– Не переживай, малышка. Каждый выставляет напоказ то, что имеет…
Нелепо взмахнув руками от неожиданности, Мэри с головой ушла под воду, но сильные руки тотчас сомкнулись вокруг ее талии.
– А ну-ка пусти! – возмутилась девушка, вырываясь. – Я вовсе не котенок в бочке, не бойся!
Джереми тотчас послушался.
– Да, ты не котенок в бочке… – задумчиво произнес он. – Ты кошечка на солнышке.
Кстати, на солнце ты совсем рыжая…
Мэри уставилась на него во все глаза. Неужели он перепутал ее с Карен?
– Ты… Что ты себе вообразил? – ахнула она.
– О чем ты? Ты не оставила простора моему воображению, – загадочно ответил Джереми.
Взгляды их встретились, и Мэри поняла, что сейчас утонет, но вовсе не в реке, а в этих черных как ночь глазах…
– Давай поплывем назад! – взмолилась она, теряясь от нахлынувших чувств, имени которым не знала.
– Давай… только вместе, – ласково улыбнулся Джереми.
После этого они и были вместе. Всегда. Везде.
Никто не мог ничего понять. Ни Карен, побушевавшая немного, но быстро утешившаяся, обретя в лице крепыша Пита преданного поклонника. Ни отец Мэри, пришедший в неописуемый ужас…
– Господи, детка! – воскликнул Майкл Хадсон, когда дочь объявила ему о том, что выходит замуж. – Как же так? Да кто он такой, этот твой Джереми? Каратист-недоучка!
Груда мышц, не обезображенных интеллектом!
– Папа, пойми, – в который уже раз принялась втолковывать ему Мэри, – он прекрасный фотограф! Пусть ему всего двадцать четыре, но уже сейчас его работы могли бы сделать честь любой самой престижной выставке! Вот увидишь, у нас получится!
– Да, но как же твои стихи, песни? – растерянно спросил отец. – Неужели все бросишь? Твое стихотворение стало истинным украшением моего последнего романа… Это настоящая жемчужина!
– Да не стану я ничего бросать! – кинулась на шею отцу Мэри. – Я люблю его, папа!
– А ты подумала, что он сможет тебе дать? Оценит ли твою любовь? Господи, почему Эстер так рано оставила нас… – Отец прикрыл глаза и потер лоб.
– А за кого бы ты хотел выдать меня замуж, папа? – тихо спросила Мэри.
– Не знаю, детка… Мы с тобой об этом как-то не говорили, и сам я не размышлял на эту тему… Но, похоже, мне не хочется видеть тебя замужней дамой, – неожиданно заключил отец.
– Так ты уготовил любимой доченьке участь желчной старой девы? – звонко расхохоталась Мэри. – Нет уж, папочка! А знаешь, – уже серьезно сказала она, – я ведь и сама никогда не помышляла о замужестве. Покуда не встретила Джереми…
– Сейчас ты как никогда похожа на мать, девочка. – Майкл Хадсон взъерошил волосы и невесело улыбнулся. – Собственно, я фактически украл ее у родителей, не имея ни гроша за душой. Пока удача мне не улыбнулась, Эстер стоически делила со мной все невзгоды…
Даже когда ты была совсем малышкой, она ухитрялась недурно зарабатывать переводами.
Может, именно это стоило ей здоровья… а в конечном итоге и жизни?.. – Отец помолчал. – Маленькая моя, подумай еще раз! Выдержишь ли ты? Неизвестно ведь, как все обернется…
– Мне одно известно, – Мэри вздернула подбородок, – я люблю его!
– А он? Детка, да любит ли он тебя?
Позже Мэри не раз задавала себе этот вопрос… Но гораздо позже. Тогда же она просто обезумела. А узнав, что Джереми осиротел пяти лет от роду, потеряв родителей в авиакатастрофе, едва с ума не сошла от жалости. Симпатичная старая дева Элизабет Уаттон, приемная мать Джереми, этим летом перебралась сюда, в маленький городок в Айдахо, поближе к младшей сестре, которая была замужем за владельцем местного фотоателье.
Джереми, с детства увлекшийся фотографией, тотчас стал ассистировать дяде Крузу…
Увидев альбом своего избранника с фотографиями разных лет, Мэри пришла в неописуемый восторг. Особенно понравилась ей одна – странный, как будто дымчатый пейзаж. Каменистый берег, безмятежное море на восходе, крошечная лодка под парусом, а в правом нижнем углу на переднем плане – ветка цветущей вишни… Увидев загоревшиеся от восхищения глаза девушки, Джереми тотчас подарил ей снимок. Сам он при этом сиял, словно новый пятицентовик.
В Джереми ей нравилось все. Порой даже казалось, что у него нет изъянов. Но однажды, когда Мэри спела ему под гитару свою новую песню, он смущенно признался:
– А вот мне на ухо, видимо, наступил гризли…
– Ты просто не можешь себе представить, как же это здорово! – воскликнула девушка, бросаясь ему на шею.
– Что – здорово? – опешил Джереми.
– Что у тебя есть хоть один недостаток! А то я уж было подумала, что ты – совершенство. А каково мне будет жить с совершенством?
Тогда оба они хохотали до колик, обнявшись, потом принялись целоваться… В этой самой крошечной комнатке на квартире у тети Лиз все и произошло у них впервые…
Впрочем, девушка, чуть более искушенная в любви, чем Мэри, тотчас поняла бы, что опыт в амурных делах у Джереми был немалый. Но она ничего не понимала, да и не желала понимать. Ее любимый был бесконечно нежен, ласков и предупредителен, а Мэри некому было запугать ужасами первой брачной ночи. Словом, все получилось как бы само собой…
Когда он медленно раздевал Мэри, она не ощущала стыда, изумившись лишь тому, что ее успевшая загореть за лето кожа в сравнении со смуглым телом Джереми кажется молочно-белой… Не отрываясь, глядела она в его глаза, вначале робко, а затем все смелее касаясь ладонью мускулистой его груди. С самого первого дня их знакомства ей хотелось этого… Где-то, на грани сознания, промелькнула мысль, что ее, словно металлическую скрепку, притягивает мощным магнитом: сколько ни сопротивляйся, все равно не поможет…
Но ей незачем было сопротивляться, нечего бояться, – ведь они уже решили, что будут вместе всегда, всю жизнь…
Ладонь Джереми осторожно легла ей на грудь. Мэри подалась вперед всем телом, полузакрыв глаза и подставляя ему для поцелуя губы.
– Не боишься? – еле слышно спросил Джереми.
– А ты? – еще пыталась шутить девушка.
– Моя маленькая храбрая рыжая кошечка, – ласково улыбнулся Джереми. – Какая же ты кроха! Мне кажется, ты вся у меня на ладони… Я сделаю все, чтобы ты была счастлива…
И вдруг, вместо того, чтобы поцеловать в доверчиво полураскрытые губы, жадно приник к ее соску. Мэри вздрогнула от неожиданности, но спустя мгновение ей уже казалось, что целоваться в губы – величайшая глупость на свете… Ладони Джереми нежно поглаживали ее обнаженную спину, и от этих касаний словно ток пробегал по всему телу Мэри.
Джереми не торопил событий, выжидая, пока врожденный инстинкт, дремлющий в каждой без исключения женщине, не подскажет Мэри, что надо делать. В этом и состоит величайшая мудрость любви, потом объяснял он ей. А чуть позже он поведал ей о втором золотом правиле хорошего любовника: чтобы получить истинное наслаждение от любовного акта, мужчине надлежит сначала сделать счастливой женщину…
Пробудившаяся страсть не дала Мэри ощутить ни боли, ни страха, ни стыда… Взгляд Джереми гипнотизировал, пробуждая чувственность впервые в ее жизни. И вот она уже не понимала, как могла жить до сих пор, не зная объятий любимого, не ведая волшебства его ласк… Словно туман окутал сознание, и Мэри вскрикнула, прильнув к груди Джереми, слегка влажной от испарины…
Нежно целуя вспухшие губы и поглаживая ладонью по рыжим волосам, Джереми что-то говорил, но поначалу она не различала что. Наконец услышала:
– Ты моя, кроха… Только моя. Навсегда моя…
Слова звучали неким магическим заклинанием, и Мэри послушно кивнула. Говорить у нее не было сил.
– Да известно ли тебе, какая ты потрясающая женщина? – вдруг усмехнулся Джереми.
– Хотя, что ты в этом понимаешь… Мне крупно повезло.
Неужели это правда? Мэри была совершенно ошеломлена. В тот день все было у нее впервые. Ведь до этого Мэри даже с мальчишками в школе не целовалась, за что служила дежурной мишенью для насмешек ушлой в амурных делах Карен. Опомнившись, она прошептала:
– Тебе… тебе было хорошо со мной?
Мгновение Джереми глядел на нее как на диковинного зверька, а потом расхохотался так, что Мэри не на шутку перепугалась. Отсмеявшись, он спросил:
– Да известно ли вам, леди, что такие вопросы – привилегия джентльмена? С какой далекой планеты спустились вы на нашу грешную Землю?
И Мэри спрятала пылающее лицо на его груди.
На собственной свадьбе Мэри была словно во сне. Она отчетливо запомнила лишь букет пунцовых пионов на столике в мэрии, почему-то пахнувший свежими огурцами… Кто-то тормошил ее, кто-то целовал, но Мэри не видела ничего, кроме лица Джереми, склонившегося к ней, – ведь даже в босоножках на высоченных каблуках она не доставала ему до плеча.
Лишь накануне церемонии она сдалась, уступив его настойчивым просьбам, и купила в супермаркете длинное кремовое платье без рукавов и с глубоким вырезом. Увидев Мэри в этом наряде, выходящую из примерочной, Джереми решительно заявил:
– Все! Джинсы и шорты – на свалку! Моя жена должна быть истинной женщиной, загадочной и обольстительной.
– А кого я должна обольщать? – воззрилась на него недоумевающая Мэри.
– Кого? Да меня, кроха! Каждый божий день… – И Джереми, склонившись, нежно поцеловал ее в губы, потом прильнул к трогательной ямочке у основания шеи. Не отрываясь, он шепнул: – А не заняться ли нам любовью прямо в примерочной, кроха? Ей-богу, никогда еще не видел тебя такой!
Обняв его за шею и уже хватая ртом воздух, Мэри отчетливо поняла, что ни в чем не может ему отказать. Однако Джереми вовремя опомнился.
– Ну, полно баловаться! Еще платье помнем… Расплачиваемся и домой.
А дома, баюкая утомленную любовными ласками Мэри в объятиях, он неожиданно спросил:
– Неужто ты на самом деле готова была отдаться мне прямо в супермаркете?
Вопрос прозвучал как шутка, но Мэри ответила совершенно серьезно:
– Для тебя я готова на все, и ты прекрасно это знаешь.
Про себя же она твердо решила в ближайшие дни пополнить свой гардероб, состоявший в основном из пресловутых джинсов и шортов, несколькими платьями.
Что еще нужно из одежды новоиспеченной жене, Мэри представляла себе довольно смутно. Тут подоспела на помощь Карен. Вдвоем они составили весьма основательный список, из которого Мэри решительно вычеркнула всякие там кружевные поясочки-чулочки.
Подруга визжала как резаная:
– Ты ополоумела, детка! Это же самое необходимое! Джереми просто разум потерял, коль польстился на такую деревенщину!
– Но я же просто не смогу этого надеть. Кружева, оборочки мне как корове седло, – стояла на своем Мэри.
– Не прибедняйся. Хоть ты и коротышка, но у тебя классные ноги, это даже я признаю!
И потом, иногда надобно что-то надеть лишь для того, чтобы кто-то это с тебя снял, – наставляла приятельница. – Что ж, не хочешь – не надо. Только не пеняй на судьбу, если какая-нибудь клевая телка, сверкнув подвязками, уведет у тебя мужа!
Потом Карен, чертыхаясь, ползала по полу, подшивая подол подвенечного платья, затем они до хрипоты спорили, какую прическу сделать невесте. Карен настаивала на высокой и замысловатой, Мэри колебалась. В конце концов, победила подруга…
И вот Мэри в последний раз оглядывала себя в зеркале. Неожиданно распахнулась дверь ее комнаты, и перед ней предстал Джереми, наплевавший на поверье, что видеть нареченную в свадебном наряде до начала церемонии – дурной знак. С минуту они глядели друг на друга. Идеально сидящий черный костюм лишь подчеркнул экзотичность внешности жениха, а белый крахмальный воротничок – смуглость его кожи. Но вот Джереми, тихо рассмеявшись, ласково коснулся волос невесты и принялся одну за другой вынимать из прически шпильки. Непокорные рыжевато-каштановые кудри привычно рассыпались по плечам. Карен в голос застонала.
– Теперь ты снова моя кроха, – нежно произнес Джереми, целуя невесту.
Он вынул из вазы, стоявшей на туалетном столике, белую полураскрытую розу и воткнул ее в волосы Мэри…
Майкл Хадсон во время церемонии хранил гробовое молчание и выглядел задумчивым, хотя Джереми при первой же встрече удалось расположить к себе будущего тестя.
– Милый парень, – признался он потом дочери, – вот только не знаю, каким мужем он тебе станет…
Когда шумная компания высыпала из здания мэрии на зеленую лужайку, Джереми расставил всех гостей рядами, установил "Асахи" на штатив и поставил камеру на автоспуск. После чего успел подхватить на руки молодую жену и усадить ее себе на плечо.
Снимок получился ужасно смешной: Мэри хохочет, ветерок треплет ей волосы, а Джереми с комичной суровостью взирает на нее снизу вверх… Отец новобрачной, чуть прищурившись, глядит на молодую чету – по выражению его лица ничего нельзя прочесть. Карен стоит под руку с Питом, на ее лице отчетливо читается черная зависть.
Эту фотографию Мэри хранила по сей день…
Неужели все это было с нею? Нелепость, чушь… Все это произошло с другой женщиной, в другой жизни. Жалеет ли она о случившемся? Но об этом надо спрашивать у той, другой Мэри. Новая же, не знает жалости ни к милым воспоминаниям, ни к себе самой…
Мэри в который раз взглянула на часы. Только половина четвертого. В комнате за стеной посапывает теплый комочек. Господи, какая же она неблагодарная тварь! Разве можно жалеть о том, что было, забывая о том, что есть? Ради этого теплого комочка она осталась в живых. Ради него вытерпит все. И ради него будет счастливой, черт подери!
На стене спальни тени от ветвей, покачивавшихся от ночного ветерка, причудливо переплетались. Словно загипнотизированная глядела Мэри на их танец, стараясь ни о чем не думать. Как бы не так…
Вскоре после свадьбы молодые по обоюдному согласию переехали в Лос-Анджелес, где сняли небольшую квартирку. В одной из комнат Джереми намеревался оборудовать съемочный павильон. Но денег у него хватало лишь на мало-мальски приличную аппаратуру. У Мэри же были кое-какие сбережения. После окончания школы она два года честно отработала литературным секретарем отца, чьими книгами зачитывались до одури обыватели.
Создав пару-тройку серьезных романов, Майкл Хадсон понял: чтобы прокормиться писательским трудом, надо быть непритязательнее, и стал старательно убеждать самого себя в том, что нет ничего важнее, чем дарить людям радость. Порой он доверял дочери сочинение целых глав, нередко вставлял в романы ее стихи, а часть гонораров исправно перечислял на ее банковский счет.
– Этих денег нам вполне хватит на первое время, – утешала Мэри взгрустнувшего мужа. – Вот увидишь, дела твои скоро наладятся, и тогда…
– И все-таки меня тошнит от перспективы сесть на шею жене, – вздыхал Джереми.
– Как? Как ты сказал? – хохотала Мэри. – А знаешь, в такой позе заниматься любовью мы еще не пробовали!
Заканчивались подобные разговоры в постели, где у молодой пары не было ни проблем, ни печалей. Будь Мэри чуть поопытнее, она бы поняла, какого восхитительного любовника подарила ей судьба в лице Джереми. Сама же она оказалась на диво способной ученицей, – по крайней мере, так утверждал Джереми, покрывая поцелуями ее пылающее после любовных утех лицо.
Очень скоро выяснилось, что даже при таланте, которым Господь наделил Джереми, найти для него работу в Лос-Анджелесе – задача не из простых. К тому же, когда ему приходилось снимать фотомоделей для рекламы, он выкладывал кругленькие суммы стилисту за прическу девушки, а визажисту за макияж. Если прибавить к этому неизбежные расходы на фотоматериалы и печать фотографий, то арифметика выходила неутешительная.
Когда Джереми делалось особенно грустно, он принимался снимать жену. А поскольку случалось это частенько, Мэри вскоре могла похвалиться портфолио, достойным профессиональной фотомодели. Впрочем, о карьере такого рода ей с ее росточком нечего было и мечтать, да Мэри и не мечтала, вынашивая совершенно иные планы.
Узнав, сколько стоит курс обучения в школе визажистов, Мэри схватилась за голову: жалких остатков ее прежнего богатства для воплощения в жизнь этой идеи явно недоставало. Тогда она обратилась за помощью к отцу, – в первый и последний раз, – клятвенно заверив Майкла, что вскоре вернет ему все до цента. Джереми хранил угрюмое молчание…
Майкл откликнулся тотчас же, выслав требуемую сумму. Однако письмо его искренне опечалило дочь. И дело было тут вовсе не в том, что он противился ее затее, – нет, отец лишь умолял Мэри не бросать стихов. Дело было в другом. Письмо отца было насквозь пропитано откровенным неверием в ее Джереми, в его силы, талант, даже в его любовь к ней… Прочтя письмо, Мэри горько заплакала, а Джереми, стоя перед нею на коленях и покрывая поцелуями ее руки, твердил, что все будет хорошо. И снова, в который уже раз, постель оказалась единственным прибежищем от горестей для них обоих…
На курсах Мэри, по словам одной из преподавательниц, оказалась единственной, кто не знал, с какого конца открывается тюбик губной помады. А что удивительного? Ведь она лишь смутно помнила, как мать что-то эдакое делала перед зеркалом, а в школе в отличие от абсолютного большинства подруг откровенно презирала косметику, считая ее изысканной формой лжи.
Поначалу над нею подтрунивали вовсю, но вот начались уроки рисунка и Мэри изумилась себе самой. Она стала рисовать так легко, как плывет щенок, брошенный в реку, не подозревавший до этого в себе подобной способности.
Постепенно шутки смолкли, сменившись откровенно завистливыми перешептываниями.
Когда дело дошло до практических занятий, Мэри стремительно обставила однокурсниц.
Теперь вокруг нее словно образовался вакуум. Преподаватели расхваливали "малышку" на все лады, подруги скрежетали зубами… Ей же хотелось кричать: "Не знаю, ради чего делаете это все вы, а я – ради моего любимого! Что странного в том, что мне легче, чем вам?"
Взрыв был неизбежен. И вот однажды самая лихая студентка, француженка Николь, раздосадованная очередным триумфом "малявки" на экзамене, плеснула Мэри в лицо кокаколой из бумажного стаканчика и подожгла при всех ее конспекты. И нервы той не выдержали. Вспомнив детские игры с мальчишками, Мэри вихрем налетела на крупную Николь, повалила ее и, оседлав, принялась поливать кока-колой, но уже из бутылки.
Вошедшая директриса в буквальном смысле слова онемела, затем объявила, что обе отчислены. Если Николь сертификат об окончании курсов, помещенный в рамочку, нужен был лишь для украшения собственного будуара, то для Мэри он был залогом всего, в том числе и семейного счастья. По крайней мере, так она чистосердечно полагала…
Вечером, собираясь домой, преподавательница рисунка, добрейшая миссис Густавсон, услышала глухие рыдания. Немалых трудов стоило ей извлечь скорчившуюся в три погибели Мэри из уголка вестибюля, где та пряталась за кадушкой с пальмой. Взглянув в ее зареванное лицо, миссис Густавсон потребовала исчерпывающих объяснений. Получив таковые, долго не могла опомниться, затем неожиданно спросила:
– Кто, говоришь, оплатил твое обучение на курсах?
Мэри ощетинилась, услышав в словах преподавательницы скрытый упрек в адрес ее драгоценного Джереми.