмодного, умопомрачительного вечернего туалета от Кристиана Диора? И если заметил, то вдруг он рассердится и потребует, чтобы она сняла его? Хани украдкой бросила быстрый взгляд на глубокий вырез платья, обнажавший грудь гораздо откровеннее, чем она когда-либо позволяла себе в обществе, и демонстрировавший гораздо больше, чем на самом деле у нее было, потому каждый грамм плоти приподнимался с помощью остроумно сделанного бюстгальтера с подкладками, вшитого в лиф платья.
- Очень мило. - Голос Бенедикта прозвучал так же восторженно, как если бы он любовался новой занавеской.
- Бенедикт…
Он готовил себе мартини, но ему вовсе не нужно было смотреть на Хани, чтобы понять по выражению ее лица, как она обижена и расстроена. Существовала парочка проверенных способов сделать так, чтобы она перестала дуться отныне и до конца вечера. Поскольку жена была полностью одета и готова к выходу, все, что от него требовалось - это схватить ее на руки и поднять в воздух, поцеловав первую попавшуюся обнаженную часть тела, по пути вверх или вниз… Или он мог обнять ее и, крепко прижимая к себе, провальсировать один или два круга по террасе, нашептывая ей на ухо какой-нибудь вздор.
Проблема заключалась в том, что сегодня ему не хотелось утруждать себя. Если ей хочется дуться, пусть отправляется одна на юбилейный бал Спенсера Лава. Он подумал об этом не без сожаления, так как Спенсер Лав был одним из немногих миллионеров из Палм-Бич, собственными руками сделавший свое состояние, с которым Бенедикт с удовольствием провел бы вечер. Он знал: можно рассчитывать, что Спенсер возьмет тайм-аут в разгаре приема, чтобы спокойно побеседовать о бизнесе и политике, сидя в библиотеке с хорошей гаванской сигарой, пока женщины будут плясать до упаду со всеми жиголо, которые теперь, похоже, устраиваются на зимний сезон во Флориде.
- Что случилось, дорогой? Ты только недавно вернулся и весь день разговаривал по телефону, а сейчас ведешь себя так, словно я вовсе не существую.
Хани стояла перед ним, напоминая подавленного, удрученного ребенка, тогда как он, облокотившись на стойку бара, смерил ее ледяным взглядом сверху вниз, даже не сделав попытки прикоснуться к ней.
Она все еще была очень привлекательна, и тело, которое он знал так хорошо, смотрелось превосходно в том самом платье, о котором, как он полагал, ему пришлось столько выслушать, платье, которое бесконечно долго проходило через таможенные препоны. Но коль скоро его жена так хорошо выглядит в нем, ради этого стоило столько ждать; однако, несмотря на то, что он нормально исполнял свой долг и успешно притворялся, будто жена пробуждает в нем пылкую страсть, Бенедикт с нетерпением ждал конца приема, поглощенный мыслями совсем иного рода.
Он должен поскорее закончить переговоры и подписать контракт по поводу синтетического кортизона, пока за него не ухватились "Скибб" или "Лилли". Он должен удостовериться, что Норрис полностью урегулировал все вопросы, связанные со строительством в Калифорнии нового производственного комплекса. Он должен заполучить в Палм-Бич менеджера телевидения, хотя отнюдь не спешил вкладывать деньги в телевидение - не раньше, чем оформит покупку двадцати радиостанций на северо-востоке. Вероятно, он сам поедет в Швейцарию, чтобы познакомиться с новейшими исследованиями в области антибиотиков, и, да, он готов примириться с Королевской Малюткой, который вкладывал капитал в различные области, никак не связанные с его текстильной отраслью, повергая всех в изумление.
Поскольку Спенсер Лав основал Берлингтонскую текстильную фабрику, Бенедикт отметил про себя, что нужно не забыть спросить его на приеме, что он думает насчет последних предприятий, затеянных Малюткой.
У Хани были острые ноготки. Он снял ее руку со своего запястья и небрежно поцеловал.
- Очень мило, - повторил он. - У всех глаза вылезут на лоб. Это и есть то платье из Парижа? От Христианнейшего Кристиана?
К его облегчению, Хани засмеялась:
- О, Бен, ты же знаешь, что ошибаешься. Это от Кристиана Диора, модельера, который в прошлом году представил "новый силуэт". Ты прекрасно помнишь, как его зовут; газеты все время писали о нем. Ты правда думаешь, что оно выглядит сногсшибательно? Я уверена, что в Палм-Бич ни у кого никогда не было такого платья. Мне не терпится увидеть, как вытянется лицо у Марджори Мерриуэзер из "Пост"! - Она еще раз покружилась, чтобы продемонстрировать ему, как взметнувшаяся юбка - новый вариант кринолина - приоткрывает ее стройные ноги.
- Пожалуй, вырез низковат, несколько рискованно, та cherie. N'est-ce pas?
- О, ты так считаешь?
Хани кокетливо прикрыла декольте руками, но в этот момент, предварительно постучавшись, вошел Джефферс, получивший повышение и теперь занимавший пост дворецкого. Он выглядел чересчур самодовольным, с раздражением отметил про себя Бенедикт и подумал - уже не в первый раз, - что следовало бы все-таки снова обратить внимание Хани на то, что пиджак-визитка строгого покроя и брюки в полосочку, которые Джефферс носил согласно ее желанию, не в состоянии скрыть его гомосексуальности, хотя Хани продолжала настойчиво отрицать это.
И Бенедикт опять решил как-нибудь на днях лично поинтересоваться у Джефферса, каким образом здоровому, рослому тридцатилетнему мужчине удалось избежать призыва в армию и участия в военных действиях. "Астма", - однажды объяснила ему Хани тоном, исполненным упрека и жалости к самой себе, вынудившим его мгновенно замолчать прежде, чем она успеет завести старую песню - почему он так стремился на фронт. К счастью для "Тауэрс фармасетикалз", хроническая астма уберегла от призыва и Норриса, его правую руку в делах фирмы.
- Сэр, мадам, машина подана.
Бенедикт кивнул головой.
- Ну, я полагаю, Христианнейший Кристиан не сварганил бы платья, за которое тебя посадят в тюрьму, но, Хани, дорогая, пожалуйста, будь внимательна, когда начнешь трясти плечами в самбе. Я не хочу, чтобы ты вытряхнула нечто, принадлежащее мне.
Она все еще смеялась, когда сказала: "Добрый вечер, Милош" - и осторожно забралась в темно-зеленый "роллс-ройс" - точно такого же цвета была и ливрея Милоша.
Как-то в поезде Бенедикту попалась газета со статьей, посвященной проблемам, с которыми приходилось сталкиваться военнослужащим, вновь адаптировавшимся к условиям семейной жизни: часто они переживали горькое разочарование, что мечты о возлюбленных, оставшихся дома, которые они пронесли через всю войну, в действительности нередко превращались в сущий кошмар.
Жизнь с Хани не была кошмаром. Ничего подобного. Ее было легко рассмешить, она с готовностью откликалась на его убогие шутки - именно это, как он понимал теперь, всегда заставляло его вовремя вспомнить, как сильно он на самом деле любил ее.
Главной проблемой в их отношениях оставалось то, что она совершенно не понимала, какие требования предъявляет деловая жизнь к современному предпринимателю сейчас и в перспективе на многие годы. Больше всего раздражало то, что она не желала хотя бы попытаться понять. Вначале, только вернувшись домой, он жаждал поделиться с ней своими планами относительно будущего компании "Тауэрс фармасетикалз": начать вкладывать капитал в различные отрасли, для постороннего взгляда и для деловой прессы, казалось, ничем не связанные между собой, но в действительности идеально вписывавшиеся в общую картину, как отдельные части головоломки.
Подобно военнослужащим, о которых он недавно прочитал, в его мечтах о доме присутствовала Хани, наравне с ним захваченная идеей осуществить его грандиозные замыслы. Но он забыл, сколь мимолетен интерес Хани к делам; а может, и это вполне вероятно, отправляясь воевать, он сам был совсем другим человеком и не осознавал, насколько Хани поглощена всякими атрибутами светской жизни.
За прошедший год он успел свыкнуться с мыслью, что в мире не существует женщины, которая могла бы занять в его жизни такое же место, как и работа: он никогда не встречал и, без сомнения, не встретит ту, которой было бы по силам завладеть его вниманием и увлечь настолько, насколько увлекала его работа. Женщины никогда не бросали ему вызова; они были слишком примитивны и, однажды завоеванные, становились обузой.
В интимной жизни у него не возникало проблем с Хани; ее было легко удовлетворить, и это являлось приятной обязанностью, а кроме того, всегда под рукой имелся кто-то, кто сексуально возбуждал его, в чем он периодически нуждался. Он обрадовался, прочитав, что это совершенно нормально, руководствуясь теорией Альфреда Чарльза Кинси, биолога из Индианского университета, чья книга "Сексуальная жизнь мужчины" уже пользовалась огромным успехом.
Хани очень огорчилась, обнаружив, что он читает корректуру "Отчета", предназначенного для служебного пользования, присланный ему Рокфеллеровским фондом, вложившим в проект часть денег, выделенных на научные исследования, но, как всегда, расстраивалась она недолго; она знала, что он всегда с удовольствием возвращается к ней, домой, при условии, конечно, что ему не придется задержаться надолго. Когда они пристроились в конец длинной вереницы машин, тянувшихся к роскошному особняку Лава, расположенному на берегу океана, Хани принялась притоптывать туфелькой в такт музыке, доносившейся из-под гигантского шатра, сооруженного на лужайке перед парадным входом.
- Это моя любимая мелодия из "Башмака на пуговицах"! О, нас ждет дивный вечер. Пожалуйста, милый, не избегай танцев. Никто не танцует квик-степ так, как ты.
Он рассеяно похлопал ее по коленке.
- Не волнуйся, Хани, я буду танцевать с тобой квик-степ, пока ты не запросишь пощады.
Когда они медленно продвигались к специально сооруженному проходу, украшенному цветами, где стояло около дюжины лакеев, готовых припарковать машины без шоферов, Бенедикт случайно обратил внимание на печальное лицо их собственного шофера, вернее, на его профиль.
- Все в порядке, Милош?
- Да, сэр.
- Звучит неубедительно.
Парень становится ужасным занудой. Правда, Бенедикту это было безразлично.
С тех пор как наконец приехала жена Милоша (спустя несколько месяцев томительного ожидания, когда ее мать поправится после сердечного приступа), он не мог припомнить, чтобы Милош хоть раз улыбнулся. Сколько эта женщина уже живет здесь? Два месяца? Три? По сути, он еще не встречался с ней лицом к лицу, хотя смутно припоминал, будто Милош приводил ее в посольство поблагодарить его вскоре после того, как Ирина сообщила Милошу хорошие новости: документы, удостоверяющие благонадежность его жены, получены, и полковник Тауэрс готов предоставить им работу в Штатах с испытательным сроком в шесть месяцев.
То был один из самых тяжелых дней, когда Бенедикт был занят с утра до ночи, всего за неделю или за две до отъезда, и меньше всего на свете ему хотелось тратить драгоценное время на их слезные изъявления благодарности, особенно потому, что Милош был одним из немногих, кому удалось ловко обвести его вокруг пальца. Он помнил, какое тогда почувствовал облегчение, что жена Милоша не выглядела дешевкой. Он даже перестал злиться, испытав минутное удовлетворение при мысли, что он смог предоставить молодоженам такой великолепный шанс. В отличие от Милоша его жена походила на беженку со своими огромными черными глазищами. Облако темных волос скрывало большую часть красивого, по словам Милоша, лица, которым юный мошенник был настолько очарован, что не нашел в себе сил расстаться с этой женщиной.
Возможно, увидев роскошных, голубоглазых, типично американских блондинок, расхаживавших по пляжам в Палм-Бич, их упругие груди и крепкие попки, подчеркнутые элегантными пляжными и теннисными костюмами, Милош больше не восхищался ею, во всяком случае не до такой степени.
Ладно, жалкий вид Милоша, слава Богу, его больше абсолютно не касался. Все проблемы с прислугой умело разрешала Хани, которая, кстати, ему говорила, что жена Милоша, Лоретта, или, Людмила, или как там ее зовут, поработав с такой же нагрузкой, как и любая другая горничная в доме, поскользнулась на мраморном полу в вестибюле, сломала ногу и с тех пор не может ходить. Вероятно, она, бедняжка, превращает семейную жизнь Милоша в ад, соскучившись по своеобразным деликатесам чешской национальной кухни, вроде жареной свинины, клецок и капусты. Господи, было время, когда ему казалось, что запах этой капусты будет преследовать его вечно.
Бенедикт раздраженно фыркнул. Благодарение небу, во всяком случае его решение взять с собой Милоша было продиктовано ему свыше. Никто и никогда не ухаживал за машинами лучше Милоша, да и Хани он пришелся весьма по душе, как Тауэрс и предполагал.
Он выглянул в окно и залюбовался пейзажем. Все вокруг сверкало в лучах заходящего солнца, восхищая гармонией и совершенством: от чистых пологих золотистых пляжей с царственными пальмами, похожими на эффектную декорацию, склонявшимися в поклоне и слегка качавшими гордыми вершинами, до прекрасных особняков, тянувшихся вдоль всего Южноокеанского бульвара, являвших собой живописное сочетание белого и кораллового цветов. Ему теперь было трудно даже представить, насколько ужасна Прага, сумрачная, задымленная и безотрадная, несмотря на все свои национальные сокровища.
Милош просто неблагодарный ублюдок. Какое он имеет право выглядеть несчастным и говорить печальным голосом, если ему не только помогли бежать из ада, но и открыли врата рая - такого, как этот.
В тот момент, когда Тауэрс выходил из машины, Милош обратился к нему шепотом:
- Можно мне поговорить с вами завтра, сэр?
Бенедикт не ответил. Он не собирался выслушивать ни слова жалобы, и у него не было времени на разговоры с неблагодарными слугами с постными физиономиями, как бы хорошо те ни разбирались в цилиндрах и коленчатых валах.
Людмила спала; ничего другого Милош и не ждал от нее в четверть второго ночи, когда он устало вошел в квартирку над гаражом, где стоял "роллс-ройс". Хотя глаза ее были закрыты и прелестное личико казалось умиротворенным, он понял, что она проплакала весь вечер. Никто не плакал так, как Людмила: беззвучно, с застывшим лицом, только слезы нескончаемым потоком струились по щекам, словно вода из бесперебойного американского водопровода. Это пугало его потому, что, когда Людмила плакала, она категорически отказывалась разговаривать с ним до тех пор, пока он чуть ли не начинал верить, будто она онемела и, наверное, больше никогда не скажет ему ни слова.
Все образуется, как только она снова начнет работать. Он без конца твердил себе это, поскольку она явно выглядела счастливой, когда сразу по приезде в Нью-Йорк морозным зимним днем узнала, что все-таки миссис Тауэрс нуждается в ее услугах в Палм-Бич. Это означало, что им не придется расставаться, как он боялся, на три-три с половиной месяца, которые он должен был провести с миссис Тауэрс во Флориде. Людмила не имела ничего против путешествия на поезде с остальными слугами, хотя он перегонял "роллс-ройс".
- Нужно его спустить с поводка и дать как следует побегать.
Милоша поразило, что полковник Тауэрс говорил о "роллс-ройсе", как о комнатной собачке; он был владельцем парка из семи автомобилей, но всем остальным предпочитал именно этот, буквально обожая его, а теперь и Милош стал относиться к машине точно так же.