Но выясняется, что мне не стоит беспокоиться, что Коннор заметит что-то, кроме моего тела, ведь его взгляд приклеился к моей груди. Хотела бы я, чтобы блуза не была столь откровенной, но утром Рейган украдкой отрезала от нее верхние пуговицы.
- Ты такая сексуальная, Ливи. Как мне удалось встретить кого-то, настолько удивительного? - Я чувствую его вес на себе, когда он наполовину нагибается, наполовину падает на меня, прижимая к стене. - Ты милая, непорочная и идеальная. И вся моя. - Его губы опускаются к моей шее. - Иногда мне хочется… - Он нагибается еще больше, прижимаясь пахом к моему бедру, и расплющивает мою гей-теорию, как спелый помидор. Рука, которая шарит по моим волосам, соскальзывает на грудь и сжимает ее, как мячик для снятия стресса: грубо и совершенно не приятно.
Думаю, любое количество текилы не способно сделать это приятным.
- Мне надо в уборную, - бормочу я, выворачиваясь из-под него, и уношусь прочь из кухни. Там я больше не в силах находиться. Не в силах находиться рядом с Коннором. Мне хочется убежать домой, чтобы принять душ и забыть о случившемся.
Мне нужен Эштон.
Я вытаскиваю телефон и быстро отправляю ему сообщение. Не дожидаясь ответа, я обыскиваю комнату за комнатой, дважды умело избежав столкновения с Коннором. Но нигде не могу найти Эштона, и никто его не видел. Быстро осмотрев гараж, я нахожу там его черный автомобиль.
Эштон здесь.
Что значит, он должен быть в своей комнате.
Но не отвечает на сообщения.
О том, чтобы ничего сегодня не чувствовать, не может быть и речи. Страх вернулся и усилился десятикратно, закручиваясь внутри, словно смертельный водоворот ревности, боли и отчаяния.
У меня лишь два варианта: уйти, предположив, что наверху он с кем-то, либо пойти и самой проверить.
Крепко обхватив себя руками, я поднимаюсь наверх. Каждый шаг приближает меня либо к апофеозу кошмарного дня, либо к океану облегчения. Мне кажется, если найду его с другой, то погибну.
Зачем я так с собой поступаю? "Потому что ты - мазохист".
Впереди я вижу закрытую дверь. На ней нет ни красного носка, ни любого другого намека на то, что там кто-нибудь может быть.
И все же…
Мне даже не приходится сознательно задерживать дыхание, ведь я и так вовсе перестала дышать, прижавшись ухом к двери. Тихо играет музыка, значит, он внутри, но за исключением этого…тишина. Ни стонов, ни женских голосов.
Я легко стучу, пока не струсила.
Ответа нет.
Сглотнув, я стучу снова.
Ответа нет.
Я аккуратно берусь за ручку и понимаю, что дверь не заперта.
Необычнее я себя не чувствовала: кровь приливает к ушам, сердце колотится, как бешенное, но при этом в легких совершенно спокойно. Я понимаю, что долго так продолжаться не может. Понимаю, что скоро у меня закружится голова, и я потеряю сознание, если не сделаю выбор.
Мне надо сделать выбор. Сейчас я могу повернуться и уйти - уйти из этого дома, потому что не в состоянии иметь дело с Коннором, - и не увидеться с Эштоном. И я не прикоснусь к нему, и его не будет рядом, чтобы помочь забыть этот ужасный день только так, как умеет он.
Либо я могу открыть дверь, рискуя увидеть его с другой.
Я открываю дверь.
На краю постели в полотенце сидит только вышедший из душа Эштон и пристально смотрит в пол, одной рукой теребя ремень на запястье. В другой руке он держит стакан с янтарного цвета жидкостью.
Если бы я почувствовала еще большее облегчение, то растаяла бы.
- Привет, - произношу я как можно мягче, когда мной завладевает притяжение к нему.
- Закрой дверь. И запри. Пожалуйста. Никого не хочу сегодня видеть. - Его голос низок и глух. Он даже глаза не поднял. Не знаю, что это за настроение. Прежде я его таким не видела.
Я следую его указаниям, запирая снаружи полный дом людей, вечеринку, Коннора. Всё. И остаемся лишь мы.
И тогда я ступаю вперед, медленно, осторожно. Пока не оказываюсь в полуметре от него, Эштон не поднимает своих темных глаз и медленно не осматривает меня от красных туфель до головы. Его взгляд останавливается на моей груди.
- Тебе не стоит здесь находиться, - бормочет он, делая глоток из стакана.
- Почему ты не внизу?
Он взбалтывает жидкость.
- Дерьмовый день был.
- У меня тоже.
Допив остатки, Эштон ставит стакан на тумбочку.
- Хочешь, чтобы я помог забыться? - Возбуждение между бедрами тут же подтверждает, что мое тело будет этому только радо. Взгляд карих глаз, в конце концов, поднимается к моему лицу, но в них нет и намека на веселье. В них нет ничего, кроме покорной грусти и небольшого остекления. - В этом я хорош, правда же. - За этими словами скрывается смысл, который я не могу полностью уловить.
- Я знаю, что ты нашел фотографию.
Он склоняет голову.
И теперь, когда я стою здесь перед Эштоном, смятение, с которым я боролась на протяжении многих недель, растворяется. Впервые за всю свою жизнь я точно знаю, чего хочу. И ни капли не сомневаюсь в правильности этого желания.
- Сегодня я тоже тебе кое-что дам.
Я отталкиваю кружащихся в животе бабочек, полностью сосредоточиваясь на том, что собираюсь сделать, на том, что собираюсь ему отдать, если он это примет, и выскальзываю из туфель. Не знаю, легче или сложнее было бы, не наблюдай он, но я расстегиваю те четыре пуговицы, которые оставила Рейган, и облегающая блуза падает на пол. Пальцами я быстро добираюсь до пуговиц на юбке, и та тоже оказывается у моих ног.
Словно он борется с желанием воспротивиться и проигрывает, Эштон поднимает взгляд, осматривая меня, а потом отводит глаза в угол комнаты.
- Господи Иисусе, Айриш, - бормочет он сквозь зубы и руками сжимает край матраса, стараясь обуздать себя. - Я не смогу остановиться.
В ответ я завожу руки за спину и расстегиваю застежку на бюстгальтере, дав ему упасть на пол. За ними тут же следуют чулки. Вскоре, я стягиваю с себя все до последнего элементы смехотворного костюма, но Эштон так на меня и не смотрит. На самом деле, его глаза и вовсе закрыты.
Я сглатываю и протягиваю руку, обводя кончиком пальца птицу на его предплечье, намеренно избегая прикосновения к шраму.
- Скажи, что она значит. - Это не вопрос. Я не оставляю ему выбора.
Повисает длительная пауза, пока он молчит.
- Свободу.
Я перевожу палец на другую татуировку, на плече. И снова требую:
- А эта? Скажи мне, что она значит.
Немного громче.
- Свободу.
В ответ я целую ее.
Я развязываю его полотенце, убирая концы в стороны. Молча сажусь сверху на его колени. Эштон все еще ко мне не притронулся, но теперь его глаза открыты, и со странным выражением лица, которое мне непонятно, он изучает мое тело. Его выражение напоминает удивление или благоговейный трепет, словно он не верит, что это происходит на самом деле.
Я опускаю ладонь на символ на груди Эштона, чувствуя биение его сердца.
- Свобода?
Его взгляд мгновенно поднимается к моим глазам. Его голос теперь более уверенный, более непокорный, чем прежде.
- Да.
Я не даю ему отвлечь себя, соскальзывая рукой на то место, где, как я знаю, набито мое имя. Мне даже не нужно спрашивать у него значение татуировки, ведь я и так, не сомневаясь, знаю. Он уже сказал мне об этом столькими способами.
- Свобода, - произносит он без побуждения с моей стороны.
У меня нет всех элементов пазла, чтобы собрать этого прекрасного, загнанного в ловушку, сломленного мужчину. Но один элемент есть точно, и лишь у меня есть право его отдать. На одну ночь, на все ночи. Как долго он будет его желать.
Себя. Без остатка.
Я знаю, что мне следует сделать дальше. Не знаю, как он отреагирует. Хорошая ли это идея или плохая, но мне нужно это сделать. Удерживая его взгляд, пытаясь глазами сказать ему, что все будет хорошо, я тянусь к его запястью, к браслету-ремешку, к удерживающей его застежке. В выражении лица Эштона мелькает паника, а мышцы шеи напрягаются. Мгновение мне кажется, что это плохая идея. Но я стискиваю зубы, прикладывая всю накопившуюся во мне злость на его отца и то, что он сделал и продолжает делать с ним, а неумышленно и со мной, и рву этот чертов браслет, отбрасывая в другой конец комнаты.
- Сегодня я отдаю тебе твою свободу, Эштон. Так что, черт побери, возьми ее.
Я ни на секунду об этом не жалею.
Ни когда он переворачивает меня на спину.
Ни когда без колебаний входит в мое тело.
Ни когда я вскрикиваю от того самого момента боли.
И определенно ни тогда, когда он берет свою свободу.
И дарит мне часть моей.
* * *
В темноте, с затихающими внизу слабыми отзвуками вечеринки, Эштон совершенно спонтанно приоткрывает завесу тайны настолько, чтобы оттуда выскользнуло воспоминание.
- Она пела на испанском эту песню. - Он водит пальцами по моей спине, а моя голова покоится у него на груди. Я слушаю стук его сердца, все еще испытывая благоговейный трепет перед ним, собой и нами вместе. Это было…невероятно. И ощущалось настолько правильно, как ничто прежде. - Слов не помню и до сих пор не знаю, что они значат. Помню только саму мелодию. - Щека вибрирует от низкого, мелодичного урчания, когда Эштон начинает без слов напевать.
- Красиво, - шепчу я, поворачивая лицо так, чтобы поцеловать его идеальную грудь.
- Да, - соглашается он. Его рука замирает. - Когда он заклеивал мой рот скотчем, мне не оставалось ничего другого, кроме как напевать. Так что, я напевал часами. Это помогало.
Часами.
- Это мое любимое воспоминание о маме.
Приподнявшись на локтях, я вглядываюсь в его лицо и вижу стекающие из уголков его глаз слезы. Мне так сильно хочется спросить, что с ней случилось, но сейчас я не могу заставить себя это сделать. Все, чего мне хочется, - поцелуями стереть его слезы.
И помочь ему забыть.
* * *
Мы узнали, что если игнорировать стук, через пару минут он прекратится. Уже трижды это сработало. Сейчас полдень, а мы с Эштоном лежим, запутавшись телами в мягких, белых простынях, мое тело ноет в таких местах, где никогда прежде не ныло, и я надеюсь, что это сработает и в четвертый раз. Потому что у меня нет желания покидать эти четыре стены. Ведь в них мы отбросили все свои страхи, обязательства и ложь. В них мы оба нашли свою свободу.
- Как себя чувствуешь? - шепчет мне на ушко Эштон. - Сильно все болит?
- Немножко совсем, - лгу я.
- Не ври, Айриш. Тебе на пользу это не пойдет. - И словно доказывая свои слова, он прижимается своей эрекцией к моей спине.
Я смеюсь.
- Ладно, может, для этого и немножко чересчур все болит.
Он садится и полностью сдергивает с меня одеяло. Уложив мои ноги, он, не торопясь, нагло осматривает мое тело, и с каждой секундой страсть в его взгляде все увеличивается.
- Я хочу запомнить каждый сантиметр твоего тела и выжечь эту картинку в голове, чтобы она пылала в мыслях все сутки напролет.
- Разве отвлекать не будет? - дразню я, но не стесняюсь под его испытующим взглядом. По-моему, мое тело начинает его страстно желать. Теперь я уж точно не такая скромная рядом с ним. Не после двенадцати часов, проведенных рядом с обнаженным Эштоном.
Он проводит своим крупными ладонями вверх и вниз по моим бедрам и бормочет:
- В этом вся суть, Айриш.
- Даже мои ступни? - Игриво хихикая, я поднимаю ногу и провожу большим пальцем по его подбородку.
Эштон перехватывает ее. Хитро улыбнувшись, он крепко ее сжимает и проводит языком по ступне. Я зажимаю рот ладонями, чтобы не разразиться хохотом, и пытаюсь вывернуться, но это бессмысленно. Он слишком силен.
К счастью, он прекращает меня мучить и забирается обратно, укладываясь на бок рядом со мной. Рукой он убирает волосы с моего лица, а я пальцем провожу по тому месту, где на его теле выбито мое имя.
- Расскажи, почему называешь меня "Айриш".
- Разумеется, но обо всем по порядку. - Он многозначительно выгибает бровь.
- Господи, какой ты упертый! - Я тяжело вздыхаю. Если учесть, что я лежу совершенно голая рядом с мужчиной, думаю, уступлю ему, чтобы узнать правду. Сжав губы, чтобы они не растянулись в усмешке, я бормочу: - Ладно. Может, я тебя и хочу.
- Может? - Он ухмыляется. - Ты подошла и практически сорвала с меня тогу, притянув к себе, а потом прокричала: "Поцелуй меня, я - ирландка!"
Я задыхаюсь и вскидываю руку ко рту, когда слова вызывают в памяти воспоминание об удивленном лице Эштона в тот самый момент и последующий за этим поцелуй. Мой первый настоящий поцелуй.
- О, Боже, ты не врешь. - Щеки у меня начинают пылать, а Эштон разражается смехом.
- А потом ты просто развернулась и унеслась танцевать. - В его глазах мелькает огонек. - Я собирался оставить тебя в покое, но после того, что ты сделала… - Большим пальцем он нежно потирает мою нижнюю губу. - Ни за что эти губы ни к кому бы больше не прикоснулись.
Кончиком пальца я провожу по его ключице, принимая тот факт, что сама все заварила. Мой высвободившийся зверь каким-то образом с самого начала точно знал, чего хочет. Задолго до того, как с этим согласилась я.
Перехватив мои пальцы, Эштон целует каждый из них, а его взгляд пылает от напряжения, остановившись на моем лице.
- Ты точно знаешь, почему я всю неделю копался на пыльном чердаке тренера, да?
Сердце переполняется чувствами при упоминании об этом. О том, что этот милый парень ради меня сделал. Я не уверена точно, почему, разве что сделать меня счастливой. Но я знаю, какое это имело значение для меня: помогло увидеть то единственное, чего мне хотелось, погребенное под кучей неопределенностей.
- Потому что ты безумно влюблен в меня? - повторяю я его слова, произнесенные в тот день в аудитории, и шутливо подмигиваю, давая понять, что просто шучу.
Но Эштон не отвечает мне фырканьем, смешком или чем-то, и близко похожим на юмор. Его лицо выражает лишь искренность, когда он наклоняется и в крошечном поцелуе прижимается к моей нижней губе.
- Столько, сколько тебя знаю. - А потом он снова меня крепко целует.
И я тут же проваливаюсь обратно в забвение.
- Может, не так уж у меня все и болит, - выдавливаю я в его голодные, но при этом нежные губы.
Простонав, он спускается губами к моей шее, моей груди, моему животу, разжигая необходимость в десятый, сотый, тысячный раз с тех пор, как мы оказались в его постели.
И тогда стук начинается снова.
- Эйс, открывай! Я знаю, ты там. - Повисает пауза. - Не могу найти Ливи. Она не отвечает на звонки.
"Блин".
Коннор.
У меня ни разу даже мысли о нем не возникло. Ни разу с того момента, как прошлой ночью я вошла в эту комнату.
- Если через две минуты ты не откроешь дверь, я возьму долбанный ключ.
Мы с Эштоном смотрим друг на друга. Пламя между нами погасло, словно на костер вылили ушат ледяной воды.
- Блядь, - бормочет Эштон себе под нос, оглядываясь. Повсюду разбросаны мои вещи.
Мы скатываемся с кровати и начинаем их подбирать. Может, Коннор и был пьян, но, думаю, этот наряд он узнает.
- Возьми.
Эштон передает мне мое пальто. Я благодарю небеса, что вчера решила надеть длинное черное пальто. Оно спрячет все, кроме туфель и черных чулок, когда я буду возвращаться в общежитие.
- Спрячься в ванной. Я попытаюсь от него избавиться, - шепчет он, нежно меня целуя.
Стремглав я бегу туда, когда раздается звук поворачиваемого Коннором ключа.
- Иду я! - орет Эштон.
Быстро закрыв и заперев за собой дверь в ванную, я задерживаю дыхание и тихонько одеваюсь. Слышу я их идеально.
- Иисусе, Эштон, прикрой свой хрен. Меня и так тошнит, - слышу я ворчание Коннора и закатываю глаза. Разгуливание голышом свойственно только Эштону или всем парням? - Что с тобой вчера случилось, мужик?
Я слышу, как со стуком захлопывается дверца шкафа, и предполагаю, что Эштон натянул плавки. И даже в сложившейся стрессовой ситуации перед глазами встает картинка: как я срываю их с Эштона в ту же секунду, когда Коннор уходит.
- Настроения не было, - слышу я тихий голос Эштона.
- Ты…один тут?
- К несчастью.
- Ну, ты пропустил классную вечеринку, судя по тому, что я помню. А помню я немного. - Он замолкает. - По-моему, я налажал с Ливи.
Я прикрываю глаза и глубоко вдыхаю, когда во мне разливается чувство тревоги. У меня нет никакого желания это слушать.
- Да? Хреново. - Эштон просто феноменально притворяется совершенно незаинтересованным.
- Ага, мне кажется, я слишком сильно надавил. Она рано ушла с вечеринки, а теперь не отвечает ни на звонки, ни на сообщения.
- Дай ей время остыть.
- Да, видимо надо. Но сегодня я к ней схожу. Мне нужно знать, что все в порядке.
"Не в порядке, Коннор. И никогда, на самом-то деле, не было". Тихо вздохнув, я мирюсь с мыслью о том, что не смогу всю жизнь прятаться в комнате Эштона, хотя она не раз проносилась в голове. Мне надо одеться и вернуться в общежитие, чтобы порвать с Коннором.
И он дал мне идеальное оправдание.
Я могу обвинить Коннора в этом разрыве. Он слишком сильно на меня надавил. Он знает, что я не хотела торопиться, но при этом лапал меня, как тринадцатилетний мальчишка. Все сложилось идеально. В этом случае моей вины не будет. Он будет думать, что сам виноват. Он будет…
Глубоко вздохнув, я оборачиваюсь к своему отражению в зеркале: к женщине в черных чулках, с прической, кричащей "Я только что потеряла девственность, а потом и немного волос в придачу", которая прячется в ванной, пока ее бойфренд стоит по другую сторону двери и делится переживаниями о ней со своим лучшим другом - мрачным и сломленным мужчиной, в которого она безумно влюбилась. И все, о чем способна думать эта женщина: как ей избежать признания в том, что она совершила столько грехов.
Я совершенно ее не узнаю.
Услышав тяжелый вздох Коннора, я понимаю, что он трет макушку. В этом весь Коннор. Предсказуемый.
- Я просто...думаю, что люблю ее.
Меня так скручивает, словно я только что получила под дых. "О, Боже мой". Он только что это сказал. Вслух сказал. Где-то глубоко на подсознательном уровне я этого опасалась. Теперь же это реально. Думаю, меня стошнит. Серьезно, я в двух секундах от того, чтобы не нырнуть к фаянсовому другу.
"Это. Его. Уничтожит".
А Коннор не заслужил того, чтобы его уничтожали. Может, мне он и не подходит, но этого не заслуживает. И все равно, независимо от того, какую я назову причину, обвиню ли я его или себя, скажу правду или нет, я его раню. И мне нужно смириться с этим, потому что, несмотря ни на что, между нами все кончено.
Меня удивляет раздраженный голос Эштона.
- Ты ее не любишь, Коннор. Ты думаешь, что любишь. Но едва ее знаешь.
Мое отражение кивает мне головой. Она соглашается с Эштоном. "Это так. Коннор совсем меня не знает. Не так, как знает Эштон".
- О чем ты? Это Ливи. В смысле…как ее можно не любить. Она же чертовски идеальная.
Я крепко зажмуриваюсь. "Слишком чертовски идеальная, Коннор". Я тихо натягиваю на себя пальто, туго запахиваясь в него, и до боли желаю тепла Эштона.
Повисает долгая пауза, а потом раздается скрип кровати и тяжелый вздох Эштона.