Людмила застонала во сне и, повернувшись, легла на живот. Хотя Милош смертельно устал, его пенис напрягся. Он представил, что будет, если он осмелится войти в нее сзади. Теперь уже он сам громко застонал, охваченный страстным желанием. Если он сделает это, то потом ему придется покорно сносить ее молчание в течение нескольких недель, а может, и месяцев. Рисковать не стоило. Его жена была фригидной и отказывалась идти к врачу. Прошло почти девять недель, как они опять вместе, и за это время она лишь дважды позволила овладеть собой, очевидно, не испытав никакого удовлетворения. Гораздо лучше было развлекаться с нею в пражском лесу, тогда по крайней мере они оба получали удовольствие от мастурбации. Да что угодно лучше, чем вот так.
- Разве я хоть раз солгал тебе в письмах? Разве все, о чем я писал тебе, неправда? Разве это не рай? - хвастливо заявил он в самый первый вечер, проведенный в светлой, уютной квартирке над гаражом, где у них были даже собственные радио и холодильник, а внизу, под окнами, - фруктовый сад, а там ветви апельсиновых и грейпфрутовых деревьев ломились от плодов величиной с футбольный мяч, которые, как ему сказали, он может рвать, когда захочет; их было столько, что с избытком хватило бы каждому из многочисленных домочадцев Тауэрсов.
Даже тогда, в тот чудесный вечер, когда они только воссоединились в своем первом, по-настоящему общем доме после долгих месяцев разлуки, причиной которой сначала стала тяжелая болезнь ее матери, а потом череда осложнений с документами, даже тогда в ее манерах сквозила странная, едва ли не ледяная сдержанность. Ей всегда была присуща некая таинственность. И эта черта была одной из многих, так его привороживших.
- Да, рай для богатых, - заметила она со своей полунасмешливой, полугрустной улыбкой.
- Что ты вдруг такое говоришь, - отозвался он и почти тотчас забыл ее слова, с громким хлопком выбивая пробку из бутылки с шампанским, весьма заботливо присланной от миссис Тауэрс, а затем, залпом осушив пару бокалов, опрокинул ее на спину, чтобы сделать то, о чем давно мечтал.
Милош растерянно покачал головой. Ему бы лучше поспать немного. На следующей неделе будет очень много работы, поскольку утром приезжает в Палм-Бич Сьюзен, дочь Тауэрсов, которая последние шесть или семь месяцев провела в Европе, совершенствуясь в иностранных языках. По словам Джефферса, она была сущим наказанием, хотя несмотря ни на что оставалась непогрешимой в глазах родителей. Милош хорошо понимал их чувства. Он не сомневался, что именно так будет относиться к ребенку, неважно, мальчику или девочке, которого Людмила понесет от него. Он снова задрожал от вожделения.
- Людмила, Людмила, мой ангел… - зашептал он.
Никакого ответа. Он тяжело вздохнул, убедился, что будильник поставлен на семь утра, забрался в постель и моментально заснул.
Людмила проснулась, едва услышав, как поворачивается ключ в замке, и настороженно ловила каждое движение Милоша, каждый звук, раздававшийся в комнате, и сначала старалась изо всех сил лежать неподвижно, притворившись, что крепко спит, не зная, какое положение ей лучше принять, чтобы Милош наверняка не смог к ней подобраться. И только когда его дыхание перешло в тихий храп, она наконец расслабилась и сама вздохнула с облегчением.
Порой ей казалось: взглянув утром в зеркало, она увидит, что ее волосы цвета воронова крыла стали белее снега, как это случилось с ее бедной матерью, пока та болела. Она знала, что можно поседеть за одну ночь от сильного потрясения: она видела, как это произошло с несчастной мадам Фарбрингер, когда ее сына увезли на допрос и он больше уже не вернулся.
А сейчас, лежа, уставившись в потолок, она горько усмехалась, вспоминая, как горячо молилась об отъезде, ни секунды не сомневаясь, что Америка разрешит все ее проблемы, что как только она ступит с корабля на американскую землю, она будет жить с Милошем долго и счастливо.
Но на самом деле это не ее вина. Людмила пережила ужасное разочарование, когда выяснилось, что она не может уехать из Праги с Милошем, и потому вполне естественно, все ее помыслы были о том дне, когда она сумеет уехать с чистой совестью, уверенная, что не бросает отца, оставляя его одного поддерживать семейные дела, ухаживать за больной женой и растить Наташу, маленькую семилетнюю сестренку Людмилы. Когда она не работала в салоне, не готовила еду и не ухаживала за матерью, то усердно учила английский, причем настолько преуспела в своих занятиях, что смогла написать Милошу несколько длинных писем почти без ошибок.
В тот день, когда она получила визу, сам отец Кузи в конце концов убедил Людмилу, что ее отец не кривит душой, утверждая, будто она - их единственная надежда на лучшее будущее, единственная надежда, что когда-нибудь им всем удастся уехать. И внезапно, словно по мановению десницы Господней, к ее матери вернулись силы, так что накануне отъезда Людмилы в Гамбург, где ей нужно было сесть на корабль, мама даже смогла сделать одной из своих старинных клиенток трехчасовой перманент.
Людмила набрала в легкие побольше воздуха и задержала дыхание, чтобы унять слезы, от которых ее наволочка уже стала влажной. Ей придется дать клятву, что она больше никогда не будет плакать. Слезы портят внешность. Уже достаточно скверно и то, что доктор сказал, будто она сможет вернуться к своим обязанностям в доме только через четыре недели! Когда миссис Тауэрс увидит ее снова, ей не понравится, если Людмила будет выглядеть как древняя сморщенная старуха. Утром она уберет музыкальную шкатулку, которую родители подарили ей на прощание, и не поднимет крышку, чтобы послушать свой любимый "Вальс конькобежцев", пока не продвинется на пути осуществления своих честолюбивых замыслов и будет улыбаться и смеяться потому, что по-настоящему счастлива, а не потому, что притворяется счастливой ради Милоша.
В своем безудержном стремлении попасть в Америку она забыла, как сильно ненавидела домашнюю работу. Даже покрывать депилятором волосатые голени мадам Винклер и то лучше, чем чистить унитазы, хотя бы и мраморные, похожие на трон, в мужских и женских туалетах на первом этаже особняка в Палм-Бич.
В дни вынужденного заключения в стенах крошечной квартирки она пришла к мысли, что работа парикмахерши, которую она тоже терпеть не могла, на самом деле могла стать единственным шансом вырваться из лап Милоша, как в свое время Милош был ее шансом вырваться из Чехословакии.
Прическа миссис Тауэрс напоминала плохо приготовленное суфле: она держалась, когда тип по имени Альберто заканчивал свой "шедевр", но оседала прежде, чем миссис Тауэрс успевала даже застегнуть все пуговицы на одном из своих многочисленных нарядов. Сколько она платит этому жалкому подобию стилиста? Людмила не имела представления, но была уверена, что его гонорары огромны.
Сколько же пройдет времени, пока она сама скопит достаточно денег, чтобы выйти в этот свободный мир огромного числа предпринимателей и открыть небольшую парикмахерскую или же наняться в солидный салон и жить где-нибудь на свой заработок? Как убедить Милоша разрешить ей иметь собственный счет? Наверняка он заподозрит, что сбережения необходимы ей, чтобы когда-нибудь бросить его. Она вынуждена изображать любящую жену, но после глупого несчастного случая, когда она сломала ногу, ей становилось все труднее и труднее изображать что-либо вообще.
Невыплаканные жгучие слезы подступали к глазам. В этом раю столько денег! Она даже не представляла, что где-то может быть так много денег сразу, которые тратятся на всякие пустяки. Ей становилось плохо, когда Милош рассказывал о бесконечной череде бездумных вечеринок и танцев, бриджа и показов мод, продолжавшихся круглые сутки в этой далекой сказочной стране. Разве полковник Тауэрс хоть раз обмолвился о том, что происходит в Чехословакии? Нет! Он явно был так же равнодушен к страданиям ее родного народа, как и любой другой в этом царстве золота и изобилия, хотя он собственными глазами видел машину русских в действии.
Милош громко всхрапнул и повернулся, натянув на себя почти все одеяло, а Людмила встала и подошла к окну, откуда можно было увидеть за высокими деревьями серебристую поверхность океана. Разумеется, она заболела завистью, только и всего; и ей нехорошо при мысли, что она тратит столько времени на жизнь с человеком, чьи прикосновения она теперь выносила с трудом.
Радио, которое Милош показывал ей с особенной гордостью, когда она впервые осматривала их "новый дом во Флориде", стало для нее и наркотиком, и пыткой. Если бы она не слегла, она никогда бы не узнала, какой хаос творится в мире, день за днем слушая об угрозе коммунизма, постепенно затягивавшего всех и вся в свои тенета, подобно вязкой трясине. А после международных новостей довольно часто передавали программы, лишь усугублявшие одиночество и жалость к своим близким, вынужденным бороться за существование, потому что реакция участников радиошоу доказывала, насколько эти люди счастливы и беззаботны, раз они способны все время смеяться над шутками, которые ей вовсе не казались смешными. Милош пытался объяснить ей, что это юмористические передачи, во время которых аудитории подают знаки, когда нужно смеяться, но она не поверила. Почему бы американцам и не смеяться; у них есть все, тогда как у ее близких, оставшихся дома, нет ничего, даже свободы.
Последние месяцы, проведенные ею под отчим кровом, оказались самыми тяжелыми. Друзья шпионили за друзьями, простые поступки вызывали подозрение, старые клиенты исчезали, и их никто никогда больше не видел. С самого своего приезда в начале декабря она получила от родителей только одно письмо, а ведь сейчас уже середина февраля.
- Ты говорил полковнику Тауэрсу, что мы не получаем писем из дома? - спросила она.
Милош проспал и теперь поспешно натягивал темно-зеленую форму и шарил под кроватью, разыскивая носки, которые надевал вчера вечером.
- Я просил разрешения поговорить с ним сегодня. Он не ответил. У него было плохое настроение. Я попробую еще раз.
Хотя у него не было ни секунды, он все-таки задержался в дверях, любуясь, как Людмила заплетает свои прекрасные волосы, доходившие почти до пояса, и надеясь, что она, по крайней мере, улыбнется ему, прежде чем он отправится на станцию встречать мисс Сьюзен.
- Что ты собираешься делать сегодня? Наверное, я вернусь домой пораньше. Полагаю, сегодня они будут обедать у себя.
Она не улыбнулась.
- Я занимаюсь английским. Я еще раз послушаю все пластинки и поупражняюсь в правильном произношении. Что ты хочешь на обед? Повар дал мне двух кур.
- Цыплят, - машинально поправил Милош. - Значит, у нас будут жареные цыплята.
Яркий солнечный свет ослепил его, едва Милош открыл дверь во двор, но он не почувствовал радости. Он поцеловал свою молодую жену в макушку, а она продолжала умело укладывать волосы и отказалась подняться, чтобы поцеловать его на прощание. Что еще ему остается делать, если даже солнце Флориды бессильно заставить ее улыбнуться? Абсолютно ничего, пока, возможно, не случится чудо и не придет письмо из дома, но у него было неважное предчувствие, что они еще очень долго не получат никаких писем. Он знал: несмотря на то что он убедил Людмилу, будто полковнику Тауэрсу безразлично, как там дома живут их семьи в частности и как обстоят дела в Чехии в целом, это было не совсем справедливо.
Суть проблемы заключалась в том, что, когда полковник Тауэрс изредка заговаривал о Праге или Чехословакии, новости оказывались настолько скверными, что не было никакого смысла передавать их Людмиле. Выехав на "роллсе" из гаража задним ходом, Милош взглянул вверх, как делал всегда, лелея надежду, что она вдруг смягчилась и стоит у окна, чтобы помахать ему на прощание.
Его сердце забилось. Она стояла там. Он нажал на гудок и махнул ей рукой, и, к его великой радости, она помахала в ответ, откинув со лба выбившийся локон, прежде чем скрыться в глубине комнаты. Возможно, сегодня ему повезет. Возможно, именно сегодня, вернувшись домой, он увидит наконец, что его ждет прежняя обожаемая Людмила.
Когда Милош ехал к особняку, у него вдруг созрел дерзкий замысел: если план осуществится, Людмила, возможно, отвлечется от горестных мыслей о родителях, от которых не было известий; если он осуществится, то в ее скучной, монотонной жизни появится хоть какое-то разнообразие.
Именно ее жест, когда она отбросила с лица мешавшую прядь, навел его на эту мысль. Он слышал, как накануне вечером миссис Тауэрс всю обратную дорогу жаловалась полковнику на то, что не может выглядеть так, как ей бы хотелось, на протяжении всего приема. Конечно, он и сам видел, что, уезжая из гостей, она совсем не походила на женщину, которая приехала несколько часов назад. Свою забавную шляпку она держала в руке, перья в беспорядке болтались сзади, половина волос кое-как держалась в прическе, а половина свисала на лоб, так что ей пришлось сначала убрать их с глаз, а уж потом пытаться сесть в автомобиль. Прежде чем закрыть на ночь машину, он был вынужден потратить по меньшей мере минут пятнадцать, собирая шпильки, разбросанные по всему заднему сиденью.
Даже Людмила успела заметить за то короткое время, что жила во Флориде, насколько неумело, с ее точки зрения, причесывают миссис Тауэрс. Он не обратил никакого внимания на замечание жены, поскольку Людмила наверняка не хотела продвинуться именно таким образом. Ей совсем не нравилась работа парикмахерши, хотя она была настоящей мастерицей, но сейчас это дело, которое она может делать сидя! И если бы миссис Тауэрс оценила ее искусство, вероятно, Людмиле не пришлось бы снова заниматься уборкой, которую она, разумеется, ненавидела еще больше, чем укладку волос. А кому такое понравится? Мысль о том, что его принцесса своими белыми ручками делает столько унизительной работы, больно ранила его.
Ему велели быть у парадного подъезда к восьми утра, хотя от Джефферса Милош уже знал, что поезд прибывает не раньше половины десятого, если придет точно по расписанию, а он частенько опаздывает.
Кто собирается ехать с ним встречать мисс Сьюзен? Милош не сомневался, что после такой бурной ночи поедет один полковник, и сначала надеялся воспользоваться этой возможностью и спросить, может ли полковник каким-нибудь способом выяснить, как дела у родных Людмилы. А теперь, одержимый только что родившейся идеей, он лелеял прямо противоположную надежду, будто миссис Тауэрс вдруг решит сопровождать мужа. Будет намного легче завести разговор о талантах Людмилы в парикмахерском деле с ними обоими, поскольку он нравился миссис Тауэрс - Милош знал это наверняка - и, что гораздо важнее, за девять месяцев службы у нее она убедилась, что он никогда не скажет и не сделает того, что серьезно не продумал и не перепроверил заранее.
Однако, как Милош и опасался, примерно без четверти девять из дома вышел один полковник.
- Говорят, что поезд опаздывает, но я не доверяю железным дорогам. Поехали, Милош, и расскажи, что там у тебя на уме.
- Это о моей жене, сэр… - Милош не ожидал от полковника подобной отзывчивости, учитывая отношение, продемонстрированное вчера вечером, но, рассмотрев в зеркале заднего вида, что его хозяин как будто смягчился, решил рискнуть. - Она очень беспокоится, потому что больше двух месяцев не получала никаких вестей из Праги от своих родителей. И потом из-за своего перелома она сидит дома и слышит каждый день по радио, насколько там все плохо. Нет ли у вас возможности выяснить, в безопасности ли ее семья? Она говорит, что русские коммунисты прибирают к рукам все больше власти, а избранное нами правительство едва держится. - Прежде, чем полковник успел ответить, Милош продолжал с большим воодушевлением, какого не испытывал в течение многих недель: - И еще, с вашего позволения, сэр, у меня есть одна идея, я хотел бы предложить помощь… помощь…
- Мне не требуется ничья помощь, чтобы связаться с американским посольством в Праге, молодой человек.
- О нет, сэр, конечно, нет, сэр. Дело не в этом. - К тому времени Милош уже понял: как только босс предоставлял ему возможность попросить о чем-либо, следовало тотчас ею воспользоваться, иначе могли пройти недели, прежде чем появится другой шанс. - Простите, сэр, я слышал, как Мадам жаловалась на низкий уровень местных парикмахеров по сравнению с Нью-Йорком. - Глядя в зеркало, Милош внимательно следил за реакцией хозяина, но лицо полковника сохраняло непроницаемое выражение. - Возможно, вы помните, что, когда я впервые заговорил о своей жене, я упомянул, что ее семья владеет очень известным в Праге "Салоном красоты Суковых". Моя жена Людмила - парикмахер высокой квалификации, сэр. Как вы думаете, позволит ли ей мадам Тауэрс сделать себе прическу хотя бы раз, чтобы Людмила показала, на что способна? Мне кажется, она может попробовать свои силы в ближайшее время, еще до того, как ей снимут гипс.
Полковник его не слушал. Как только Милош заговорил, начав со своего обычного "простите, сэр", мысли полковника сами собой потекли по иному руслу: он думал о своей двадцатилетней дочери, которую скоро увидит. Он волновался. Он ее совсем не знал - и когда он мог поближе познакомиться с ней? Едва у него появился такой шанс после четырехлетнего отсутствия, как Хани тут же (вскоре после возвращения домой) убедила его отправить Сьюзен в Европу. Эта идея в первый момент показалась ему абсурдной, однако Хани заставила его согласиться, уверяя, что путешествие пойдет Сьюзен на пользу, что ей необходимо уехать, поскольку она ужасно переживала из-за того, что невозможно скучный, с рубцами от угрей на лице Дадли Хитчингфорт, вернувшись с Тихого океана, обручился с какой-то особой, столь же скучной и прыщавой.
Это казалось невероятным, но сейчас, оглядываясь назад, он был вынужден признать, что Хани оказалась права. Сьюзен хандрила - премаленькая, складненькая и аппетитная девушка, о которой может только мечтать любой мужчина, даже без пары миллионов долларов, внесенных на ее имя в трастовый фонд; когда по почте от Хитчингфорта пришло приглашение на свадьбу, она буквально ухватилась за возможность уехать и шесть-семь месяцев пожить в Париже под бдительным надзором его старого друга, американского посла.
Судя по поступавшим отчетам, она имела успех, а сейчас держала на крючке богатого швейцарца, воспылавшего к ней страстью. Что ж, швейцарской рыбке придется остудить плавники в Женевском озере, потому что теперь Бенедикт собирался объяснить своей дочери, которая была для него смыслом жизни, что она весьма и весьма значительная персона, да и к тому же слишком молода, чтобы думать, как бы подцепить мужа, а когда придет время - вокруг предостаточно американской рыбешки.
- Так вы не забудете сказать об этом Мадам, сэр?
- Что?
Они остановились у светофора, и Милош повернулся и посмотрел на него, что само по себе было достаточно необычно, как отметил про себя полковник.
- Что, Милош? - повторил он с некоторым раздражением в голосе.
- Людмила, сэр, она талантливая парикмахерша, сэр. Вы не могли бы попросить миссис Тауэрс дать ей шанс показать себя?
- Да-да, почему бы и нет? И я попробую узнать что-нибудь для вас о ее семье, и о твоей тоже.
Как бы то ни было, но Бенедикт и думать забыл о профессиональных навыках Людмилы - хотя Милош каждый день до его отъезда в Нью-Йорк пытался так или иначе напомнить об этом, - до тех пор пока не приехал двадцать пятого февраля в Палм-Бич, чтобы присутствовать на приеме в честь возвращения Сьюзен. На этот раз он планировал пробыть дома очень недолго, поскольку в начале следующей недели ему предстояло покинуть Майами и отправиться в деловую поездку в Швейцарию.
Сьюзен встретила его в холле с перекошенным лицом.