Вошла матушка в сопровождении двух женщин, одна из которых осторожно несла большую супницу. За столом оживились. Вторая женщина принялась разливать суп по пиалам, под неусыпным присмотром матушки, ставя полную пиалу перед каждым гостем. Катя с интересом глядела на густой красный суп в пиале, что поставили перед ней. Матушка, что-то заботливо сказав, закивала. Ложки к супу не полагалось, все брали пиалы в руки и просто пили из нее. Катя поднесла пиалу к губам и отхлебнула, и тут же из ее глаз брызнули слезы. Она чуть не выронила пиалу, едва не задохнувшись, когда жгучая густая жидкость, опалила ее горло. От этого огня закипела кровь, а в пищеводе полыхал пожар. Как у Кати хватило выдержки опустить пиалу с супом на стол и не завопить. Чуть, прикрыв рот ладонью, ничего не видя вокруг от навернувшихся слез, она схватила стакан с водой и, расплескивая, поднесла к опаленному рту. За столом засмеялись.
Кто-то, запустив пальцы в ее волосы, с силой откинул ее голову, отобрав стакан.
-- Нет, нет... Выпьешь воды и станет только хуже. Лучше заешь рисом.
Господи, какой рис! Воды!!! Вонг с силой заставил ее съесть горсть клейкого риса, чуть не силой, запихнув его ей в рот, противного и ужасно пресного.
-- Это острый суп из красного жгучего перца. Мама готовит его особенно хорошо, - сказал Вонг, вытирая руку салфеткой. - Его надо пить медленно, очень маленькими глотками.
Он сел рядом, прижавшись ногой к ее ноге. От его близости Кате стало легче. Она жутко соскучилась по нему. Здесь, где все было чужим, не было человека ближе и роднее его и только это примиряло ее со всем. Как она собирается дальше быть без него? Боль резанула по сердцу. Господи, безмолвно взмолилась она, глядя на такое родное лицо на котором знала каждую морщинку вокруг его глаз, каждую складку, обозначавшуюся возле губ, когда он молчал.
Улыбка медленно сошла с его лица, глаза приобрели то выражение, от которого теперь горела Катина душа, соперничая с жаром тела. Теперь она полыхала в огне физической и душевной боли.
Вонг, шумно выдохнув, первым пришел в себя и, повернувшись к гостям, что-то сказал с принужденной улыбкой, явно огорчив и разочаровав их. Взяв Катю под руку, он вышел с ней из-за стола, прощаясь со всеми. Матушка вышла провожать их на веранду. Вонг почтительно поклонился отцу и нежно обнял ее.
Отец строго проговорил короткое наставление, на которое Вонг ответил поклоном. Матушка ласково погладила Катю по руке теплой сухой ладошкой. Она стояла на веранде до тех пор, пока ее сын с девушкой из далекой холодной страны, не выехал за ворота, и его машина не скрылась из глаз. Именно матушке У дано было понять эту светлую девушку, которую полюбил ее сын, женщину которую он выбрал сам. Сама нездешняя, матушка У знала, что значит быть чужой.
Ехали молча. Вонг искал и не находил ни способа, ни слов, чтобы удержать Катю. А она ничего не могла с собой поделать. Ее рвали на части две сильные страсти: любовь к нему и тоска по дому. И без того и без другого ей не было жизни. Отвернувшись к окну она украдкой вытерла малодушные слезы.
Вонг резко затормозив, остановился и развернулся к ней.
-- Не надо... не говори ничего, - всхлипнула Катя, не оборачиваясь к нему. Скажи он сейчас хоть слово и решимость уехать, оставит ее.
Он порывисто обнял ее и она стиснутая его руками, начала успокаиваться. Слава богу, разговор об отъезде, когда он попросит ее остаться с ним, не состоится. Он целовал ее и опустив спинку сиденья, они занялись любовью, переживая то, что уже никто на свете не мог дать этой женщине и этому мужчине. Вонг поднялся, что бы опустить стекло. В душный салон с запотевшими окнами, влился теплый свежий воздух. Перебравшись за руль, он привел себя в порядок. Катя лежала не двигаясь, глядя в потолок.
Положив руки на руль, Вонг опустил на них голову. Видимо Будда не желает, чтобы рядом с ним была Катя. Ему предстоит прожить свою жизнь одному. А Катя? Пусть она устроит свою жизнь не с ним, но все равно будет одинока и несчастна. Он это знал, но был бессилен перед судьбой, что сейчас отбирает у него любовь. Он терял Катю. Он хотел бы вырвать у нее обещание, что она вернется к нему, приедет в Таиланд. Но, обладая ею здесь, в машине, он почувствовал, что она уже не с ним. Нельзя заставлять обещать, иначе это будет уже не обещание. Он, солдат, привыкший завоевывать, для которого в мире все было предельно ясно, начал понимать, что есть вещи неподвластные силе. Несмотря на их эфемерность от них не отмахнуться, не одолеть, они же могли гнуть любую силу. Теперь он должен отступить, смириться, отпустить, хотя это ломало все, что воспитала в нем жизнь и служба. Вонгу нечем больше удержать ее. Его любовь сильна, он мог не вынести испытание разлукой. Даже минута без нее была невыносима.
Катя медленно поднялась и села. Жаркая, чужая страна с вечным обещанием сказки, отобрала у нее сердце, лишила души, испытав ее смертельным риском. Но лишив ее многого, она же многое ей дала. Эта чужая страна открыла Кате саму себя, познание своих возможностей, дала уверенность, показала, кто истинный друг и подарила любовь. За все это нужно было заплатить. И теперь, чтобы вернуться в пасмурную Москву, к размеренным предсказуемым будням, к слезам Софьи Михайловны, к маме, нужно было заплатить этой волшебной птицей -- Таиландом, и расстаться со своей судьбой.
Катя заплакала. Она знала, что может выдержать все, но не эту боль. Это было выше ее сил. Вонг обнял ее, прижав к себе, чувствуя, как от ее слез намокает на груди его футболка. Оба погибали. Вонг не знал, хватит ли у него сил видеть, как она уходит. Он должен пройти и это последнее испытание и не сломаться. Он гладил ее по голове, утешал целуя в теплый пробор до тех пор, пока она не успокоилась, глубоко вздохнув.
Пожалуй ни что не могло доказать глубину и силу их любви, как это единение в горькие, тяжкие для обоих минуты.
-- Я так тебя люблю, - прошептала Катя.
-- Я знаю, - кивнул Вонг. - Для тебя я тоже буду единственным, как и ты для меня, светлоголовая.
-- Твоя матушка не сердится на меня, из-за того, что ты ушел со мной?
-- Она все поняла.
-- Что поняла?
-- Тебе было нелегко. Но мои родители должны были знать о тебе. Им придется это принять.
Катя вытащила из сумочки салфетки и стерла со щек потекшую туш. Вонг тронул машину.
В отличие от пригорода, притихшего в вечерней темноте, расцвеченный Бангкок не спал. Он не спал никогда. Катя уже не удивлялась его ночному яркому оживлению.
-- Может запьем мамин суп чем-нибудь холодным? - предложил Вонг. Катя, слабо улыбнувшись, кивнула.
Они остановились у маленького, ничем не примечательного уличного кафе. Вонг вышел из машины, а через минуту вернулся с двумя открытыми бутылками пива.
-- Пей осторожно - холодное, - предупредил он.
Катя выпила всю бутылку, но кажется ничто не могло перебить супчика матушки У. Когда Вонг затормозил у отеля, Катя уже спала. Осторожно, чтобы не разбудить, Вонг взял ее на руки. Не просыпаясь, она обняла его за шею, прижавшись щекой к плечу. В нем поднялась нежность, как тогда, когда он впервые держал ее в своих руках, вынося, отключившуюся после сильной дозы успокоительного, из лаборатории университета. В номере, он уложил ее на кровати и ушел в душ. Ледяная вода не успокоила выросшего из нежности желания и вернувшись в спальню, он тихой неторопливой лаской разбудил Катю.
Под утро Катя проснулась словно от толчка, взглянула на светящийся призрачным зеленоватым светом, циферблат электронных часов. Пять утра. Сложив руки на впалом животе, она думала, что в этих последних трех днях, было больше жизни и смысла, чем во всем ее предыдущем существовании, когда она считала, что живет полнокровной интересной жизнью, считая, что работа, учителя, друзья, бурные студенческие споры в поисках какого-то смысла, заменит ей бурю чувств, боль, полноту счастья, о которых она, как тогда думала, знает все. А ведь Александр Яковлевич имел в виду именно этот жизненный опыт, когда говорил, что не хочет видеть ее "синим чулком" и "черствым сухарем". В последних двух днях не было никакого смысла, была только любовь и ослепительный фейерверк чувственности, но они-то и были до краев наполнены жизнью.
Она осторожно повернулась на бок к Вонгу. Он лежал к ней спиной. Не удержавшись, Катя легонько коснулась литых мышц его руки, крутого плеча, крепкой шеи, жесткого ежика волос на затылке. Едва касаясь пальцем, провела по прямой спине с белесой чертой шрама на лопатке. Он спал. "Каждая женщина, чей-нибудь грех". Она же стала для него сплошной проблемой и страданием. Добавлять ли ему еще, заставляя пережить расставание? А оно будет тяжелым. Во всяком случае для нее.
Подавила вздох, Катя перевернулась на спину. Надо решаться. Если уходить, рвать по живому, то прямо сейчас. Это последнее утро, когда она просыпается вместе с ним. Повернув голову, она посмотрела в окно. Рассвет сочился сквозь бамбуковые жалюзи. Ее рука спустилась с постели и пальцы ощутили шероховатое плетение коврика. Откинув простыню, она тихо соскользнула с постели и настороженно посмотрела на Вонга. Он не шевельнулся, ровно дыша во сне. Прокравшись в ванну, быстро одевшись и причесавшись, она вышла в прихожую, где у стены стояла ее дорожная сумка. Подхватив ее, она сняла с крючка свою сумочку, перекинула ее ремешок через плечо, тихо открыла входную дверь, и бесшумно выскользнув, прикрыла ее за собой. Ее побег благополучно удался.
Вонг лежал не шевелясь, смотря перед собой. В эту ночь он так и не заснул. Он слышал как проснулась Катя, как вертелась с боку на бок, как легонько касалась его и он чуть не отозвался на ее прикосновения. Слышал, как она собиралась в ванной и уходила, тихо прикрывая за собой дверь, и только тогда закрыл глаза.
К Кате подкатило, дежурившее возле отеля такси.
-- Тэйк ми ту зэ эапот (Отвезите меня в аэропорт), - попросила она и в предельно короткий срок такси домчало ее до места.
Дороги еще не были забиты транспортом. Ей везло: она купила билет на Москву на самый ближайший ранний рейс. До отлета оставался час. Ожидая когда можно будет пройти в отстойник, после таможенного контроля, она уже с нетерпением отсчитывала минуты, словно боялась, что время посадки не наступит никогда, что случится что-то, что помешает ей улететь, что она так и останется в душном, ярком Таиланде. В голове, как заевшая на дорожке пластинке игла, вертелись одна и та же строка, из когда-то услышанной песни: "Однажды я к тебе вернусь моя не ласковая Русь".
Рассеяно оглядывая пассажиров, собирающихся на рейс до Москвы, она обратила внимание на молодую семью с бойким карапузом, которого по всему залу успевал, то и дело, отлавливать его отец, возвращая обратно к чемоданам и сумкам. Среди них, со спящим младенцем на руках, стояла молодая мама, поправляя сбившийся чепчик на его головке, и каждый раз она ласково выговаривала неслуху. Тот упрямо насупившись, слушал, чтобы потом, едва отец отвлечется, снова пустится в бега.
Его неистребимое любопытство еще не было полностью удовлетворено: он еще не посмотрел игровые автоматы и не потыкал пальчиком в разноцветные кнопки, не забрался по лестнице наверх, чтобы осмотреть расположенный в зале кафетерий. Еще ему хотелось посмотреть из окон на перевозки багажа, и на движущиеся ленты с чемоданами и сумками... Отец бегал за ним как привязанный. Вскоре к его поимке подключились остальные пассажиры, так что беглец при всем своем желании, не мог далеко убежать от родителей. Особенно вызывал сочувствие, совсем измучившийся с ним, отец. Это был невысокий, похожий на подростка, таец с приятным лицом. Тогда как его жена, укачивающая на руках малышку, была русской, такой же светловолосой как Катя. С улыбкой она наблюдала за попыткой мужа не отпускать от себя первенца, рвущегося на свободу.
Чем дальше, тем больше Катя начинала понимать непоправимость того, что она совершала. Ее спасло приглашение на посадку и она, спряталась от растущего сомнения за нарочитой суетой. Но по какому-то закону подлого, садисткого извращения ее место, оказалось, по соседству с молодой семьей. Катя сидела рядом с молодой мамой, тогда как отец весь перелет пытался успокоить своего неугомонного отпрыска. Русскую жену таиландского бизнесмена звали Таня. Сына так похожего на отца звали Федором, тогда как крохотная дочка с курносым носиком, была названа сложным, тайским именем.
Самолет, на котором улетала Катя, был уже в воздухе, когда у Вонга зазвонил сотовый.
-- Господин генерал? - отозвался Вонг, прижав к уху трубку. Дисплей мобильного высветил имя звонившего.
-- Где вы?
-- В Дон - Мыанг.
Некоторое время генерал осмысливал услышанное.
-- Мои солдаты никогда не сдавались, капитан, - заявил он.
-- Да, - согласился Вонг.
-- Полагаю, теперь вы можете вернуться к своим обязанностям, не так ли? Я не дал хода вашей отставке, так что будем считать, что вы побывали в краткосрочном отпуске, который если пожелаете, можете продлить. Кажется, вы не брали его вот уже три года.
-- В этом нет необходимости.
-- Когда вас ждать в Чиангмае?
-- Я вылетаю ближайшим рейсом.
-- Отлично. Вичай встретит вас в аэропорту.
-- Да, господин генерал, - сказал Вонг, не отрывая глаз от уменьшившейся до крохотной точки самолета, летящего в Россию. Вот ее уже поглотила бездонная глубина неба.
Он отключил мобильный и сжимая в руке ключи от машины, долго стоял у панорамного окна, не замечая спешащих, нагруженных поклажей отъезжающих, невольно толкающих его. Он словно выпал из ровного неумолчного гула аэропорта, прерывающимся ревом турбин идущих на взлет и уже взлетающих самолетов. Он смотрел на все размывающую небесную синь, где исчез самолет с его судьбой.
* * *
-- Вы сегодня припозднились, Екатерина Михайловна
-- Да, Сергей. Самое паршивое, что опять пропустила свой автобус. Теперь придется пешком идти.
-- Если подождете минут десять, то я отпрошусь и подброшу вас до дому.
-- Спасибо, Сережа, но я лучше пройдусь. Счастливого дежурства.
-- Вы не застегнулись, Екатерина Михайловна.
-- Да? Спасибо.
Катя вышла на крыльцо, пытаясь застегнуть молнию на куртке, занятыми пакетом и сумкой руками. Низкое февральское небо, сеяло мокрым снегом. Под ногами разъезжалась жижа из снега, грязи и соли. Подал голос мобильный, и не умолкал до тех пор, пока Катя не отыскала его в пакете с продуктами между батоном хлеба и пачкой гречки.
-- Мам? - прижав трубку плечом к уху, отозвалась она, пытаясь перехватить ремешок сумочки, съезжающую с плеча и запихнуть обратно в пакет, вылезающие макароны, и, готовые выкатиться, яблоки.
-- Катюша, ты что это задерживаешься?
-- Мам, я опоздала на автобус, только и всего. Купить по дороге что-нибудь?
-- Тогда езжай на маршрутке. Покупать ничего не надо. Дома все есть.
-- Ладно. Ну, все тогда...
-- Да и не вздумай опять есть хот-доги. Нечего перебивать аппетит всякой дрянью
-- Ну хорошо, хорошо... - Катя отключилась, засунула мобильный в сумочку, перекинула ее через плечо и поудобнее перехватила пакет.
И вдруг обнаружила, что стоит в густой ледяной жиже. Выбравшись из нее, она, потопав, стряхнула с ботинок, налипший грязный снег, чувствуя, что ботинки промокли насквозь. Ну, что ты будешь делать? Все как всегда. Только спокойно. Расстраиваться нечего, тем более, что впереди показался лоток с горячими хот-догами.
-- Как всегда? - сказала закутанная в теплую оренбургскую шаль по самый нос тетя Валя, увидев подходящую Катю и открыла бачки с горячими сосисками и булками, выпустив, вкусно пахнувший пар. - Капустки поменьше, кетчупу побольше.
-- Спасибо, - шмыгнула покрасневшим носом Катя, принимая из ее закоченевших пальцев в митенках, сдачу.
-- Опять на автобус опоздала? - притопывая валенками в калошах, посочувствовала она.
-- Угу, - не особо огорчаясь, кивнула Катя, откусывая большой кусок от хот-дога. - А вас как всегда заберут через полчаса?
-- Минут через пятнадцать. Позвонили, говорят, что уже выехали.
-- Тогда до завтра.
-- Всего хорошего. Может, автобуса дождешься. По такой-то погоде мало хорошего гулять. Того и глядишь простуду подхватишь.
-- Да уж, - неопределенно ответила Катя с набитым ртом.
Мокрые ноги заледенели. От налетавшего пронизывающего, ветра, она замерзла. Пакет оттягивал руку, сумочка все время соскальзывала с болоньевого плеча куртки. Раскрыв булку Катя уплела над нею сосиску, чтобы кетчуп, не дай бог, не попал на куртку, выдав ее маме с головой. Булку она бросила бродячей собаке, поджимавшей то одну, то другую лапу и смотревшей на нее голодными глазами. Булку собака ловко помала на лету и Катя пошла дальше.
Вчера Зоя улетела в Бангкок, а перед отлетом позвонила ей. Катя знала, что она и Виктор звонят друг другу и что Виктор ждет Зою. Они поболтали, избегая касаться болезненной для Кати темы. И все равно, этот разговор разворошил Катину рану, что ныла под спудом обыденных дел и забот, которыми она старательно отгораживалась. Иногда ей казалось, что все происходило не с ней, а с какой-то другой Катей, а ей осталась только боль и горечь.
К Таиланду она питала противоречивые чувства: смесь неприязни и восторженности. Теперь даже то тяжкое и опасное время когда она таскалась с Вонгом по джунглям, казались ей счастливыми, ведь она была тогда рядом с ним. Она обмирала, когда вспоминала те три дня любви, которые подарил ей нелюбимый Таиланд и сердце ее тонуло в невозможной истоме. Они даже не могли перезваниваться как Виктор с Зоей, потому что у нее не было его сотового, а у него ее. В те три дня им в голову не приходило обменяться ими, было не до того, а потом она взяла и сбежала...
Постаравшись побыстрее миновать темный двор, который не освещал ни один фонарь и поздно возвращавшиеся жильцы довольствовались, лившимся из окон светом, да своей памятью, обойдя лужу посреди двора, разезжанную машинами, утопая в мокрой хляби снега, Катя добралась до подъезда. В нем было так же темно, как и во дворе, если не темнее из-за маниакальной тяги подростков непременно тусоваться в потемках. Лампочки горели только на тех лестничных площадках, жильцы которых были не менее упорны подраставшего поколения. Но еще неизвестно, что было лучше для подъезда: сплошная темень, или скудный свет, дававший возможность, ознакомиться с бурной сексуальной фантазией здешней молодежи. Самым целомудренным оказалось граффити, украшавшее площадку третьего этажа живо, изображавшего маньяка, выглядывавшего из-за угла, с окровавленным ножом. Этот шедевр чуть не довел до инфаркта не одну подслеповатую бабку, забредшую по какой-то пенсионерской надобности на третий этаж. А бомжи, каким-то образом просачивавшиеся в подъезд погреться, не смотря на кодовый замок, простой как три рубля, избегали его. Так что жильцы здешних квартир не торопились закрашивать это художество, а напротив, оберегали его как зеницу ока. Обитатели соседних подъездов пытались узнать, кто же автор сего шедевра, чтобы сделать заказ, но никто не знал таинственного творца, а подростки упорно молчали, не желая, видимо, выдавать своего. Открывая дверь, квартиры, Катя подмигнула маньяку, как старому знакомому:
-- Смотри в оба.
В квартире стоял вкусный аромат выпечки. Выпустив из рук сумки, Катя плюхнулась на низкую тумбочку для обуви, блаженно вытянув ноги в противно хлюпающих ботинках. Вот она и дома. В прихожую выглянула мама.