Конечно, полностью исключить родственные отношения между князьями было невозможно, поскольку все они были двоюродными или троюродными братьями или племянниками и дядьями. Это в любом случае накладывало отпечаток на отношения, но родственные отношения действовали скорее в бытовом общении, а порядок наследования шел от отца к сыновьям. Старший князь не считался авторитетом вне своей семьи, он не мог наказывать младших, если даже они были ему племянниками. Характер отношений вне семьи все больше принимал отношения удельные, то есть основанные на праве наследной земельной собственности. К середине XIV века даже Владимирское княжество "растворяется" в завещаниях, входя в Московскую землю. Оно больше не выделяется особо и не передается особо старшему сыну. При Дмитрии Донском был внесен в завещание пункт, по которому выморочный удел (если князь умирает бездетным) делится между его братьями, а если таковой старший князь, то его удел передается очередному по старшинству, а удел последнего делится между братьями. Очевидно, все действия закреплялись грамотами между договаривающимися сторонами – князья боялись, что их обманут. Для каждой военной операции собирался своего рода союз, с договорами между князьями и великим князем, это была своего рода присяга на верность, чтобы вдруг кто-то из подписавших грамоту не ушел с поля боя и не изменил. Отношения особого рода были у великих князей с Ордой – для этой Орды московские князья гарантировали полноценный сбор дани, это было такое выгодное предприятие, что никого из младших веток рода, никого из чужих не допускали. Ордынское дело приносило отличный доход. И не только доход, но и власть над остальными князьями. Насколько это было для них важно, можно судить из такого обычного указания князя на свою причастность к высокому ордынскому начальству – "мне знать Орду, а тобе Орды не знать". Дело было, конечно, хлопотное – собрать татарскую контрибуцию, выход, с удельных князей своей линии и доставить ее в Орду. Калите первому поручили собирать дань не только со своей княжеской линии, а и с других линий. Само собой, он становился для князей почти что ордынским начальником, самым главным человеком на этой Руси. Так что и понятно, почему такой властью великому князю совсем не хотелось делиться. Эта дань была замечательным средством для воспитания послушания и роста авторитета. Судя по всему, князья не желали ее лишаться и в том случае, если Орды вдруг не станет, так об этом и пишет Донской Владимиру Серпуховскому: "оже ны Бог избавит, ослобит от Орды, ино мне два жеребья дани, а тобе треть", – то есть московский князь претендует на две трети ордынского, а теперь личного "выхода", а серпуховский – только на одну треть. Так вот они делили шкуру пока еще не убитого ордынского медведя.
"Значит, московские князья предполагали, – говорит Ключевский, – что, как скоро спадет татарское иго, должна исчезнуть и финансовая зависимость удельных князей от великого".
Не просто предполагали, а и ожидали этого и боялись, что не все князья захотят платить московскому князю и дальше по привычной ордынской схеме, могут и отказаться.
С Дмитрия Ивановича, честно говоря, и начинается процесс к подготовке смены менталитета. Пока существовала Орда, все было просто: собираешь дань, имеешь стабильный доход, князья тебя слушаются, и все просто замечательно. Но вот Орды вдруг не станет. Нужно подготавливать общественное мнение, чтобы занять ордынское место, стать полным и бесповоротным начальником. Но как? Сделать удельных князей не свободными людьми, а своими слугами.
Завещания Василия Темного и Ивана III (XV век)
Еще при Калите стал заметен факт неравенства назначенного наследства: старший сын получает больший и лучший кусок наследства, остальные – худшие. Эта тенденция сохранилась. По старинным правилам старший наследник всегда имел право на лучшую часть наследства, а старший сын после смерти отца становился отцом своим младшим братьям. Из всего этого древнего неписаного закона был сделан однозначный московский вывод: старший наследник получает большую долю сравнительно с младшими братьями-сонаследниками. Он имеет и большее богатство, и большую ответственность. Применительно к ордынским временам, старший наследник платит ордынский выход в разы больше, чем младшие князья.
"Возьмем духовную великого князя Василия Темного, составленную в 1462 году, – предлагает Ключевский. – Василий также разделил свою вотчину между пятью сыновьями. Старшему – великому князю Ивану он дал одному 14 городов с уездами, притом самых значительных, а остальным сыновьям, всем вместе, только 11 или 12. Чтобы еще яснее представить себе этот процесс, мы перейдем за пределы изучаемого периода и перелистаем духовную грамоту великого князя Ивана III, составленную около 1504 г. Иван III разделил свою вотчину также между пятью сыновьями. Старшему из наследников – великому князю Василию он отказал одному 66 городов с уездами, а всем остальным вместе только 30. И этот завещатель определяет долю каждого наследника в составе каждой тысячи рублей на ордынские расходы. Великий князь, старший наследник, один должен был вносить в тысячу 717 рублей, т. е. около 3/4 всей суммы, почти втрое больше, чем все младшие братья вместе. К такому результату привел рано усвоенный московскими завещателями обычай нарушать равенство раздела вотчины между наследниками в пользу старшего из них. Излишек на старейший путь, сначала столь мало заметный, в начале XV в. достиг таких размеров, что обеспечивали старшему наследнику решительное материальное преобладание над младшими. Князья-завещатели не давали старшим сыновьям никаких лишних политических прав, не ставили их младших братьев в прямую политическую от них зависимость; но они постепенно сосредоточивали в руках старшего наследника такую массу владельческих средств, которая давала им возможность подчинить себе младших удельных родичей и без лишних политических прав".
Схема очень простая и очень действенная. Постепенно наиболее бедные родственники вынуждены были передавать свои владения великому князю и идти ему служить с условием, что в таком случае могут продолжить пользоваться своим владением. Иногда великий князь просто отнимал уделы, вынуждая князей соглашаться служить ему, и "возвращал" отнятые вотчины или их части с условием такого служения. Как только князь переставал служить, изымалась и пожалованная земля. Суздальских князей при Василии Темном довели до такого состояния, что они сами слезно просили принять их вотчины в дар, чтобы князь взял их к себе в услужение. За это Василий щедро вернул вотчины как пожалованные. Да, до какого состояния нужно довести человека, чтобы он сам подписал дарственную и согласился стать верным слугой в надежде, что его собственность ему же еще и пожалуют в качестве временного владения! Немудрено, что Василий Темный сказал новгородскому митрополиту, будто бы ему дана власть над всеми князьями русскими.
Точно, дана!
Ордынский арбитр, или Юрий против Василия (1425–1447 годы)
В Орде мало интересовались, каким образом устроена на Руси ее верховная власть. Монголам нужно было только одно: чтобы вовремя и полностью привозили дань. Все остальное они предпочли не знать и отдали на откуп самим завоеванным. В завоеванных их иногда смущало, что те совершенно равнодушны к страданиям своих соотечественников и даже готовы добавить таких страданий, чтобы улучшить собственное материальное положение. В Орде этим пользовались, играя в чудесную игру под названием "выдача ярлыка на великое княжение". Русские князья за ярлык готовы были пройти все унижения, дать какую угодно взятку, убить кого попросят. Пожалуй, с такой степенью разобщенности и ненависти друг к другу ханы не сталкивались еще нигде. Даже рассорившиеся между собой среднеазиатские владыки казались в сравнении с этими настоящим сопротивлением.
"Если бы они (князья), – говорит Ключевский, – были предоставлены вполне самим себе, они разнесли бы свою Русь на бессвязные, вечно враждующие между собою удельные лоскутья".
Тут Орда – к несчастью для нее – выступила даже несколько в непривычном качестве, русские князья признали Орду не как врага и завоевателя, а едва ли не как Богом данного им хана-господина, чтобы он все отношения наладил и исправил, восстановил единство и сделал всех счастливыми. Церковь, конечно, рисовала ордынского хана именно в этом свете, но даже не в церкви дело. Завоеванные увидели в хане того высшего судью, который будет справедлив, хотя бы потому, что совершенно не заинтересован в исходе спора. И в Орду потянулись толпы князей-жалобщиков. Ханы особо не вникали. Скоро они от этих наездов устали. Но дань платилась, ярлыки выдавались, ярлыки отнимались, выдавались другим претендентам – работа велась. Таковым положением грех было не воспользоваться. Лучше всего игом распорядилось Московское княжество. Оно и окрепло, и здорово подросло, и к тому же при помощи хана однажды даже избежало большого конфуза. Как-то случилось, что к власти в Московском княжестве должен был прийти Василий Темный, которому было тогда десять лет, но на это же место стал претендовать его дядя, давно отрезанный ломоть, Юрий князь галицкий, который примчался в Москву заявить свои права, якобы данные ему грамотой его отца (деда Василия) Дмитрия Донского. Случись такое, история могла бы пойти в очень интересном русле – Москва перешла бы к другому княжескому роду. С претензиями к хану поехали и истец (Юрий), и ответчик (Василий), последний в сопровождении боярина Всеволжского. Выслушав обе стороны, хан отмел притязания Юрия. Москва осталась за Василием.
Спор на этом не кончился.
После смерти Юрия на Москву претендовали его сыновья, но московское общество встало за своего князя, а не за чужаков. Сын Юрия Шемяка вконец рассорился с Василием, последний вынес московский вопрос на суд церкви. И вот пять иерархов вынесли свой вердикт: притязания Юрия, помыслившего беззаконно о великом княжении, они сравнили с грехом праотца Адама, возымевшего желание "равнобожества", внушенное Сатаной. Вопрос был решен. Впрочем, от верной московским великим князьям церкви другого ожидать и не приходится. Тем более что ранее по этому же вопросу совершенно ясно высказался товарищ хан. Зато после этого ханского, а затем церковного решения по Москве порядок наследования стал ясен как день: власть передается от отца к старшему сыну, никакие братья и дяди значения больше не имеют. Так было провозглашено единовластие в отдельно взятой стране.
Само собой, борьба Юрия или Шемяки с Василием была простой династической склокой, каких происходило немало и прежде. И не всегда в этом плане побеждал племянник против дяди. Но время боковых ветвей и отделенных поколением наследников для Москвы прошло. Раз в Московском княжестве удалось закрепиться князьям, установившим всеохватывающую власть, было довольно неудобно возвращаться к уже пережитым распрям. Народ еще помнил, как князья водили друг на друга монгольские войска, вряд ли они очень хотели повторения тех же монгольских нашествий. Народу уже было почти все равно, кто будет находиться на княжеском месте в Москве, но если туда придет новый князь, князь со стороны, завяжется большая и долгая склока, значит, снова будут монгольские всадники, монгольские сабли и ненужные смерти. Так что ради спокойствия и был избран этот Василий, ничего особенного собой не представлявший. На самом деле это, может, один из самых несчастных правителей Северо-Восточной Руси. На княжение он попал совсем мальчиком, потом был и посажен в тюрьму, и ослеплен, и снова возвращен из заточения, и так ему не было покоя без одного года двадцать лет, пока, в конце концов, его не признали законным и даже единоличным правителем этой Руси. Честно говоря, он заслужил свое княжеское место своими страданиями. Хотя Юрий, наверно, был бы лучшим великим князем. Василий – хоть и слепой – сумел прибрать к рукам все уделы Московского княжества (к концу его жизни оно стало княжеской вотчиной, без уделов), Суздальское княжество, Новгород, Вятку и посадил московских наместников по рязанской земле.
"Такие успехи достались Темному потому, что все влиятельное, мыслящее и благонамеренное в русском обществе стало за него, за преемство великокняжеской власти в нисходящей линии, – пишет Ключевский. – Приверженцы Василия не давали покоя его соперникам, донимали их жалобами, протестами и происками, брали на свою душу его клятвы, пустили в дело на его защиту все материальные и нравственные средства, какими располагали. Внук Донского попал в такое счастливое положение, не им созданное, а им только унаследованное, в котором цели и способы действия были достаточно выяснены, силы направлены, средства заготовлены, орудия приспособлены и установлены, – и машина могла уже работать автоматически, независимо от главного механика. Как скоро население Северной Руси почувствовало, что Москва способна стать политическим центром, около которого оно могло собрать свои силы для борьбы с внешними врагами, что московский князь может быть народным вождем в этой борьбе, в умах и отношениях удельной Руси совершился перелом, решивший судьбу удельного порядка: все дотоле затаенные или дремавшие национальные и политические ожидания и сочувствия великорусского племени, долго и безуспешно искавшие себе надежного пункта прикрепления, тогда сошлись с династическими усилиями московского великого князя и понесли его на высоту национального государя Великороссии. Так можно обозначить главные моменты политического роста Московского княжества".
Московский фамильный тип
Да, машина работала великолепно, отлаженная за пару веков ига и пару веков церковных проповедей, в которых смирение преподносилось как благо, а стремление к свободе как грех и гордыня. Но сами московские князья, добавляет историк удрученно, "являются… довольно бледными фигурами, преемственно сменявшимися на великокняжеском столе под именами Ивана, Семена, другого Ивана, Димитрия, Василия, другого Василия. Всматриваясь в них, легко заметить, что перед нами проходят не своеобразные личности, а однообразные повторения одного и того же фамильного типа. Все московские князья до Ивана III как две капли воды похожи друг на друга, так что наблюдатель иногда затрудняется решить, кто из них Иван и кто Василий. В их деятельности заметны некоторые индивидуальные особенности; но они объясняются различием возраста князей или исключительными внешними обстоятельствами, в какие попадали иные из них; эти особенности не идут далее того, насколько изменяется деятельность одного и того же лица от таких условий. Следя за преемственной сменой московских князей, можем уловить в их обликах только типические фамильные черты. Наблюдателю они представляются не живыми лицами, даже не портретами, а скорее манекенами; он рассматривает в каждом его позу, его костюм, но лица их мало что говорят зрителю. Прежде всего, московские Даниловичи отличаются замечательной посредственностью – не выше и не ниже среднего уровня. Племя Всеволода Большое Гнездо вообще не блистало избытком выдающихся талантов, за исключением разве одного Александра Невского. Московские Даниловичи даже среди этого племени не шли в передовом ряду по личным качествам. Это князья без всякого блеска, без признаков как героического, так и нравственного величия".
Ключевский поясняет, что в отличие от многих других князей, хотя бы южных, московские – сугубо мирные люди, обыватели, они отвратительные полководцы, если случается война, то предпочитают отсиживаться за дубовыми воротами, при появлении врага вообще готовы бросить родной город на произвол судьбы и бежать куда-нибудь в Переяславль или же якобы собирать войска, только бы всеми способами избежать предстоящего сражения, а если этого никак не удается сделать, то чаще всего сражение проигрывают. По сравнению с блистательными князьями Галиции и Волыни они попросту никакие не воины. Нет у них ни ярких талантов, ни особых доблестей, но нет и значительных пороков или сильных страстей, даже обязательная выпивка за обедом никогда не переходила в пьяный угар. Как ни забавно, но отсутствие яркого и своеобычного воспринималось современниками как чудесные качества – аккуратность, сдержанность и умеренность. В этих московских властителях незаметно вообще никакой индивидуальности, что, видимо, и делало их некими знаковыми фигурами, которые не смущали ума средневекового человека. Ключевский называет этих правителей совершенно справедливо "посредственностями", чем они, собственно, и были. Недаром один из поздних летописцев так характеризует Семена Гордого:
"Великий князь Симеон был прозван Гордым, потому что не любил неправды и крамолы и всех виновных сам наказывал, пил мед и вино, но не напивался допьяна и терпеть не мог пьяных, не любил войны, но войско держал наготове".
Все, триумф безликости!
Особенно настораживает это "всех виновных сам наказывал", точно будущее проглянуло сквозь совершенно посредственную осторожную физиономию, и выглянул оттуда горбоносый потомок, тоже любивший собственноручно наказывать и тайны выпытывать. Разве только Дмитрий Донской выбивается из этой колеи, но и он ведь тоже после той самой знаменитой Куликовской битвы бросил Москву на растерзание войскам Тохтамыша, и ничего – остался в народной памяти как освободитель и герой. Но хоть в одной битве он чего-то достиг. Остальные же князья не имеют даже такой славы.
Чем же они славны?