Алена раздумывала - стоит или не стоит спрашивать Марину о том, что подтолкнуло ее вынести столь строгий приговор тому единственному чувству, которое, как считала и продолжала, несмотря ни на что, считать Алена, является для человека единственным смыслом жизни? Что жизнь без любви - пустые дни, кастрюли и сковородки, хлопоты, день без солнца, ночь без луны и звезд… Разве можно жить без любви и разве можно представить себя несчастливой, если у тебя есть главное - любовь? Даже Мила, которая так мучилась из-за своей любви, порой казалась Алене самым счастливым человеком на земле. Что же могло так перевернуть естественные для каждого человека представления о жизни в душе этой строгой и молчаливой женщины?
Алена так и не решилась ее об этом спросить, почувствовав, что та не желает этого разговора. День прошел как в тумане - Алена больше не произнесла ни с кем ни слова, не пошла больше на родник за водой, сославшись на боли в пояснице. Вечером молча легла в постель, глянула на часы - была уже почти полночь, а это значило, что ее муж сегодня в очередной раз взял "выходной". Долгое время она ворочалась без сна, а потом, едва задремала, вздрогнула, проснулась, совершенно отчетливо в ночной тишине услышав удар о стекло. Замерев, почти не дыша, она прислушалась - но за окном было тихо, и она снова склонила голову на подушку, как вдруг в оконное стекло снова кто-то бросил маленький камушек.
Спустив ноги на пол, она содрогнулась - деревянный пол, не покрытый ковром, был просто ледяным, и она поспешила надеть на ноги теплые и мягкие тапочки с меховой опушкой - подарок Лили, память о ней. Не зажигая света, она медленно подошла к окну, слегка отодвинула штору и принялась всматриваться в ночную темноту. Тусклый свет фонаря, прикрепленного к входной двери, освещал крошечное пространство, прямоугольную площадку возле дома - крыльцо, дворовую обувь, стоящую ровненьким рядком возле порога, ветки ореха, краешек лавочки, на которой когда-то они сидели вдвоем с Лилей, - больше ничего. Все остальное казалось тугим и плотным сгустком темноты, и только на небе вопреки всему светили звезды. Алена медленно отошла от окна, снова опустилась в уже успевшую остыть постель, посмотрела на часы - половина второго. Скоро вставать… Зажмурив глаза, она попыталась мысленно представить себе маятник часов, который двигался из стороны в сторону - медленно и монотонно, и больше ни о чем не думать. Это был старый и испытанный способ заснуть. Алена прочитала о нем еще давно в каком-то журнале и с тех пор часто заставляла себя представлять эти часы, со временем поняв, что она их по-настоящему ненавидит. Ненавидит этот маятник, живущий в ее воображении и равнодушно отсчитывающий и уносящий с собой драгоценные минуты ее жизни… Но только на этот раз у нее ничего не получилось. Маятник то и дело исчезал, мысли снова и снова возвращались к тому, что случилось с ней утром на роднике, к тем словам, которые произнесла Марина. Решительно и зло поднявшись с кровати, Алена накинула поверх ночной рубашки халат, снова надела тапочки и, бесшумно затворив за собой дверь, спустилась во двор.
Здесь стояла тишина. Луна скудно освещала небо тонким и узким полумесяцем. "Точно как у меня на цепочке", - невольно подумала она и, наклонив голову, зажала в холодной ладони маленький кусочек золота. Снова, в сотый уже раз, перед ее глазами возникло бледное лицо, черные глаза, в которых искрились лукавая усмешка и удивление: "Откуда у тебя такое странное имя?.." И уже секундой раньше - прежде, чем это произошло, - она внезапно ощутила, что он рядом, что он находится в двух шагах от нее и что сейчас она его увидит. Подчиняясь невольному, подсознательному порыву, она решительно ступила в темноту, туда, куда не проникал свет фонаря, зажмурила глаза, почувствовав, как леденящий душу страх сковывает ее движения, сделала еще пару шагов вперед и остановилась. И в следующую секунду услышала тихий шепот:
- Жасмин…
В ту первую ночь они почти не разговаривали. Казалось, что слова и не нужны - и так с самого первого мгновения их встречи все было понятно. Алена, ощутив его присутствие в темноте ночи, уже знала наперед, что будет дальше. Может быть, не совсем отчетливо, но она все же представляла себе, что именно в эту ночь, совсем скоро, произойдет то, чего она так ждала, так хотела и к чему подсознательно стремилась все эти годы: она наконец узнает, что такое любовь. Протянув в темноту холодную ладонь, она тут же, не вздрогнув, ощутила его прикосновение и почувствовала, как сердце внезапно словно упало куда-то, провалилось в бездну, такую же темную, как эта ночь. Его ладонь, как и в первый раз, была теплой, и постепенно это тепло волной разлилось по всему ее телу. Ей было трудно дышать, а сердце билось в тишине так громко и сильно, что казалось, сейчас выскочит из груди. Напряженно вглядываясь в темноту, она разглядела наконец его лицо, глаза и губы и, уже не отдавая себе отчета в том, что делает, потянулась к этим губам. Их первый поцелуй, который длился целую вечность, перевернул всю ее жизнь. Дальше все происходило словно во сне - она помнила только его губы, горячие, которые заставляли ее дрожать и полностью парализовывали ее волю и сознание. Ночь, мудрая союзница, покровительница тайн, сгущала темноту, словно вступив с ними в тайный заговор - ни звезд, ни узкой луны уже не было на небе, когда их тела впервые сплелись воедино.
Вернувшись домой, Алена легла в холодную постель и долго без сна лежала, глядя в одну точку - туда, где первые робкие лучи раннего летнего рассвета уже начинали пробиваться сквозь тугой пласт темноты. Небо постепенно алело, красная полоса становилась все шире, чернота синела, и вдруг солнце как-то совершенно внезапно показалось на небе ровным оранжевым шаром, повисло над горизонтом, облив красным глянцем далекие горные вершины. Алена смотрела и не могла поверить в то, что произошло с ней несколько минут назад. Несколько раз она зажмуривала глаза, даже хотела себя ущипнуть, для того чтобы убедиться в том, что все это не сон. Разве могло такое произойти с ней? Совершенно внезапно, во дворе дома, где живет с мужем… Но ни стыда, ни раскаяния она не чувствовала - душа ее томилась только ожиданием следующей ночи.
Так начался их головокружительный роман.
- Как ты нашел меня? - спустя некоторое время после той памятной ночи, смеясь, уже привычно утыкаясь носом в теплую щеку Максима и прикрывая влажные от счастья глаза, спрашивала Алена. - Тогда, в ту ночь, откуда ты узнал?..
- Я же следил за тобой, провожал до дома, когда ты уходила с родника. Помнишь, в то утро…
- Помню, - отвечала она, - конечно, помню… А потом? Что было потом?
- Потом? - Он улыбался, целуя ее гладкую макушку. - Потом я долго не мог понять, что же со мной случилось, почему я вообще иду за тобой, чего мне нужно… А потом, ночью, меня ноги сами к тебе привели. Так что я не виноват.
- Ты не виноват, - снова улыбалась она, - но если бы не твои ноги…
- Я бы все равно пришел. Я не мог не прийти - просто это накатило как-то вдруг, сразу, и трудно было разобраться, трудно поверить в то, что эта встреча - не обычная, не такая, как все, что это - единственная, та самая единственная встреча, которая бывает в жизни каждого человека всего лишь один раз.
- Не каждого, - поправила Алена, - некоторые люди ждут этой встречи годами, ждут целую жизнь, но так и умирают, не дождавшись. Ну, расскажи мне, что было потом!
- Алена. - Максим улыбался, глядя на нее, а она чувствовала себя маленькой девочкой, ей было так спокойно лежать на его груди, вдыхать его запах, изредка лениво прикасаясь уставшими от поцелуев губами к коже, чувствуя, как душа томится от счастья. - Алена, - повторил он, - ты как маленькая. Я тебе сто раз уже все это рассказывал, да ты и сама знаешь…
- Расскажи, - снова попросила она, - знаешь, Максим, я люблю сказки. Принцесса Жасмин - разве я тебе не говорила? - это сказочная принцесса, которая жила в одной детской книжке и о которой я всю жизнь мечтала. Расскажи, прошу тебя, любимый.
Они лежали на сене в одном из заброшенных сараев неподалеку от самого края села - люди здесь бывали только в пору сенокоса, - а потому оба чувствовали себя в полной безопасности. Абсолютно обнаженные, их тела белели светлым пятном на желтом фоне пахучего сена. Настойчивые утренние лучи пробивались сквозь узкие щели, заставляя их щурить глаза. Сплетенные, словно одно целое, они говорили неслышно, тихим шепотом, каждый раз касаясь друг друга губами. Почти три часа, прошедшие с того времени, как Алена оказалась здесь, пролетели словно минута. Сомкнув веки и снова тихонько поцеловав Максима в грудь, она подтянула ноги, свернулась клубком и приготовилась слушать.
- Давным-давно, далеко-далеко отсюда - в стране, где совсем нет гор и моря… Послушай, Алена, ведь это и в самом деле удивительно и странно - то, что мы с тобой встретились? Ведь мы родились за тысячу километров друг от друга…
- Правда, Максим. Но, наверное, это должно было случиться. - Она снова улыбнулась и, слегка коснувшись губами его щеки, еще крепче прижалась к нему. Она и сама в последнее время часто об этом думала - надо же было такому случиться, что они встретили друг друга!
Максим родился в другом конце России, в провинциальном городе, и, конечно же, понятия не имел о том, что когда-то судьба занесет его в самые отдаленные горные уголки Ставрополья, на границу России и Дагестана. Просто с самого раннего детства он увлекался историей. Еще не пошел в школу, а уже знал почти все об истории Древнего Египта, о мумиях, пещерах и пирамидах, в которых бродили ожившие фараоны; знал едва ли не наизусть все мифы Древней Греции, мог с точностью воспроизвести на бумаге расположение войск Наполеона во время войны двенадцатого года. В его семье никто с историей связан не был - обычная семья, мать работала воспитательницей в детском саду, отец - инженером на заводе. Отец Максима рано умер - сыну едва исполнилось четыре года, когда папа "уехал в командировку". Сердце - как потом, гораздо позже, узнал ошеломленный не столько чувством потери, сколько самим фактом обмана Максим. Ему казалось, что мать должна была, просто обязана объяснить, что папа больше никогда не вернется. Он ждал отца больше двух лет, ни на один день не забывая его черных лучистых глаз и тихого теплого смеха. А мать втайне надеялась, что сын забудет, плакала ночами в подушку и говорила, что у нее просто очень сильно болит голова, когда маленький Максим внезапно появлялся в ее опустевшей спальне посреди ночи.
- Ничего, мама, вот папа вернется, и голова у тебя болеть не будет. Правда не будет.
Мать обнимала сына, из последних сил сдерживая стон, в сотый раз проклиная себя за то, что заставила его надеяться. В одну из таких ночей она и не выдержала, обрушив на шестилетнего сына правду, больше не скрывая ничего, - и сама поразилась той перемене, которая с ним произошла. С того дня он будто повзрослел на десять лет - внешне не изменился, но глаза стали такими не по-детски серьезными, что порой ей становилось страшно. Она долго не могла простить себе этого обмана, успокаиваясь тем, что хотела как лучше, что то была ложь во спасение. Но сын после удара достаточно быстро пришел в себя. Несколько дней Максим ходил замкнутый, неразговорчивый, вечно о чем-то думал и ни разу не заплакал. А потом, видимо, что-то решив для себя, постепенно стал прежним, почти таким же, как и раньше, и только грусть в черных глазах долго не проходила, не уступала отвоеванное место детской радости - очень долго. Но и это прошло. Со временем Максим привык к тому, что он в доме единственный мужчина, пытался как мог показать себя хозяином, взять на себя какие-то заботы, но мать даже смотреть без слез не могла на то, как он, бывало, пытается починить кран или заменить перегоревшую лампочку на кухне. После смерти мужа она сделала сына единственным смыслом своей жизни, по-прежнему ограждая от малейших тревог и волнений, так и не сумев простить себе той травмы, которую нанесла ему обманом. Максим учился неровно, получал то пятерки, то единицы, но все это продолжалось только до тех пор, пока у него не начались уроки истории. С этого дня посыпались стабильные тройки по всем предметам, кроме Ее Величества, как называл историю сам Максим. В библиотеке он просиживал часами, а ночью мать часто заставала его в постели с фонариком в руках, которым он освещал все те же книжки про египетских фараонов. Ему было абсолютно наплевать на то, что он понятия не имеет ни об одном из законов физики и с превеликим трудом может назвать хотя бы две геометрических теоремы, не говоря уже о том, чтобы попытаться доказать хоть одну из них. Но со временем все изменилось. Мать долго не могла понять, почему сын внезапно стал так серьезно относиться к урокам. Постепенно выровнялись оценки по литературе, перестала хромать математика и иностранный. Ее поражала эта перемена, а главное, удивляло то, что сын, которого она так страстно опекает, строит свою жизнь абсолютно вне всякой зависимости от воли матери. Чего только она не делала, как только она не наставляла его, чтобы он наконец взялся за учебу, - все было бесполезно! И вот теперь вдруг, совершенно внезапно, когда она уже махнула на все рукой, он сам начал учиться.
- Максим, - как-то спросила она двенадцатилетнего сына, - почему это ты вдруг начал учиться?
Вопрос был нелепым, а ответ ее просто поразил:
- Если я не буду хорошо учиться, то не смогу поступить в институт и заниматься тем, что люблю. Ведь для того, чтобы поступить в институт, надо хорошо учиться?
Она не ответила, только отошла к окну, закрыв лицо руками, пряча невольно выступившие на глазах слезы, поражаясь тому, насколько по-взрослому серьезным был его ответ. Она снова вспомнила мужа, точной копией которого был ее сын - не только внешностью, но и характером, - вздохнула и наконец успокоилась, поняв, что начиная с этого момента она может больше не тревожиться за своего единственного сына. Что он повзрослел - совершенно внезапно, забыв предупредить мать о том, что больше не желает оставаться ребенком.
Окончив школу, Максим совершенно твердо знал, что ему делать дальше. Он поступил в местный университет на отделение археологии - легко, без проблем, несмотря на скромный, но все-таки конкурс. А спустя шесть лет, будучи уже аспирантом, приехал в составе исследовательской экспедиции в далекое горное селение, на месте которого когда-то, тысячи лет тому назад, стоял древний город.
Старый заброшенный сарай был не единственным местом их встреч. Первые несколько дней они, не в силах утолить жажду, не могли и думать ни о чем другом, кроме того, чтобы поскорее наступил момент, когда их тела снова станут единым целым. Порой Алена поражалась самой себе, своему самообладанию и даже некоторому безразличию, возникающему у нее при мысли о том, что кто-то узнает о ее встречах с Максимом. Ей даже некогда было об этом думать, потому что каждая минута жизни теперь была заполнена только мыслями о новой встрече. Она как будто второй раз родилась на свет и чувствовала это, а потому все остальное было для нее не важно. По ночам она практически не спала - на ее счастье, в доме все уже давно привыкли к тому, что она каждое утро уходила в горы, и ни у кого не возникало мысли о том, что ее утренние прогулки теперь стали начинаться на час, а то и на два часа раньше, а заканчиваться гораздо позже, чем обычно. До нее вообще никому не было дела, в доме все уже давно привыкли к тому, что невестка "странненькая". Проверять ее маршрут никто не собирался, а то, что глаза у нее с некоторых пор стали блестеть каким-то особенным блеском, никто и не заметил. Ее рассеянность была для всех привычной, все уже давно с ней смирились. Каждый в доме жил своими проблемами - Алла Васильевна и Марина были постоянно заняты хлопотами по дому, муж вообще уже давно жил своей собственной жизнью.
- Алена, а ты ведь… падшая женщина, так это у вас называется? - как-то спросил у нее Максим, задумчиво гладя по щеке.
- Падшая, - согласилась Алена, - у них это именно так и называется. Падшая, но счастливая. А счастье - это самое главное.
- Послушай, а что будет, если… - Он не решился продолжить фразу, смысл которой был и без того понятен.
- Никто ничего не узнает. Ну а если узнают… Не знаю, наверное, из дома выгонят, - равнодушно предположила она.
- Муж у тебя ревнивый?
- Был когда-то, - уклончиво ответила она, не желая вспоминать кошмар первых месяцев своей супружеской жизни, - а теперь, мне кажется, ему все равно… Да что это ты об этом?
- Странные у вас обычаи, - задумчиво произнес Максим. - Вроде с виду - обычная деревня, а судя по твоим рассказам - каменный век.
Она подняла на него глаза, в которых затаилось столько нерастраченной нежности, что ему больше не захотелось ее ни о чем спрашивать. Какое-то время они просто лежали молча рядом, наконец он поднялся, протянул руку и тихо произнес:
- Тебе пора.
- Нет, Максим… Пожалуйста! Я не хочу уходить, не могу.
- Уже почти восемь часов. Я же о тебе беспокоюсь.
- Не нужно обо мне беспокоиться, - возразила она, - я же сказала, что мне все равно. Даже если они что-то узнают… Мне все равно.
- Тебе так кажется. Сама же рассказывала, да и я уже успел убедиться, насколько здесь все запущено, - его голос был мягким, но настойчивым, - иди домой, Алена.
А она лежала без движения и чувствовала, что внутри ее растет какое-то новое чувство - совершенно отчетливо она вдруг осознала, что она не просто не боится того, что ее постыдная тайна будет раскрыта, она хочет этого! С самого первого дня, с самых первых минут их встречи подсознательно она стремилась к тому, чтобы наконец сбросить с плеч это тяжкое бремя, обнажить душу, пройти через все, что угодно, - через унижения, через наказания, через боль, пусть даже физическую боль, - пройти и наконец обрести себя. Эта мысль настолько сильно потрясла ее, что на некоторое время она полностью отключилась от происходящего и совсем перестала слышать то, что говорил ей Максим.
- Алена… Да ты меня не слышишь, - произнес он с легкой обидой в голосе.
- Не слышу и не хочу слышать. Максим, - она приподнялась на локте и посмотрела ему в глаза так, словно хотела полностью в них раствориться, - я хочу остаться с тобой. Я не хочу идти домой, понимаешь? Я люблю тебя…
Он снова опустился на пахучее сено, стал возле нее на колени, легонько приподнял за подбородок:
- Я тоже тебя люблю. Но я не хочу причинять тебе страдания.
- Тогда не причиняй их. Позволь мне… Просто позволь мне остаться с тобой, и все.
- Ты не понимаешь, что говоришь.
- Но почему?