Староста, дородная девица-переросток, поступившая в институт после нескольких лет работы в отделе кадров какого-то НИИ, сохранила профессиональные качества кадровика и уже через месяц учебы знала в лицо и по фамилиям весь курс и, как подозревали многие, еще кое-что про каждого из них.
Аня в растерянности спросила:
- Зачем меня вызывают, ты не знаешь?
- А ты не догадываешься? - хитренько, вопросом на вопрос ответила староста.
- Нет, ума не приложу.
- Вот придешь туда в пятнадцать ноль-ноль - и все узнаешь. Привет! - И помчалась ловить еще кого-то, чтобы успеть до начала следующей пары.
"Господи… - вдруг осенило Аню, - наверное, пожаловался, подонок, которому я нос расквасила! Вот же слизняк, ябеда… Мужик называется - плакаться пошел… да не куда-нибудь пониже - прямо в ректорат!"
Она едва досидела все положенные по расписанию занятия и отправилась в ректорат, на ходу соображая, что ей может грозить - либо сразу отчисление за хулиганство, либо передадут все в комитет комсомола. Как тут докажешь, если все видели?
За тяжелой дубовой дверью ей открылась просторная приемная с двумя обитыми кожей дверями и двумя огромными письменными столами около каждой двери. Там, где висела золотая табличка "Ректор", сидела пожилая интеллигентная симпатичная женщина. За другим столом у двери напротив с табличкой "Проректор" сидела молодая красивая накрашенная девица, всем своим видом демонстрируя превосходство над посетителем, ибо посетитель - явление преходящее и чаще всего просящее, а она - хозяйка настоящего кресла. Аня поколебалась и подошла к пожилой.
- Простите, моя фамилия Хотькова, мне передала староста, что меня вызывают сегодня на пятнадцать.
Большие напольные часы показывали без пяти три.
- Хотькова? - задумалась секретарша. - А кто вызывал?
- Я не спросила, - растерянно ответила Аня, - сказали в ректорат.
- А по какому вопросу?
- Не знаю, - призналась она. Женщина улыбнулась.
- Первокурсница?
- Да. Исторический…
Секретарша кивнула понимающе - все первокурсники похожи в своей нерешительности и обратилась к своей молодой коллеге:
- Ты вызывала на пятнадцать Хотькову с первого курса исторического?
- Ну, - отозвалась та.
- Подойдите к ней, - сказала Ане женщина. Аня подошла.
Красотка скептически осмотрела ее и бросила:
- Что ж ты к Анне Петровне обращаешься, когда вызывала тебя я.
- Я не знала, кто меня вызывает.
- Надо было спросить. Садись, жди. Вызову.
От такой бесцеремонности Аня совсем запаниковала. Просидев минут пять, она почувствовала, что начинает злиться: в конце концов она защищала свою честь, ведь никто и не подумал заступиться за нее.
Наконец из двери с табличкой "Проректор" вышел моложавый, спортивного вида мужчина в свободном свитере, оглядел приемную, остановил взгляд на Ане и спросил:
- Хотькова?
- Да.
- Входи.
Аня поднялась, подумала, что проректор очень похож на спортсмена, поймала на себе любопытный взгляд красотки и вошла в просторный, хорошо обставленный кабинет с селектором на тумбочке. За столом сидел пожилой, видимо, не очень здоровый человек; под глазами, прикрытыми дымчатыми стеклами очков, виднелись набрякшие мешки. По всей вероятности, он и был проректором.
Молодой мужчина коротко представил ее - "Хотькова" - и усадил в кресло у стола, а сам сел в другое, напротив.
- Что же вы, Хотькова? Нехорошо… - сказал проректор.
Аня напряглась - кажется, сбываются самые худшие предположения, - прошептала:
- А в чем дело? Мужчины переглянулись.
Во рту у нее пересохло, руки сделались влажными и холодными.
- Почему вы скрыли от нас… - начал было проректор. Аня не выдержала напряжения и довольно резко перебила его:
- Я и не собиралась скрывать. Это же смешно - там было полно народу и все видели!
- Успокойтесь, - остановил ее проректор, - вы напрасно нервничаете. Мы понимаем, что вас многие видели, но мы-то не знали.
- Ну вот, теперь знаете, - пробормотала Аня тоном приговоренного, уже положившего голову на плаху.
А почему ты сама не написала в анкете? - строго спросил моложавый в свитере.
"Еще ничего не решили, а он уже тыкает мне", - подумала Аня и вяло спросила:
- В какой анкете?
- Ну прямо детский сад! - возмутился мужчина. - В той самой, которую заполняла при поступлении в институт.
"Бред какой-то…" - подумала Аня и решила, что лучше ей молчать и не задавать никаких вопросов, пока не поймет, чего они от нее хотят. Она с опаской переводила взгляд с проректора на моложавого, а тот с напором и довольно фамильярно продолжал:
- Надо было написать, что ты кандидат в мастера спорта по легкой атлетике. Если бы мы с самого начала знали…
Аня уже плохо понимала, что бы они сделали, если бы знали с самого начала. Ей стало ясно одно: вызвали из-за ее спортивного прошлого, узнали случайно, и теперь она им зачем-то нужна.
"Вот же трусиха", - подумала она, несколько раз глубоко вздохнула, успокаивая колотившееся сердце, и свободно откинулась на спинку кресла.
- Я перестала заниматься спортом, потому и не написала ничего. - Теперь она обращалась к моложавому, которого точно определила как человека из мира спорта.
И действительно, после ее слов он заговорил так, как и должен говорить настоящий тренер, - с нажимом, издевкой, стремясь завести и раскачать:
- Что же это получается, Хотькова? Побегала, побаловалась и отвалилась? Нет, так не пойдет. Государство на тебя огромные деньги потратило, и ты обязана…
- Ничего я не обязана, - с вызовом произнесла Аня и взглянула на проректора. - Что государство на меня тратило, я ему сполна вернула, занимала призовые места в юниорских соревнованиях. И не я отвалилась, как он изволил выразиться, а меня отчислили по достижению критического возраста. Старая стала для юниорской группы, а по взрослым нормативам результат не тянул.
- Почему вы кричите? - удивился проректор.
- Извините… - буркнула Аня и подумала: "Действительно, чего это я вдруг раскричалась?" - Знаете, - уже спокойнее продолжала она, - мы всяких слов о том, что обязаны, должны, перед каждым соревнованием наслушались - во! - Она резанула себя ладонью по горлу. - Только аутотренингом себя настроишь, нервы в порядок приведешь, приходит старший тренер из таких вот, как он, - она указала на моложавого, - и начинает бубнить о долге, о чести, и весь аутотренинг псу под хвост. А вместе с ним - и пара сотых с результата.
- Владимир Сергеевич не тренер, а заведующий кафедрой физической подготовки, - представил проректор, - мастер спорта и кандидат наук.
Аня смутилась:
- Простите, я не знала.
- Ничего, - примирительно улыбнулся Владимир Сергеевич. - Спасибо вашей старосте - проинформировала, а то так бы ничего и не узнали. А скажи, ты сейчас за сколько сотку пробежишь?
- Не знаю, - смутилась Аня от его дружеского тона, - я год секундомер в руки не брала.
- Понимаешь, Хотькова, нам на городскую студенческую Олимпиаду спринтер в женскую команду во как нужен, - и Владимир Сергеевич повторил жест Ани, проведя себе ладонью по горлу. - Выручай.
- Неужели во всем институте спринтеров нет?
- Есть, а как же! Только они не бегут, а ползут.
- В закрытом помещении? - неожиданно для себя задала вопрос Аня.
- В закрытом.
- Когда Олимпиада?
- Через месяц, - оживился Владимир Сергеевич. - Ты за месяц восстановишься. Для нашего уровня хватит.
- Кроме вашего уровня, у меня еще и спортивная гордость есть! - огрызнулась Аня.
- Ну Хотькова, ну Анечка, сбегай, что тебе стоит! Ты ж в Ярославле призовое место заняла.
"Все знает, доложили, зачем тогда анкеты писать?" - подумала Аня, а вслух произнесла:
- Когда это было!
- Для профессионала не так уж и давно, - не отступал Владимир Сергеевич.
- Сбегаю разок, а потом от вас не отвяжешься, - ворчливо сказала она тоном завзятой чемпионки, понимая, что уже согласилась.
Обстановка спортивного зала, как и в прежние времена подействовала на Аню возбуждающе. Она даже не ожидала, что все в ней так отзовется на, казалось, давно забытые ощущения: гулкие голоса, свистки тренеров, удары по мячу, лязг железа где-то в дальнем конце…
"Как старая полковая лошадь при звуке боевой трубы" - вспомнила она кем-то сказанные слова.
Владимир Сергеевич подвел ее к пожилому седовласому мужчине с усталым лицом, напоминающему ей отца.
- Знакомьтесь: Аня Хотькова, наша надежда, а это - твой тренер.
Она долго и тщательно разминалась, чувствуя на себе взгляды не только Владимира Сергеевича и тренера, но и девочек из команды. Кто смотрел с любопытством, кто настороженно, а кто и мрачновато.
Размявшись, она легла на спину и принялась массировать икры. Теперь уже все собравшиеся у беговой дорожки с откровенным любопытством смотрели на нее.
Накинув на себя махровый халат, она легла на мат и закрыла глаза.
Через две минуты она встала, подошла к тренеру.
- Я готова, давайте сделаем прикидочку.
- Одна пойдешь или спарринг-партнера дать?
- Одна.
Аня проверила стартовую колодку - прошлый век, и где они их только откопали? Проще было бы из обычной низкой стойки бежать. Хлопнул выстрел стартера, она хорошо приняла старт и, поймав с третьего шага ритм, не заметила, как пересекла финиш, врезавшись в маты, ограждающие слишком близко расположенные трибуны.
Возвращаясь, уже по лицам собравшихся с секундомерами она поняла, что на ближайшие годы в институте ее судьба определилась.
- Слушай, Хотькова! - закричал Владимир Сергеевич. - Даже с такими секундами мы бы уже в призовую тройку вошли! А ты хотела отмолчаться. - И повернулся к тренеру: - Ну что скажешь?
- А что я скажу? Школа, - ответил тренер.
На олимпиаде она выбежала из своего лучшего юниорского времени и заняла первое место, вытащив весь институт на вторую позицию в неофициальном зачете.
В марте Николай прошел с блеском апробацию, и опять в его келье собралась шумная компания аспирантов. Но теперь Аня присутствовала здесь уже на правах хозяйки, которую хорошо знали все, а некоторые, в первую очередь Филипп, даже откровенно за ней ухаживали.
В мае Николай защитился. Аня выложилась до полусмерти, организовывая ему банкет.
За месяц до зашиты он получил приглашение, или предложение, - Аня не знала, как это на самом деле называется и каким образом информация о еще недо-вылупившемся кандидате исторических наук перемахнула через Уральский хребет - в Новосибирский университет. Николай ничего ей не рассказывал, а она не спрашивала, хотя в глубине души почему-то надеялась, что его оставят на кафедре, во всяком случае, нечто подобное говорилось на банкете, но кто и что именно сказал, она не могла припомнить - едва успевала наблюдать за столом, чтобы не было перебоев ни с едой, ни с питьем.
…Билет на поезд они покупали вместе. Николай вел себя, словно ничего необычного не происходит, ничего не меняется ни в его, ни в ее жизни. Она предложила поехать домой, пообедать вместе с родителями, но он отказался, сказав, что поскольку не знаком с ними, то теперь, за несколько дней до отъезда, не очень удобно. Аня промолчала.
Они доехали на метро до центра и как-то машинально побрели к скверику перед Большим театром.
Буйство сирени и цветущих яблонь привлекло сюда гостей столицы, как их лицемерно именовали по радио и по телевидению. Усталые люди, в основном женщины, с необъятными сумками, свертками, многоэтажными связками обувных коробок метались между ГУМом, ЦУМом и "Детским миром" и забегали сюда, чтобы передохнуть, перекусить парой пирожков или мороженым. Они приехали в Москву, бросив дома свои дела и проблемы, чтобы достать, урвать, купить, выгадать на последующей перепродаже, чтобы в результате одеть и накормить семью, оправдать дорогу и заложить основу для следующего набега на столицу.
Немолодая грузная женщина с красным потным лицом, продолжая что-то жевать, утерла рукой рот, как-то смешно собрав губы в пригоршню, словно собиралась оторвать их от лица, потом подхватила две огромные сумки, поднялась со скамейки и пошла в сторону Петровки, тяжело переступая отечными ногами, обутыми в клетчатые войлочные домашние тапочки.
Аня и Николай сели на освободившееся место, которого им вполне хватило. Оба молчали. Аня смотрела на цветущую ухоженную клумбу, на солнце, время от времени закрывая глаза, и тогда солнечные блики словно проникали под веки и цветными концентрическими кругами плавали перед ней.
- Ну что ты молчишь? - спросил шепотом Николай.
- Разве? Я думала, мы разговариваем, - ответила она, не открывая глаз.
- Странно… я не понимаю…
- Конечно, - не дала она ему договорить, - потому что каждый говорит про себя. - Она помолчала и добавила: - Я хотела сказать - в уме.
- Это-то я понял. Мне неясно другое… Она снова не дала ему договорить:
- Спрашивай - отвечаем!
Николай взял ее руку и терпеливо, сдерживая себя, чтобы не раздражаться, сказал:
- Анечка, не стоит сердиться на меня из-за какого-то обеда. Давай посидим немного и поедем ко мне, там полный холодильник и вино еще осталось - все налегали на водку, а вино почти нетронуто.
Аня повернулась к нему лицом, вскинула голову и посмотрела прямо в глаза. Она хотела сказать ему, что дело не в обеде, а в том, что он просто не хочет знакомиться с ее родителями, да и прежде не хотел, приводя всякие доводы и отговорки. На самом деле это было продуманное нежелание хоть чем-то связать себя, даже негласными обязательствами.
С провинциальной наивностью он полагал, что если пришел в дом, познакомился с родителями, то вроде бы вступил на нижнюю ступень лестницы, восходящей к браку. Она нутром чувствовала его настроение, но никогда не признавалась ни себе, ни Ленке, хотя та и твердила не раз: "Не нравится мне, что он в дом к вам не ходит", на что Аня всегда отшучивалась: "Ерунда, просто боится привыкать к домашним обедам". Возможно, он думал, что проявляет высшую порядочность - мол, ничего не обещал, не обманывал даже в малом. Скорее всего так и есть, предположила она, только зачем он пытается сейчас свести все к проблеме обеда? Как-то пошло, низко, да просто непорядочно, тем более, зная ее, он не может даже предположить, что она не понимает подоплеки всего.
- Так что, поехали? - спросил он, будто на самом деле ничего не понимал.
Она молча покачала головой.
- Ну скажи же что-нибудь! - не выдержал Николай.
- Тише, здесь люди.
- Ну тогда поедем ко мне, поговорим нормально.
- Что ты хочешь услышать от меня? Что я люблю тебя, что не знаю, как буду жить после твоего отъезда? Ведь ты все знаешь…
- Аня, - произнес он тихо, продолжая держать ее за руку, - я тоже люблю тебя, но ты должна понять, что сейчас мне нечего предложить - они только обещают комнатушку в аспирантском общежитии и скорее всего с подселением. Я не могу взять тебя с собой.
"Зачем меня брать с собой? - хотелось ей крикнуть. - Ты только позови! Я сама поеду, помчусь за тобой куда угодно! Не в пустыню ведь - в Академгородок. Если нужно, Пропущу год учебы, пойду работать, будем снимать комнату… Да мало ли что… А разве я не буду тебе нужна, когда ты засядешь за докторскую?"
Ничего этого она не сказала, молча встала, освободив руку, пошла, не глядя, к Охотному ряду. Николай последовал за ней. На выходе из скверика он вдруг сказал ей то, что, видимо, больше всего его заботило:
- Пойми, я не могу быть подлецом - наобещать сейчас с три короба и потом подвести тебя, не сдержать слова.
- Я понимаю. Только зря ты так разволновался - у меня к тебе нет никаких претензий. Ты все правильно сделал.
Он словно приободрился. В своем желании уйти от конфликта и любых осложнений Николай не понимал или не хотел понимать, что теряет Аню навсегда.
- Конечно, я мог бы остаться здесь, на кафедре. Шеф все сделал для этого. Но в Москве я буду одним из многих…
- А там - первый парень на деревне? Так? - уже с некоторой злостью спросила Аня.
- Я бы не сказал, что Новосибирский Академгородок и его вузы - деревня. Но там мне легче будет пробиться и достичь успеха. Я напишу тебе… я буду писать…
- Конечно, - ответила Аня и подумала, что человек, которому она посвятила почти год своей жизни и готова делать это до конца своих дней, обходится сейчас с ней как с вещью. Правда, ценной, нужной ему вещью, но в данный момент обременительной. Словно он сдает ее в камеру хранения на бессрочное пребывание в ней и возьмет, когда потребуется.
- В конце концов не за границу же я уезжаю насовсем - будут какие-то конференции, командировки, контакты с МГУ и нашим институтом, мы будем встречаться, - словно в подтверждение ее мыслям подвел итог Николай.
Она понимала: это конец.
Первого июня, в день отъезда Николая, несмотря на уговоры Лены не провожать его, Аня все-таки поехала на вокзал. Улыбалась, что-то говорила, кажется, даже острила, поцеловала Николая, помахала рукой, а вернувшись домой, не пошла к Ленке, а проревела до ночи, кусая подушку…
Отец и мать конечно же обо всем догадывались, но молчали, тихонько ходили мимо ее закрытой двери и тяжело вздыхали, так и не решаясь войти.
"Вздыхают, - подумала Аня, - а сами, наверное, рады, что я не уехала, осталась с ними…"
Родители легли спать. Аня оторвалась от мокрой подушки и пошла в ванную. Взглянула на себя в зеркало и даже улыбнулась: волосы сбились, лицо опухшее, глаза красные - только людей пугать. Она пустила воду, разделась, взяла станочек безопасной бритвы и стала менять лезвие. Дверь в ванную она не запирала и из-за шума воды не услышала, как вошла мать.
- Девочка моя… - Голос матери дрожал, она протянула руку и взяла у Ани лезвие бритвы.
Аня сначала растерялась, но потом, когда поняла, представила тот ужас, который должна была пережить мать. Она обняла ее.
- Мама, мамочка, родная моя… Неужели ты могла подумать, что я… из-за этого…
Они так и стояли в ванной, обнявшись, и обе плакали.
- Я просто хочу почистить перышки, побрить подмышки и все такое. Завтра я буду в полном порядке. Иди спать, не волнуй папу… иди, мама.
Мать ушла.
Аня долго лежала в теплой ванне, понемногу успокаиваясь. Ей вспомнилось, как Лена в первые дни в колхозе категорически отозвалась о Николае - прагматик и рационалист. Так оно и было, только она поняла это позже Лены… А если бы поняла раньше, разве что-нибудь изменилось бы? Пожалуй, нет. Что должно было случиться, то случилось… Он вел себя с ней искренне, не врал, но и ничего не обещал. Просто в данный момент она не вписывается в его жизненные честолюбивые планы.
И вдруг со всей ужасающей отчетливостью Аня осознала, что наступил конец ее любви, что они никогда больше не будут вместе, что такой светлый, такой счастливый период в ее жизни закончился, и она снова заплакала…
Заснула она только под утро. Сквозь сон слышала, как ушли на работу родители, но окончательно так и не проснулась. Только когда вернулась с работы мать, Аня с трудом продрала глаза. С тяжелой головой и полным безразличием ко всему окружающему она все-таки дала себя уговорить и села вместе с мамой ужинать. Потом вернулся отец, спустилась к ним Лена…
Все попытки Лены разговорить ее она пресекла.