Потом последовали уточнения, о которых рассказал в своих мемуарах граф де Сегюр: дескать, по приказанию самого Александра I недалеко от Москвы под наблюдением немецкого пиротехника строится чудовищных размеров шар. Главное назначение его состоит в том, чтобы парить над французской армией, отыскать ее начальника и уничтожить его, обрушив сверху целый дождь огня и металла.
Забегая вперед, скажем, что после вступления в Москву Наполеон отдал приказ разыскать мастерскую "доктора Шмидта". В Воронцово был послан отряд верховного судьи французской армии генерала Лауэра. Французы нашли место постройки шара, но это уже было пепелище. Все увиденное подробно запротоколировали, и на этой основе генерал составил докладную записку под длинным названием "Подробное описание разных вещей, найденных у села Воронцово близ Москвы, принадлежащих к воздушному шару или адской машине…, имевшей
служить будто бы для истребления французской армии". Вот что говорилось в этом документе: "…здесь была обнаружена лодка, которая должна была быть подвешена к шару, но которая была сожжена днем прежде вступления французских войск в Москву. Эта лодка находилась в 100 шагах от дворца, имела 60 футов длины и 30 ширины, в ней находилось много остатков винтов, гаек, гвоздей, крючьев и пружин и множество прочих железных снарядов всякого рода. Рядом лежит большой щит из дерева в форме шара, который, верно, имел служить для образца. В помещениях упомянутого строения найдено 180 бутылей купоросу, сверх оного, сзади и спереди дому стоит 70 бочек и 6 особых новых чанов необыкновенного сложения. В самом доме найдены столярные и слесарные мастерские и множество всевозможных инструментов и приспособлений. Примечены в маленьком белом домике, стоящем недалече и впереди большого, следы разбросанного и растоптанного пороху…" По одному из множества слухов, в подвалах мастерской "немецкого пиротехника" были найдены факелы или даже "ракеты" для поджога Москвы.
Организовав в окрестностях Воронцово облаву, французы поймали 26 человек, главным образом мастеровых. Среди них оказались также офицер и 10 ополченцев, охранявших имение. По приговору военного полевого суда 16 из них объявили "поджигателями" и расстреляли. Усадьба в Воронцово была разграблена и сожжена французами. В ней сгорела картинная галерея, библиотека и редкие архивные документы.
После московского пожара по распоряжению Наполеона была учреждена специальная комиссия для расследования и суда над пойманными поджигателями города. В сентябре 1812 года на ее заседании сооружение воздушного шара в Воронцово было увязано с поджогами и пожарами в Москве. Комиссия констатировала, что русское правительство использовало для защиты недозволенные методы – пожары и разрушения. По мнению французов, "план постройки большого шара был придуман лишь для того, чтобы произвести впечатление, и в Воронцовском дворце не занимались ничем, кроме приготовления горючих и зажигательных снарядов". Также было известно, что все расходы на постройку шара и машин покрыты русским правительством. По результатам расследования десять человек были осуждены на смертную казнь.
А вот в бюллетенях "великой армии" сообщалось, что у 300 поджигателей "были ракеты, каждая в шесть дюймов и укрепленная между двумя кусками дерева. У них были также снаряды, которые они бросали на кровли домов…" Как известно, именно такими пороховыми ракетами, помимо бомб, собирались вооружить аэростат Леппиха. Но Наполеон был уверен, что Москву подожгли по приказу губернатора, и "…этот презренный Растопчин велел приготовить эти зажигательные средства, распустив слух, что строится воздушный шар, с которого польется огненный дождь на французские войска и истребит их…" Видимо, французский император так и не узнал, что на самом деле строил в Воронцово немецкий изобретатель. Уж больно фантастической и неправдоподобной была эта затея!
Правда, эпопея "военного воздухоплавания" на этом не закончилась. В 1813 году Леппих продолжил строительство своего воздушного "бомбардировщика" уже в Нижнем Новгороде. Но и там его опять преследовали неудачи. Затем изобретатель перебрался в Санкт-Петербург. Здесь ему обустроили мастерскую в Ораниенбауме в помещении госпиталя. Леппих все еще пытался поднять свое детище в воздух. Однако все попытки наполнить слежавшуюся за зиму и потрескавшуюся от морозов оболочку водородом оказались безрезультатными. Рабочие бесконечно ее ремонтировали и штопали. Сам изобретатель сосредоточился на строительстве новой лодки-гондолы. Он облегчил ее конструкцию и заменил деревянные стойки пеньковыми канатами, усовершенствовал "рессоры". Вот как сам он описывал испытания нового аппарата: "Машина хорошо двигалась вперед, сделав несколько движений крыльями, но наконец рессоры лопнули, и я был вынужден прекратить опыты".
Несмотря на неудачи, Леппих продолжал упорно работать. В сентябре 1813 года генерал Ванд омский докладывал Аракчееву о его деятельности: "…делал несколько раз опыты и поднимался в шару на привязке не свыше 5 или 6 сажен от земли, но направления лететь в шару против ветра произвести не мог".
Терпение Александра I иссякло. Он отдал распоряжение Артиллерийскому комитету составить заключение об опытах Леппиха. Ведь на них было уже потрачено от 180 до 320 тысяч рублей! Изобретатель хорошо понимал, что это конец его мечты. Он, как мог, уклонялся от рассмотрения своих экспериментов и испытаний аэростата на комитете. А когда это стало невозможно, бросил все и уехал в Германию. Потом в Россию стали доходить слухи о том, что Леппих принялся рекламировать свой проект среди купцов, предлагая им с помощью аэростата перевозить свои товары по воздуху. Таким образом, неудавшийся воздушный "бомбардировщик" должен был стать мирным коммерческим перевозчиком грузов…
Несмотря на неудачу с созданием "летучего корабля", Александр I, надо отдать ему должное, оценил службу русских фельдъегерей, которые обеспечивали работу над этим проектом. Все офицеры Н. Е. Касторского были поощрены от имени самого императора, а многие из них повышены в звании. И это справедливо, ибо свою нелегкую, подчас связанную с риском для жизни, секретную миссию они выполнили достойно. Так что в истории Отечественной войны 1812 года были и свои бойцы "невидимого фронта"…
Трудное решение Кутузова
Но вернемся к сентябрю 1812 года. Не дождавшись нового сражения под стенами Москвы, французская армия 9 сентября вошла в Можайск, а на следующий день заняла Рузу. До Москвы было рукой подать.
Между тем, отступающая русская армия, вернее ее половина, уцелевшая после Бородинской битвы, конечно, не была готова к тому, чтобы сменить оборонительную тактику наступательной. Несмотря на настойчивые требования М. И. Кутузова поддержать армию, усилить ее, ни царь, ни военное министерство, ни московский генерал-губернатор Растопчин, с которым у Михаила Илларионовича были особенно сложные отношения, не приняли сколько-нибудь эффективных мер для этого. Русские войска не получили ни свежих сил, ни боеприпасов, ни продовольствия. При таком положении реализовать до конца успех этой битвы и перейти к активным наступательным действиям Кутузов не мог. Поэтому принять решение о том, чтобы дать французам новое сражение под Москвой, было очень не просто. Главнокомандующий постоянно размышлял над этим вопросом. Перед ним стояла дилемма: сражаться ли у стен столицы и защищать ее до последнего солдата или оставить ее без боя и сохранить армию. Очевидцы, имевшие в это время возможность часто видеть Кутузова, рассказывают, с каким напряжением он обдумывал свои дальнейшие действия. Этот ужасный выбор был личной драмой для полководца. "Он ужасался мысли о том приказании, которое должен был отдать", – писал в "Войне и мире" Л. Н. Толстой.
Наконец в сложной обстановке на военном совете в Филях главнокомандующий 13 сентября принял решение оставить Москву. В своей, ставшей исторической, речи он сказал: "С потерею Москвы не потеряна Россия. Первою обязанностью поставляю сохранить армию и сблизиться с теми войсками, которые идут к нам на подкрепление. Самим уступлением Москвы приготовим мы гибель неприятелю… Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор остается надежда счастливо завершить войну, но по уничтожении армии и Москва, и Россия потеряны. Властью, данной мне, призываю отступать!" Затем Кутузов добавил по-французски: "Знаю, что ответственность падет на меня, но жертвую собой для блага Отечества…" О своем решении он не проинформировал императора Александра I, тому сообщил об этом в Петербург Растопчин.
А тем временем в столице еще праздновали победу в Бородинском сражении. Поэтому весть о сдаче Москвы французам повергала всех в шок. Поскольку Кутузов не пожелал пригласить на военный совет в Филях Растопчина, а в переписке с ним не давал четкого ответа на вопрос о том, готовить ли город к обороне или к эвакуации, генерал-губернатор тоже был в растерянности. Правда, на свой страх и риск он уже до этого начал эвакуацию государственных учреждений – Сената, Оружейной палаты, архивов. Видя это, Москва запаниковала, народ стал уходить из города. Люди судачили: "Ох, наделают наши того, что нагрянет тот изверг и накроет нас здесь, как сеткою воробьев". В городе начались аресты и высылка начальством подозрительных лиц, в особенности иностранцев. Москвичи видели, как вывозились церковные святыни, учреждения и даже питомицы женских институтов. Город стал напоминать растревоженный улей. Все уезжали, и это напоминало бегство. Ежесуточно Москву покидало до полутора тысяч переполненных карет, колясок и подвод. Наемные транспортные средства сразу же сильно подорожали: извозчики заламывали по 300 рублей за 50 верст. Стало опасно разговаривать на улицах по – французски: могли и избить. Только одни трактиры были по-прежнему полны народа. Из Москвы не успело уйти около 10 тысяч горожан. В этом хаосе неожиданно в городе объявилась мадам де Сталь.
Александр I, как и все члены правительства, был до крайности возмущен, но не столько самим решением Кутузова, сколько тем, что тот принял его самостоятельно. Было созвано специальное заседание Комитета министров, на котором высказано общее мнение: "Комитет полагает предписывать главнокомандующему армиями, дабы, во-первых, доставил сюда он протокол того совета, в коем положено было оставить Москву неприятелю без всякой защиты, и, во-вторых, чтобы на будущее время всегда присыпал он полные о всех мерах и действиях своих сведения". Теперь Александр I сильно обеспокоился судьбой Петербурга. Он с раздражением написал Кутузову: "…вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие, вспомните, что вы обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы". Для Наполеона же Москва оставалась заветной целью. Именно там он мечтал заставить русских подписать выгодный ему мир. Кстати, мысль о мире со взятием Москвы овладела во французской армии всеми – от рядовых солдат до маршалов. Вообще в истории русской кампании Наполеона оставление русскими войсками Москвы воспринималось французами как свидетельство их победы, а россиянами – как историческая трагедия. А в правящих кругах и в самой императорской семье это событие вызвало шок. Вот что писала 15 сентября Александру I его сестра, великая княгиня Екатерина Павловна: "Москва взята. Это необъяснимо. Не забывайте Вашего решения: никакого мира, и тогда у Вас остается надежда восстановить Вашу честь…"
В три часа пополуночи 13 сентября 1812 года русская армия снялась с лагеря в Филях и начала свое отступление через Москву. Она отходила по Рязанской дороге. Следом за ней шла армия Наполеона. После того как она вышла к Дорогомиловской заставе, под стенами столицы послышалась перестрелка передовой французской цепи с казаками и уланами русского арьергарда, начальник которого, "крылатый" Милорадович, решил облегчить отступление последних русских отрядов и обозов
с жителями. Он объявил Мюрату, что если французы не приостановятся на время, то их встретит бой на штыках и ножах на каждой московской улице и в каждом доме. Мюрат согласился на перемирие до ночи, замедлил преследование русских, и перестрелка стихла. Последнюю русскую бригаду генерала Сикорского французы задержали на мосту при переправе через Яузу, но после непродолжительных переговоров начальник французских аванпостов генерал Себастьян открыл дорогу.
Печальную картину представляла собой древняя столица государства Российского, покидаемая армией и горожанами. Вот как описывал ее в своем романе "Сожженная Москва" Г. П. Данилевский: "Из опустелых переулков доносились дикие крики пьяной черни, разбивавшей брошенные лавки с красными и бакалейными товарами и кабаки. Испуганные, не успевшие уйти горожане прятались в подвалы и погреба, либо, выходя из ворот с иконами, кланялись, спрашивая встречных, наши ли победили или мы отступаем. Целые ряды домов по бульварам и вдоль болотистой речки Неглинной, у Кремля, стояли мрачно-безмолвные, с заколоченными ставнями и дверями". Когда фельдмаршал Кутузов въехал верхом в столицу, он сказал жителям, стоявшим у заставы: "Головой ручаюсь, что неприятель погибнет в Москве". Его слова стали пророческими.
Несмотря на то что эвакуация из города началась еще до принятия Кутузовым решения об отступлении, Растопчин не сумел вывезти из него многие ценности: золото и серебро в слитках с Монетного двора, святыни древнего Кремля и огромный оружейный арсенал из 75 тысяч ружей и 150 пушек, которые достались французам. Но самое интересное состоит в том, что по распоряжению генерал-губернатора был вывезен весь городской пожарный инвентарь. Для этого груза нашлись и лошади, и повозки. Что это: случайность или чей-то умысел?
Не оказалось транспортных средств и для эвакуации раненых солдат. В результате в опустошенной столице осталось до 22 тысяч человек, раненных при Бородино. Кутузов неоднократно молил градоначальника о выделении повозок, но тщетно – транспорта не было либо он прибывал слишком поздно. На самом Бородинском поле остались лежать тысячи искалеченных солдат, а при отступлении к Можайску их было около 10 тысяч. Жуткий факт приводит в своих воспоминаниях французский врач Де ла Флиз: в поле, примыкавшем к городским садам Можайска, возвышалась пирамида трупов – до 800 тел, – собранная по распоряжению коменданта города для сожжения. "Тут были русские и французы", – пишет он.
На Бородинском поле стоны вскоре утихли. Участник сражения Ф. Глинка писал: "В этом могильном запустении лежали трупы, валялись трупы, страшными холмами громоздились трупы". Когда по весне крестьяне из окрестных сел приступили к расчистке поля и попытались захоронить погибших, сделать это оказалось почти невозможно: тела солдат были закоченевшие, сцепленные друг с другом. Лишь небольшую часть погибших засыпали во рвах укреплений. В основном же рыли котлованы, разводили в них костры и, сгребая мертвых крюками, сжигали в братских могилах. По свидетельству А. И. Михайловского – Данилевского, адъютанта М. И. Кутузова, земля Бородинского поля приняла таким образом тела и пепел 58 521 человека! Да и лошадиных трупов насчитывалось 34 472. Такова обратная сторона Бородинского сражения… Не менее трагично сложилась и судьба 22 тысяч раненых, оставленных в Москве. Большинство из них умерло от отсутствия медицинской помощи, голода и холода или сгорело во время пожаров. А между тем, оставляя Москву, 2 сентября Кутузов приказал генералу Милорадовичу доставить французским войскам записку, подписанную дежурным генералом П. С. Кайсаровым. Она была адресована начальнику Главного штаба "великой армии" маршалу Л. Бертье. В ней помимо просьбы дать возможность русскому арьергарду беспрепятственно отступить из Москвы, говорилось о том, что "раненые – русские солдаты, остающиеся в Москве, поручаются человеколюбию французских войск". Но захватчикам, как оказалось, было не до этого…
Приход в Москву новых "хозяев"
В то время как "великая армия" во главе с Наполеоном стояла у стен русской столицы, среди простого люда распространялись самые невероятные слухи. Одни твердили, что Бонапарт "приходится потайным сыном покойной царицы Екатерины", которая отдала ему полцарства. Якобы его до поры до времени прятали, держали в чужих землях, а теперь выпустили. И пришел он ныне судить за своего брата Павла, царева отца. Другие утверждали, что пришел он освободить мужиков и отдать им землю, взять русский люд под свое крыло. В светских кругах Наполеона считали низменным и завистливым человеком, без тени величия, считали, что этот необразованный капрал лишь ругается как площадная торговка, любит рисоваться и притворяться. Ему чужды высокие движения сердца и узы крови, мораль и всякие приличия не для него. А другие видели в нем гения и баловня судьбы. Но все, без исключения, быстро поняли, что это "корсиканское чудовище" является олицетворением насилия, жестокости и потоков пролитой крови.
Среди французов также велись разговоры, но совсем другого толка. Они были горды Наполеоном и уже представляли себе, как он явится в ореоле небывалой славы в одеянии древних русских царей. Россия представлялась им страной рабов, над которой довлел рок. И вот пришел великий человек, который освободит рабов, устроит Петербургское, Смоленское и Виленское герцогства, возродит Польшу. В России появятся новые вице-короли и герцоги, он раздаст губернии своим маршалам и генералам, а Польшу отдаст своему брату Жерому. Многие заблуждались насчет величия Наполеона, представляя его рыцарем. Ходили упорные слухи о том, что взята Рига, а войска Макдональда уже в Петербурге. При этом знающие люди намекали: уже выпущено на миллионы фальшивых ассигнаций, найдут нового самозванца – и конец России…
В два часа дня 13 сентября 1812 года французская армия взошла на последнюю возвышенность – Поклонную гору, прилегающую к Москве и господствующую над ней. На этом месте русские люди испокон веков при виде столицы крестились и клали земные поклоны. Теперь здесь стояли французы, и вид огромного города, сверкавшего золотыми куполами в солнечных лучах и расцвеченного разноцветными красками, поразил их воображение. Сам Наполеон на подходе к Москве, стоя на Поклонной горе с надменным видом победителя, как всегда произнес с присущей ему напыщенностью слова, ставшие крылатыми: "Бутылка откупорена, вино должно быть выпито!" Но императору было над чем задуматься: перед ним была его заветная цель – Москва, но большой радости он почему-то не испытывал. Как полководца его тревожило то, что он не смог разгромить и уничтожить русскую армию, она лишь отошла в глубь страны и нависла над французами, как домоклов меч. С другой стороны, в стенах русской столицы он видел все свои надежды на уплату военных издержек, на выгодный мир и, конечно же, на бессмертную славу. Пристально вглядываясь в ворота Москвы, он с нетерпением ожидал, когда они откроются и появится депутация, которая повергнет к его стопам город со всеми его богатствами, знатным дворянством и всем населением. Только тогда его неполная победа на Москве-реке (так французы называли Бородинскую битву) станет его величием и превратится в самое главное из всех воинских достижений.
Ожидание русской депутации оказалось напрасным.