"Было дело, да собака съела", - невесело усмехнулась она и, твердо решив сюда больше не возвращаться, толкнула прикрытую дверь.
И тут же наткнулась на редактора Тамару Ландрэ, прозванную Баландой. У автора этой клички отлично сработало ассоциативное мышление: Ландрэ, липкая и мутная, так и вливалась в воображение тюремным пойлом, а потому меткое прозвище прилипло к ней сразу и навсегда.
- Поволоцкая, это ты?! А я тебя сразу узнала, но глазам своим не поверила! Дай, думаю, дождусь. Неужели это ты! - Она оккупировала Вассин локоть, радостно (?) заглядывая в глаза. - Живая, кто бы мог подумать! Красивая, стройная! А правду говорили, что ты…
- Правду, - перебила ее Василиса, пытаясь освободиться от цепкой хватки.
- А я тебя по ушам узнала.
"Пленница" вопросительно посмотрела на "захватчицу".
- Уши твои хорошо помню, - охотно пояснила та. - Они мне всегда нравились. Как лепесточки, не то что мои вареники по бокам висят. - Видать, вирус перемен заразителен: вот и Баланда стала самокритичной.
- А ты на работу пришла устраиваться?
- Нет, я работаю.
- Правда? Где?
Васса многозначительно посмотрела в потолок.
- Ого! - округлила глаза Баланда. - А Ельцина видела?
Ответом стал неопределенный жест.
- А Горбачева?
Снова задумчивый взгляд в потолок.
- Слушай, с тобой так интересно разговаривать! Ты так много всего знаешь! - искренне восхитилась Баланда и спросила с надеждой: - А мне нельзя к тебе? Ты же знаешь, я политически грамотна. И редактор хороший.
Неопределенное пожатие плечами. Баланда с сожалением вздохнула, расценив этот жест как отказ.
- Понимаю, туда просто так не попадешь. Большой блат нужен, само собой. А у тебя, говорили, отец писатель был, с Горьким дружил. Везет, у кого родители такие, все им на блюдечке подают. А я сама дорогу в жизни себе пробиваю. Все вот этими руками и головой. - Она растопырила перед собственным носом "сардельки" с короткими ногтями и с удивлением на них уставилась, словно видела впервые. Потом опять вздохнула, на этот раз с завистью. - Счастливая ты, Поволоцкая, все тебе нипочем. А мы вот тут прозябаем - и перспективы никакой. Говорят, сокращение опять будет. Некоторых, само собой, выкинут. Я, конечно, стараюсь политических ошибок не делать и тексты пишу хорошие, но кто знает, что будет дальше! Газеты, само собой, читаю. Но путаюсь иногда, - неожиданно призналась безошибочная. - Сейчас так все меняется! Что вчера было черным - становится белым. И наоборот. Разве тут успеешь сориентироваться? Дома сутками не отлипаю от телевизора, а все равно кавардак в голове. Однажды даже на митинге демократов была. Попов выступал, Станкевич, Ельцина издали видела. Но ничего не поняла. Плохо было слышно, мы далеко стояли.
Васса слушала Баланду вполуха, прикидывая, в какую бы паузу вставить свое "до свидания" и достойно покинуть уютный закуток. Хоть и беседовали (!) они на площадке под лестницей, куда редко заглядывает народ (только заядлые курильщики), но рисковать не хотелось: еще одна подобная встреча была бы совсем ни к чему.
- Говорят, Гаранин собирается на пенсию, - доносился монотонный бубнеж. - Вот весело будет! Новая метла придет - всех нас выметет. Само собой! - пожаловалась Баланда и обреченно вздохнула.
Наконец-то! Бог любит троицу - третий вздох оказался решающим.
- Я уверена, тебя оставят. До свидания, Тамара. Меня ждут, - разразилась "собеседница" длинной тирадой и, ободряюще улыбнувшись, дала ходу.
От растерявшегося перед грядущими переменами Гаранина и сбитой с толку Баланды, от длинных узких коридоров, от мониторов, микрофонных папок, сценариев эфирного дня с расписанными ролями для кандидатов на вылет - от всей этой безумной, близкой, похоже, отказавшейся от нее и навсегда ушедшей жизни.
Легко вполуха слушать Баланду, сложнее улыбаться Гаранину, когда он произносит "нет", и очень трудно держать марку перед собой. Она медленно шла по улице. Мечты, мечты, где ваши сладости? Мечты ушли - остались гадости. И что прикажете теперь делать? Без работы. Без денег. Без Владика - царство ему небесное. Да разве при нем возможно было чувствовать себя такой одинокой и лишней, никому не нужным огрызком прошлой жизни! Вспомнив мужа, Васса почувствовала, как сдавили ее сердце беспощадные клещи вины. И хоть говорил тогда отец Александр, что не виновата она ни в чем и каждому Господь отмерил свой срок на Земле, - не убеждали эти слова. До сих пор гложет душу сознание вины перед "мужем: не уйди она тогда в монастырь, может, и был бы жив Влад. Ее Владик - ласковый, добрый, упрямый, помешанный на своем Сене, монтажах, озвучках, неизведанных местах и прочем вздоре, который зовется жизнью. Вспомнилось, как увидела в своей маленькой келье бледную, заплаканную Ларису в черном шифоновом шарфике с нелепой бледно-зеленой каймой по краям и страшной вестью. Шла третья седмица - Крестопоклонная - Великого поста, и послушница усердно молилась о всех, оставленных в мирской жизни, а особенно о своем муже, благодарила Господа за дарованную дважды жизнь, просила прощения за грехи, молила продлить дни тем, кого любила и оставила. Почему Господь не внял ее мольбе?! Но разве могла знать заново рожденная тогда, шесть лет назад, что бесценный жизненный дар не передаривается, а слепое поклонение паче гордыни? Только теперь ей открылась простая, но вечная истина: капли-жизни, среди которых и ее, должны наполнять чашу Господнего терпения не жертвенностью - любовью, не страданием - радостью. Только тогда не прольется чаша эта. И она, Василиса Поволоцкая, чудом выкарабкавшаяся из смертельной болезни и отмолившая исцеление шестью годами, никогда не отравит свою каплю унынием и безверием. Она не сдастся! Обязательно найдет выход - сама, без помощников. Как говорится, кто живет с разумом, тому и лекарь не нужен.
Сбоку послышались короткие автомобильные гудки и знакомый голос окликнул:
- Василиса!
У тротуара притормозила машина, и из белых "Жигулей", расплываясь во весь рот, на нее смотрел доктор Яблоков, Яблочко, Сергей Сергеич - собственной персоной. Профессор медицины, безнадежно влюбленный в нее шесть лет назад и вытащивший ее со своим другом-физиком с того света.
- Василиса, я уже несколько минут сигналю, но никак не могу пробиться в зону твоего внимания. - Он открыл дверцу. - Садись, быстро, здесь остановка запрещена. И командуй: куда бы ты ни направлялась, я довезу тебя. Ты не представляешь, как рад тебя видеть!
- Представляю, - ответила она, устроившись рядом, - потому что видеть тебя тоже очень рада. Здравствуй, Сережа!
- Правда?! - обрадовался, как мальчишка, сдержанный профессор. - Здравствуй, Василиса! Прости за банальность первого вопроса после стольких лет, но эскулап во мне - диктатор. Как себя чувствуешь?
- Хорошо, - улыбнулась Васса.
- Мог бы и не спрашивать, зануда, верно? - пошутило медицинское светило. - Давно в Москве?
- Второй день.
- Навсегда или на время? - осторожно спросил.
- Навсегда.
- Послушай, Василиса, - просиял он, - пожалуйста, окажи мне честь, отужинай со мной. В Москве сейчас появляются уютные маленькие ресторанчики, я знаю один из них. Приглашаю, тебе должно понравиться. У них шеф-повар - грузин, хачапури - стон, а сациви - истома, - совращал старый друг, - ты же любишь грузинскую кухню! Поговорим о жизни, ведь столько лет прошло. Поделимся друг с другом шестилетними событиями. Я очень рад тебя видеть, правда! - И ловко перехватил правой рукой руль, сворачивая в переулок; на безымянном пальце сверкнул тонкий золотой ободок. Профессор Яблоков поймал ее взгляд. - Помолвлен. Через три месяца идем в ЗАГС. - Помолчал и тихо добавил: - Я не мог забыть тебя пять лет.
- Сережа, поздравляю! И искренне желаю счастья. - Никакой реакции. - У нас бы все равно с тобой ничего не сложилось, Сереженька. Я очень любила Влада.
- Почему "любила"?
- Он умер. Четыре года назад.
- Прости, не знал. Прими мои соболезнования. Влад был настоящий мужик.
Машина плавно остановилась у кромки тротуара в тихом переулке, где молодая остроносенькая листва беспечно приплясывала под дуду легкого ветерка. Васса невольно засмотрелась на зеленых плясунов.
- Василиса, выслушай меня, пожалуйста. Соглядатай прекратила слежку за вертлявой флорой.
- Василиса, - Яблоков задумчиво уставился на майский куст сирени, - я был очень в тебя влюблен, ты знаешь. - Он вдруг замолчал. Молчала и она, ожидая продолжения. - Влюбленность не успела перерасти в любовь. Ей помешала болезнь. И все отступило перед страхом тебя потерять. В прямом смысле слова. - Сергей говорил короткими рублеными фразами и, не отрываясь, смотрел перед собой в лобовое стекло, как будто видел в изогнутых ветках что-то очень важное, сокровенное, открытое только ему одному. - Мы победили тогда. Вместе. Но ты все-таки ушла, слава богу, живой. - Слова выстраивались в предложения, не доказывая, не убеждая. И голос был спокойным. Только пальцы крепко держались за руль да побелели на них костяшки. - Судьба распорядилась всем, как сочла нужным. Но я тебя очень прошу, - он повернулся наконец к ней лицом и, глядя прямо в серые глаза, тихо попросил: - не позволяй мне уйти из твоей жизни. Я очень искренне и с большим уважением к тебе отношусь. Друзьями разбрасываться не пристало. А я твой друг и очень надеюсь, что ты понимаешь это.
Она ласково прикоснулась к побелевшим суставам:
- Спасибо, Сережа. Отвези меня, пожалуйста, к Ларисе.
Дверь открылась сразу, после первого звонка, и на пороге проявилась молодая девушка лет семнадцати. Густые пепельные волосы, небрежно сколотые сзади, торчали на макушке забавным петушиным гребешком. Огромные карие глаза придавали лицу трогательное выражение беззащитной лани. Глаза перепевали брови: они не тянулись - разлетались к вискам, словно пряталось там от чужого взгляда что-то очень интересное. Высокие, округленные молодостью скулы обтягивала тонкая кожа, с ее нежностью спорили губы - свежие и аппетитные - будто Вассины фирменные пирожки-лепестки из духовки. Надменно торчал точеный носик. Длинные стройные ноги утопали в больших, не по размеру, шлепанцах, изящная фигурка пряталась в нелепом пестром балахоне: то ли домашнем халате, то ли стильном блузоне. Васса подотстала от моды и дать точное определение одеянию девушки не смогла. "Живая картина, чудо!" - любуясь ею, решила она. Чудо улыбнулось и отступило в сторону.
- Здрасьте, теть Вась! Проходите! - раскрылись розовые лепестки.
- Ты меня помнишь, Настя?! - обрадовалась гостья.
- Конечно, я же…
Фразу не дала закончить хозяйка, выскочившая в прихожую. Глядя на нее, сразу становилось понятно, что оригинал - эта женщина, а девушка - копия, выполненная, безусловно, мастерски, но дальтоником. Это подтверждали глаза: на оригинале их цвет был зеленым, на копии - темно-коричневым, с медовым оттенком. Знаток живописи мог бы различить и почерк художников. Линии подлинника - плавные, краски - пастельные, в то время как манера письма копииста отличалась сочностью цветов и резкостью мазков. Да еще, пожалуй, пропорции не соблюдены: копия повыше. Вот и все! В остальном - сходство идеальное, даже макушки обеих одинаково венчали забавные хохолки. "Картина" всплеснула руками и упала прямо на "искусствоведа".
- Васька, солнце мое, как хорошо, что ты пришла пораньше! Как я соскучилась по тебе! Боже мой, целых шесть лет! Как можно столько не видеться! Черт побери, ну почему мы опять должны расстаться?! - Ее обычно сдержанная, скупая на внешние эмоции, холодноватая подруга причитала, как деревенская баба, и все никак не могла оторваться от Вассы.
- По капусте да по кочану! - пошутила гостья. - Ты забыла, что у тебя муж есть? А куда иголка, туда и нитка. И чертыхаться прекрати!
- Ох, Васька, - весело вздохнула Лариса, - больше тридцати лет тебя знаю, а все такая же: за словом в карман не полезешь!
"Да нет, Ларик, - подумала Васса, - теперь я свои слова не то что в кармане - на чердаке храню. Чтоб дольше доставать: пока доберешься, глядишь, и надобность отпадет".
- Стаська, ну-ка тащи тапки тете Вассе.
- Они уже здесь, - доложила наблюдавшая за ними "копия".
- Спасибо, Настенька. - Васса сунула ноги в мягкие пушистые тапочки.
- Пойдем в ванную руки мыть, - потащила за собой гостью счастливая хозяйка. - А потом покажу тебе свое житье и поговорим про бытье.
- Ты никого больше не ждешь? - спросила Васса, вытирая руки голубым махровым полотенцем с вышитым яблоком внизу.
- Нет. Я что, ненормальная, чужими людьми себя на дорожку окружать? Пойдем! Пробежишься с гидом по залам.
Осмотром трехкомнатной квартиры экскурсантка осталась довольна. Ларискино жилье было уютным, светлым, просторным. Здесь легко дышалось, хотелось остаться подольше. И было совершенно очевидно, что этот приветливый дом любит своих хозяев: маленький оркестр, трио, где у каждого своя скрипка, играют слаженно, и мелодия выходит красивой. На десятой минуте обзора зазвонил телефон.
- Василек, звонил Вадим, просил извиниться перед тобой, - сообщила экскурсовод, положив трубку. - Он задерживается и к обеду не успевает. Жаль, конечно, а с другой стороны, никто не помешает откровенно поговорить. Давайте-ка, девочки, к столу! - скомандовала она и потянула Вассу в кухню.
На красивой шелковой скатерти пристроились хрустальные рюмки и штоф с водкой, пузатилось шампанское, высилась горка любимых Вассиных пирожков, в розетке алела икра и что-то немыслимое выглядывало из резных салатников, подпевая огурчикам, грибкам, лобио и прочей аппетитной снеди.
- А ты уверена, что мы останемся после обеда живы? - поинтересовалась Васса, усаживаясь за стол.
- Ешь, Василек, пока рот свеж, - рассмеялась хлебосольная хозяйка, - а как завянет - ничто не заглянет.
За обедом Лариса рассказала про Юльку. Рыжая консульша все еще живет в экзотическом Стамбуле, по-прежнему не надышится на своего Юрия, воспитывает шестилетнего Ваську и подумывает о втором ребенке.
- Собираются в отпуск, скорее всего, в августе. Отдыхать, наверное, будут в Турции. Там прекрасные места, Рыжик в прошлом году была в восторге.
- А как твоя мама?
- Спасибо, хорошо. После нашего отъезда переберется сюда. Будет за Стаськой присматривать.
- Я не цветок, чтобы за мной присматривать, - подала наконец голос молчаливая Настя.
- Еще какой цветок! - рассмеялась Лариса.
- Спасибо, мамуля, все было очень вкусно. Я пойду, мне заниматься надо.
- На здоровье, солнышко! Конечно, иди.
- До свидания, теть Вась. - На гостью вдумчиво, с интересом смотрели два миндальных ореха. - Мы еще увидимся? Вы к нам придете? Мама ведь через неделю вернется и будет в Москве, пока я не сдам экзамены.
Васса улыбнулась и кивнула в ответ. Настенька, поражая красотой, обезоруживала искренностью и естественностью. Устоять перед ее обаянием было невозможно. Девушка поднялась из-за стола и вдруг, поддавшись внезапному порыву, наклонилась и прикоснулась губами к щеке гостьи.
- Приходите, я буду ждать, - шепнула она и быстро вышла из кухни.
Обласканная растерянно уставилась на Ларису.
- Ты для нее идеал, Василек, - улыбнулась та. - Мужественная женщина, которая дважды не побоялась изменить свою жизнь. Я много рассказывала ей о тебе, многое она помнит. О тебе и о Юльке, о нас троих. Но ты же понимаешь, я - мать. Это, как вода, воздух - без них нет жизни, но их не замечаешь. Рыжик понятна, она ясна и предсказуема. А ты - тайна, загадка. К таким тянутся, точно к магниту, особенно в Стаськином возрасте.
- Настенька выросла красивой, - заметила Васса.
- Была бы счастливой. За ее счастье я готова отдать все, что у меня есть.
- Ей твоего не надо. Думаю, она своего добьется.
- Дай-то Бог!
- Настя сказала, ты через неделю возвращаешься?
- Да. Буду здесь, пока не сдаст вступительные.
- Куда?
- В "Мориса Тореза". У нее прорезались способности к языкам. За шесть лет - приличный английский. Да еще парочку прихватила - французский и итальянский. Сейчас немецкий учит.
- Полиглот!
Лариса просияла и потянулась к пачке сигарет.
- Будешь?
- Отвыкла.
- А я не смогла. Ты же знаешь нашу работу - сумасшедший дом. - Изящно стряхнула пепел в пепельницу, спокойно добавила: - Да и жизнь мою ты знаешь.
- Ты счастлива? - осторожно спросила Васса.
- Хочешь сациви?
- Нет, спасибо.
- Еще что-нибудь? Пирожок?
- Нет.
Хлебосольная хозяйка замолчала, уставилась на сигарету, с интересом наблюдая за растущим столбиком пепла. Потом подняла прозрачные зеленые глаза и твердо ответила:
- Я счастлива. Честное слово.
Васса улыбнулась, ласково пожав ее руку. Они сидели рядом, молчали - и все было понятно. Что нужны друг другу, что счастливы своей дружбой и сберегут ее до конца.
- Не по-бабьи сидим как-то, - рассмеялась вдруг Лариса, - молча.
- Эт-точно! - поддакнула Васса.
- У Гаранина была? Молчаливый утвердительный кивок.
- И как? Отрицательный жест.
- Васька, ну почему ты отказываешься от нашей помощи? У Вадима много друзей, не на телевидении - так в газете могла бы работать, нет проблем. Тем более у тебя хороший слог. Да и я обзавелась кое-какими связями, когда вела программу. Почему не хочешь, чтобы мы тебе помогли, Василек? Ведь мы же не чужие люди!
- Я сама, - упрямо ответила Васса. Лариса вздохнула.
- Лара, мне надо строить жизнь с самого начала, с нуля. Свою - не чужую! А потому я должна знать собственные силы. Иначе не выжить. - И, четко выделяя каждое слово, добавила: - Ни к кому, ни за чем не стану протягивать с просьбой руку, даже к тебе. Только сильный может позволить себе такую роскошь. Слабый - нет. - Господи, это же так элементарно! Слабый должен стать сильным, тогда он сможет помогать и принимать помощь. Я сейчас слаба, но буду сильной, надеюсь. - Длинное объяснение тяготило, и она шутливо закончила: - А ты пытаешься спутать карты!
- У меня болит за тебя душа, - тихо ответила Лариса.
- Ничего, ниже земли не упаду!
Сейчас, вышагивая вечерней улицей к дому, Васса мысленно прокручивала этот разговор. Не погорячилась ли она с красивыми фразами? В самом деле, почему бы не принять помощь от лучшей подруги или от ее мужа? Милейший, кстати, человек. Работала бы, покачивала себе ножкой на ножке да поплевывала в потолок. Чем не жизнь? На хлеб всегда хватит, может, когда и на икру с маслом достанется. И нервы спокойны: будильник - по будням, чаек с телевизором - по выходным да спокойные выгулы по праздникам под ручку с батоном хлеба. Тихо, сыто, безмятежно. Она вдруг затосковала от такой перспективы. Нет! В болоте тоже тихо, а жить там лихо. Да и несподручно собственную судьбу чужими руками устраивать, на то и свои даны, чтоб даром не болтались. Нет, уж лучше самой тропинку расчистить, самостоятельной дорожкой топать, своим умом жить. Как говорится, каждая кадка должна стоять на собственном днище.