Орфическая нота никогда не умирала во всей последующей греческой и эллинистически-римской религии. Престиж орфизма хорошо засвидетельствован многочисленными подделками "орфеотелестов" (о которых Платон говорит с таким презрением, почтительно отзываясь при этом о самом Орфее) и metargyrtae, странствующих колдунов и других шарлатанов, которые в своих делишках пользовались честным именем Орфея. Орфизм сказал новое слово и подготовил Запад к появлению религий мистерий и христианства в нескольких важных аспектах. 1) Он был первым фактором, который успешно смутил безмятежность эллинской религии, введя в религиозное сознание понятие греха, которое никогда с тех пор не исчезало на Западе и повлияло на всю европейскую мысль, а также требуя строгих наказаний и очищений. В противоположность преобладающему греческому представлению о жизни согласно природе тело считалось "темницей" или "могилой" души. Жизнь стала мрачной борьбой между титаническими и дионисийскими элементами в природе человека, в ходе которой орфик становился все более и более дионисийским или божественным, покуда не достигал своей цели, "счастливый и блаженный, ты должен быть богом, а не смертным". 2) Поэтому стало особо выделяться понятие чистоты, которое "должно было обладать все растущей привлекательностью и войти в число наиболее влиятельных факторов в эволюции эллинистической религии" [638] . Перед умами Запада встал новый идеал, скорее идеал ὁσιότης, или святости, посредством ἄσκησις, нежели идеал счастья посредством самовыражения. К несчастью, в этом, как и во многих других отношениях, орфики попытались влить новое вино в старые мехи, что в значительной степени разрушало их доктрину святости. Средства, с помощью которых можно было стереть скверну, были излишне церемониальными. Существовал более высокий орфизм, который был основан на духовном мистицизме [639] ; стимулы в нем произрастали из будущей перспективы божественности или божественной человечности. Но был и более низкий, народный орфизм, который использовал механизм будущих наказаний [640] , такой, как тот, о котором говорит Платон [641] , который описан в гомеровской Nekyia [642] и Псевдо-Платоном в "Аксиохе" [643] , Вергилием и Плутархом в его De Occultim Vivendo, дабы убедить людей жить "орфической жизнью" и пройти орфическое посвящение, внеся, кстати, за это плату. Сами орфики признавались, что среди них много званых, да мало избранных. 3) Орфизм оказал долгосрочную услугу греческой и последующей религии, когда спас оргиастический дионисийский культ [644] от излишеств, дикости и жестокостей, которые могли бы вызвать отвращение у греческого духа, симпатия которого была необходима для успеха любой религии в греко-римском мире [645] , и, таким образом, дал свободное выражение энтузиастическим и мистическим тенденциям дионисийской веры. Орфизм был построен на дионисийском ритуале и мифологии. Богом их ритуала был Дионис, особенно в мистической и хтонической форме Диониса-Загрея, в то время как эзотерическим богом считался Эрос , или Любовь. Здравый принцип орфической реформации заключался в том, чтобы в наибольшей степени использовать доступный старый материал; этот принцип, однако, орфизм соблюдал слишком строго, сохраняя натуралистические практики религии Диониса и более древнего пеласгского анимизма, от которых с большей пользой можно было бы отказаться, несмотря на то удобство, с которым их можно было приспособить к образному символизму той эпохи. Орфизм выражал свои идеи через обычное и знакомое: многие простые обряды приобретали новое мистическое значение. В примитивной симпатической магии можно было открыть орудие духовной мистики. Теллурические обряды можно было поднять до эсхатологичности. Дионисийскую одержимость божеством можно было теологизировать, превратив в инкарнацию или идентификацию с божественным. "Огромный шаг, который сделал Орфей, заключался в том, что в то время, как он сохранил древнюю вакхическую веру в то, что человек может стать богом, он изменил само понятие о том, что такое бог, и старался добиться этой божественности разными средствами. Божья милость, которой он искал, была не физическим опьянением, но духовным экстазом; средствами, которыми он пользовался, были не пьянство, но воздержание и обряды очищения" [646] . Флейта и сводившие с ума кимвалы бога вина заменила орфическая лира.
Одушевив таким образом дикие фракийские обряды духом дионисийского, то есть мистико-экстатического, порядка, орфизм сохранил средства единения с божественным для греческой религии, неоплатонизма и христианства. 4) Такая религия неизбежно была связана прежде всего со спасением отдельной души – поразительно новая религиозная концепция, которая подчеркивала идеал личной ответственности и делала религию прежде всего предметом личного нравственного выбора человека. Несоответствие этого учения абсолютным правам государства впоследствии проявилось в преувеличенной форме, когда подданные Римской империи стали стекаться под крыло восточных индивидуалистических культов. 5) В другом отношении орфики подготовили и принцип "свободной церкви" для мистерий и христианства. Орфические культовые братства утвердили практику добровольных ассоциаций для религиозных целей, которые стали играть выдающуюся роль с дней Александра Великого. 6) Орфизм был насыщен приверженностью к обрядам, которая заполняла последующие мистерии и перешла и к христианству. Спасение происходило посредством священнодействия, посвятительных обрядов и с помощью эзотерической доктрины [647] . Обряды, религиозно исполненные на земле, влияли на участь человека в ином мире, как очевидно из выражений орфических табличек. Одно такое священнодействие имеется в виду в исповедании на одной из табличек из Компаньо: "Я погрузился под лоно Персефоны, царицы подземного царства" [648] . Однако сакраментальное слишком часто можно было перепутать с архаическим, так что возвышенные религиозные чувства и бессмысленная чепуха часто шли рука об руку, как в мистическом исповедании единения с Дионисом во фрагменте "Критян" Еврипида, сохраненном у Порфирия: "Я пришел, покинувши священные храмы, стропила для которых дало туземное бревно, срубленное халибской секирой и скрепившее воловьим клеем прочные скрепления кипариса. Проведя чистую жизнь, с тех пор я стал мистом Идейского Зевса, свершивши громы блуждающего ночью Загрея (и) его сыроядные пиры и вознеся факелы горной Матери, я, освященный, наименовался вакхом Куретов. Неся белые одежды, я избегаю рождения [быть при родах] смертных и не прикасаюсь гроба умерших. Я также хранюсь вкушения животных яств" [649] .
Табличка Цецилии Секундины также показывает, насколько легко орфические священнодействия могли выродиться в магические обряды. 7) Орфическая Чистота, посредством которой человек достигал божественности, не могла быть достигнута только своими силами. Требовалась особая божественная помощь, милость, полученная посредством обряда, переданная с помощью инициации. Таким образом оптимистический или антропоцентрический взгляд Запада отошел на задний план перед более смиренным и теоцентрическим взглядом на беспомощность человека [650] . Это убеждение усилило стремление к искуплению и создало потребность в благодати, полученной с помощью таинства в мистериях и христианстве. 8) Орфическое движение было наиболее мощным и убедительным из ранних синкретических движений, которые достигли наивысшей силы в эпоху расцвета мистерий. 9) Оно также было первой ласточкой широко распространившейся позднее и влиятельной фазы религии, известной как гностицизм – в его эзотерических доктринах, сложных космогониях и теогониях и присущем ему фундаментальном дуализме. 10) Орфики, очевидно, были первыми, кто ввел в теологию аллегорический метод. Эта инновация возникла из желания сохранить максимум из примитивного ритуала и из следующей за этим необходимости примирить архаичное с современным и сделать обычное мистическим.
II. Коллапс удивительной системы городов-государств средиземноморского мира, который в Греции в интеллектуальном отношении начался с возникновения софистики, а в политическом – с Пелопоннесской войны, а в Риме – со Второй Пунической войны. Вместе с полисом разрушилась и религия, выражением которой он был. Государственные религии Греции и Рима ожидала участь всех религий, которые становятся союзниками какой-либо политической системы: они разделяют их славу в счастливую пору и переживают их беды во время распада [651] . Падение полиса и подъем греческих царств и Римской империи разрушили престиж государственных религий, в то время как сумятица и неуверенность того времени подорвала веру населения в богов их праотцев. Религиозный инстинкт человека заставил его искать религиозной поддержки в другом месте. Северные и западные окраины греко-римского мира потонули в варварстве; куда еще мог посмотреть человек, кроме изначального обиталища религии – ex oriente lux? Восточные религии не ограничивались одним языком, не были связаны с какой-либо определенной политической системой, или же если они были связаны с ней, то, во всяком случае, не с той, к которой Рим постепенно шел в течение веков, – с деспотизмом. Мистерии обладали способностью к распространению; в них заключалось зерно универсальности, которого не было в олимпийской или капитолийской теологии.
Распад города-государства привел к индивидуализму и в то же время к разносторонности религии, создал социальный вакуум, который заполнили религиозные коллегии, дал массам большую свободу в выражении своего superstitio и весьма значительно облегчил религиозный синкретизм.
III. Объединение человечества , начатое Александром Великим и завершенное Римом , сделало религию каждого народа или расы интересной для всех, и, таким образом, начало процесс, результатом которого должно было стать выживание наиболее приспособленного. Если теоретически все люди были равны, то были равны и их религии; облегчился переход от одной к другой. Там, где люди любой степени культуры из каждой цивилизованной расы, представители каждой древней религии встречались под властью одного человека, возникало обширное поле для обмена мыслями. Наблюдалась тенденция к универсализму, и единственной религией, у которой было будущее, становилась та, которая могла освободиться или уже освободилась от партикуляризма касты, догматов или правительства. Это объединение нашло свое выражение в "браке Востока и Запада" и эклектизме философии и синкретизма в религии, посредством которого люди могли подняться над предрассудками национализма и узостью государственных церквей.
IV. Мощное рефлекторное воздействие Востока на Запад в тех отношениях, где его гений превосходит гений Греции и Рима, а именно в религии, ремесле и коммерческих предприятиях. И не только в этом, поскольку в некоторых сферах, где греки и римляне считали себя специалистами, восточный талант соревновался с ними со значительным успехом. Поскольку Восток во все времена посвящал себя религиозному созерцанию с тем же усердием, с которым Запад развивал политическую жизнь, то растущему господству Востока в религиозной области удивляться не следует. Однако в других отношениях Восток начал одолевать Запад, что увенчалось установлением культа императора, утверждением императором Аврелианом в 263 году н. э. официального культа Sol Invictus, абсолютизмом Диоклетиана, заявлением Диоклетиана и его коллег в Карнунте в 307 году о том, что Митра является покровителем (fautor) империи, переносом центра тяжести с Рима на Восток при основании Константинополя и, наконец, победой галилейской религии. Точно так же, как греки, когда они обратились на Восток, чтобы эллинизировать Азию, сами освоили азиатский образ жизни, так и римляне попали под очарование более зрелой и богатой культуры Востока. Кюмон сделал многое, чтобы рассеять "эту оптическую иллюзию" – традиционное убеждение в превосходстве Запада над Востоком и в "дряхлости" восточной жизни [652] . Проникновение Востока на Запад шло многими путями и, наконец, оказалось настолько полным, что Оронт и Нил стали впадать в Тибр. Александр придал вес своего авторитета военной политике усиления армии путем набора рекрутов с Востока: восточные люди стали гордиться службой у греков, точно так же, как индийские войска были горды тем, что сражаются с британскими товарищами на полях многих сражений. В постоянно воевавших армиях диадохов существовала подобная же возможность для восточных людей смешиваться с европейцами. Рим принял ту же политику и набирал рекрутов практически из всех восточных провинций. Эти солдаты были приверженцами собственных религий и стали их пропагандистами. У Греции и Рима не было ни веры, ни энтузиазма, из которых рождается миссионерский дух. Тысячи восточных рабов, которых привозили на Запад начиная со II века до н. э., также внесли свой вклад в подчинение Рима Востоку. При римском мире купцы, банкиры и экспортеры были в основном восточными людьми. В индустриальном отношении Восток поставлял готовые товары, в которых нуждалась Италия и Запад. Именно благодаря восточному богатству при Александре впервые на Западе вошли в обиход роскошь и излишества; то же самое произошло и во время завоевательных войн римской республики. Именно восточные сокровища развивали вкус; благодаря им можно было платить за восточные предметы роскоши – мази, эфирные масла, дамасские ковры, китайские шелка, аравийские специи. Большие и многочисленные греко-азиатские города по всей Азии достигли значительного процветания, обслуживая вкусы Запада, и вместе с материальными товарами купцы перевозили также и понятия из сферы духа. Греческая философия, которая появилась со столь блестящими возможностями для того, чтобы учить мир, после Аристотеля – последнего действительно греческого философа – была наполовину ориентализирована. Основатели стоицизма – Зенон и Клеанф – пришли с Востока, и со стоицизмом греческая мысль стала столь же восточной, как и греческой. Посидоний, который приспособил стоицизм к римскому характеру, происходил из Апамеи в Сирии. Неопифагорейство также было скорее восточным, чем греческим, а неоплатонизм основан Плотином из Александрии. Кюмон, поддерживая тезис о том, что "история империи в течение первых трех веков христианства превращается в мирное проникновение Востока на Запад", указывает, что "мираж восточной империи" стал руководящей идеей диктатора Цезаря и триумвира Антония, в то время как Нерон подумывал о том, чтобы перенести столицу в Александрию, а в последние свои минуты думал о том, чтобы попросить провинцию Египет у своего победоносного соперника. Рим был организован Августом на манер египетской столицы, а налоговые реформы цезарей были вдохновлены финансовой системой Лагидов. В области права, где римляне были наиболее оригинальны и успешны, восточные обычаи также оказались достаточно сильны, чтобы противостоять римской традиции или изменить ее. Многие знаменитые юристы были сирийцами, как, например, Ульпиан из Тира и Папиниан из Гермесы. Юридическая школа в Бейруте повышала свой престиж начиная с III века, пока в V веке она не оказалась ведущим центром юридических разработок. Мы находим, что в области науки восточные люди также занимали лидирующие позиции [653] : "большинство великих астрономов, математиков, физиков, как и великие основатели и защитники метафизическим систем, происходили с Востока". В литературе, искусстве и архитектуре выходцы с Востока успешно соперничали с Западом и преображали западные идеи. Все это облегчило распространение религий мистерий, поскольку люди с Востока, в отличие от греков и римлян, занимались их распространением. Проникновение покоренных с политической точки зрения, но во всех остальных отношениях господствующих восточных людей утвердило моду на все восточное, которую поддерживал престиж, основанный на древности восточных обычаев. Очарование Востока, облагороженное и гуманизированное эллинизмом, породило долгое время господствовавший романтизм в Греции и Италии.
V. Еще один фактор заслуживает внимания среди меняющихся обстоятельств того времени как способствовавший распространению религий мистерий – растущее влияние простонародья и озабоченность, которую его потребности вызывали в правительственных кругах. Греко-римская эпоха была эпохой популизма [654] : в это время низшие классы надо было баловать, развлекать и кормить, а также удовлетворять их религиозные нужды. Это справедливо уже для постаристотелевского периода, но в основном этот аспект общественной жизни вышел на первый план с дней Второй Пунической войны и достиг своего высшего расцвета во II и III веках н. э. Мы можем проследить эти популистские тенденции во многих областях, хотя более ярко они выдаются в религиозных делах. Lingua franca, языком религиозной пропаганды, был не греческий язык Перикловых Афин, но греческий язык рынка, порта и поля. Классический или аттический греческий должен был смириться, чтобы победить: он принял менее точный и более прямой характер языка, на котором говорят и который "понятен" народу, и принял в свой wortschatz местные и даже чужеродные элементы. С этим можно сравнить победу местного английского языка над норманно-французской придворной речью или в последующие века подъем местных языков как в романских, так и в тевтонских странах в противоположность церковной латыни и их последующую адаптацию к целям литературы.
После Аристотеля греческая философия была популяризирована насколько, насколько философия вообще может быть названа популярной. Постаристотелевская философия уже не была философией закрытых школ в Афинах: это было нечто, о чем мог поговорить средний интеллигент на своем обычном жизненном пути. Основные философские идеи дошли до масс, и основной результат систематического мышления сообщили тем, для кого результаты имели больший непосредственный интерес, чем процесс. С Сократом философия впервые обратила внимание на человека как на мыслящего субъекта; с постаристотелевскими школами она оставила спекулятивную сферу и обратила основное свое внимание на практические вопросы человеческого поведения, в которых был заинтересован обычный человек. Когда в следующем веке – начиная с II века до н. э. – Рим попал под чары греческой философии, он придал ей гораздо более популярный и практический оборот. Цицерон говорит, что Сократ первым свел философию с неба на землю, но именно сам Цицерон с помощью своих переводов и пересказов греческих философов, а также своим очерком истории греческой философии и разработкой соответствующего словаря впервые популяризировал философию в западном мире.