Ее глаза округлились, и она внезапно осознала, что уже давно в глубине души у нее зрела тревога - тревога о том, что же будет с ними дальше. Археологическая экспедиция, в составе которой Максим приехал в селение, не могла длиться вечно - а это значило, что настанет день, когда ему придется уехать. Ему придется уехать - а что же будет с ней? Со дня их первой встречи она ни разу не задавала себе этого вопроса, изо дня в день наслаждаясь своим новым чувством, упиваясь счастьем, и совсем не думала о будущем. По крайней мере ей так казалось. Но теперь она совершенно отчетливо осознала то, что эти мысли жили в ней с того самого момента, когда она протянула руку в темноту, уже зная, что ее ожидает.
- Максим, скажи, что будет с нами дальше?
Он не дал ей договорить, закрыв рот поцелуем. Она расслабилась, потому что не могла не ответить, но тревога все равно не отпускала. Он почувствовал ее внутреннее напряжение и отстранился.
- Знаешь, Алена, я очень много думал об этом.
- Скажи, мы ведь… мы ведь не расстанемся? Мы ведь всегда будем вместе?
Ее губы дрожали, а темные глаза наполнились слезами, которые тут же заструились по холодным щекам, и он снова прижал ее к себе, крепко-крепко, так, что ей стало трудно дышать, и прошептал:
- Я люблю тебя. И мы всегда будем вместе. Мы никогда не расстанемся. Никогда.
В то утро она вернулась домой намного позже, чем обычно. Руслан, уже успевший позавтракать, ушел на работу. Марина привычно хлопотала на кухне, мальчишки ушли в школу, мама Алла Васильевна с больной головой лежала у себя в комнате. Тихо, невесомо, словно тень, Алена проскользнула на кухню.
- Доброе утро, - поздоровалась она с Мариной и впервые за долгое время почему-то ощутила чувство вины.
- Кому доброе, кому не доброе, - хмуро ответила та, - ты что-то сегодня совсем загулялась. Смотри, невестка, сама знаешь…
Марина многозначительно оборвала фразу.
- Ты это о чем? - Голос у нее предательски дрогнул, и она впервые ощутила, как сжалось внутри сердце от леденящего душу страха.
- Сама знаешь, - уклончиво ответила Марина, продолжая, словно автомат, раскатывать тонкий пласт теста на столе.
- Не знаю, - произнесла Алена, на этот раз сумев не проявить признаков волнения.
- Не знаешь? - переспросила Марина и вдруг - Алена первый раз в жизни видела ее такой - отшвырнула от себя скалку, смяла тесто в один комок. Деревянная скалка, с шумом ударившись о стену, отскочила вниз и покатилась по полу, оставляя за собой мутный, едва различимый белый след.
Алена подняла глаза и увидела напротив себя совершенно другого человека. Лицо Марины было белым как полотно, глаза, казалось, провалились куда-то внутрь, в самую глубину лица, затаив в себе такую муку, такую боль и страх, что становилось жутко; брови превратились в одну сплошную линию. Алена стояла, словно окаменев, не в силах произнести ни слова - но Марина, казалось, и не ждала уже от нее ответа. Медленно, словно наугад, опустившись на табуретку, она отвела взгляд куда-то вдаль, в пустое пространство, и начала говорить - монотонным тихим голосом, который наводил ужас.
- Ты вот спрашивала как-то, почему я не вышла замуж. Я тебе ответила и думала, что ты меня поняла. А ты, оказывается, ничего не поняла. Ничего не поняла. Знаешь… Когда-то давно, мне тогда было девятнадцать, я любила одного человека. Любила, хотя теперь это кажется мне невозможным и глупым. Но тогда я все воспринимала совсем по-иному. Он был старше меня на пять лет, мы знали друг друга еще со школы. Ты ведь знаешь, Алена, наши законы. Девушка должна выйти замуж честной - так было всегда, и горе той, которая решится переступить черту. Горе и вечное проклятие. Мы встречались почти два года - естественно, втайне ото всех, и я никогда, ни разу за все это время не позволила себе ничего лишнего. Он меня даже ни разу не поцеловал. Потом он ушел в армию, мы писали друг другу письма, я ждала его, целыми днями о нем думала. Знала бы ты, как я была счастлива, когда он вернулся! Мы уже собирались пожениться, уже день свадьбы наметили, и тут я потеряла голову - рассудила, что не имеет большого значения, когда наступит моя первая брачная ночь. Нам обоим так хотелось ее приблизить… А на следующее утро он пришел ко мне и сказал, что свадьбы не будет. Больше я его никогда не видела.
- Он… он встретил другую? - Алена, ошеломленная этим рассказом, просто не могла поверить в то, что услышала.
- Не знаю. Может, и встретил. Но мне сказал, что никогда не женится на женщине, которая отдала свою невинность до свадьбы.
- Но ты же… Ты же ему ее и отдала?!
- Для него это не имело значения. Он сказал, что если я на это решилась, если это было для меня так легко, значит, я такая.
- Какая - такая? - Алена почувствовала, как в горле зарождается тугой комок, и сглотнула, так и не договорив.
- Сама знаешь, - неохотно ответила Марина и, вздохнув, сложила руки на коленях. - А вскоре после этого он уехал куда-то на Север, там потом женился. А я осталась.
- Не может быть… Этого не может быть, Марина! Это ведь глупость, это полный бред!
- Это - традиции, Алена, - возразила Марина, - мы родились здесь, а значит, мы обязаны жить по этим законам.
- По каким законам? Да ты что, Марина! Ты посмотри, за окном двадцать первый век, а мы чуть ли не в парандже ходим! Мы живем в горах, но мы же русские люди! Это только мусульмане так относятся к женщинам! А мы - как отдельная, ни с чем не связанная планета, которая вращается сама по себе и живет по собственным законам. Да ты посмотри, как другие живут - не за границей, даже не в Москве, а в том же Ставрополе, в Кисловодске?! И только мы одни мучаемся в плену этих дурацких, никому не нужных пережитков прошлого! Разве… Разве это справедливо, разве это нормально? - Алена буквально задыхалась от возмущения, она не могла поверить в то, что Марина говорит искренне.
- Зря ты со мной споришь, невестка, - спокойно ответила та, - я очень много об этом думала. Ты просто не представляешь, сколько лет… сколько лет я думала точно так же, как ты. Но ты ошибаешься. Наши законы по-настоящему справедливы. Они сохраняют чистоту, они сохраняют семью, оберегают от разврата, от душевных травм…
- От душевных травм? Это тебя-то они оберегли от душевных травм? - Алена вскочила с табуретки. Ей хотелось кричать, бить посуду, топать ногами. - Тебя?
- Я их нарушила, - спокойно возразила Марина, - нарушила и поплатилась за это. Не нужно нарушать законы.
- Ты… - задыхалась Алена, - ты сумасшедшая. Ты не женщина. Женщина не может так рассуждать.
- Все так живут. Моя мать так жила, твоя мать так жила, наши деды и прадеды…
- Да откуда ты можешь это знать! И потом - кто тебе сказал, что они были счастливы? Что они любили?..
- Нельзя любить, Алена. Я тебе уже говорила.
Марина абсолютно равнодушно смотрела в пространство.
- Мне жаль тебя, Марина. - Алена снова опустилась на табуретку, внезапно почувствовав, что успокаивается. - Жаль. Однажды испытав боль, ты всю оставшуюся жизнь прожила в страхе ожидания новой боли. Вот и все. Ты цепляешься за эти глупые традиции, как утопающий хватается за соломинку. Ты просто боишься жизни. Ты живешь на кухне, как растение, катаешь это чертово тесто, заворачиваешь голубцы, часами драишь посуду в ледяной воде…
- Не смей! - Марина поднялась, и Алена, взглянув на нее, поразилась перемене в ее взгляде. Теперь в нем не было и капли равнодушия. Глаза горели, и огонь, светившийся в их черной глубине, показался Алене каким-то недобрым. - Не смей так говорить. Ты просто глупая курица, если веришь во все эти сказки про любовь.
- Это не сказки, Марина. - Алена чувствовала, что ее куда-то несет, но не могла остановиться, не могла не возразить Марине, не простила бы себе этого молчания. - Это не сказки, и ты никогда не сможешь…
- Ошибаешься, - перебила вдруг ее ледяным голосом Марина, - ошибаешься, что не смогу. Мне просто руки марать не хочется о такую дрянь, как ты. Я думала, ты одумаешься, нагуляешься, перестанешь семью позорить, жалела тебя, глупую…
- Ты о чем? - выдавила Алена, инстинктивно сжав побелевшие пальцы.
- Побледнела, - усмехнулась Марина, - значит, боишься…
- О чем? - снова повторила Алена, опасаясь и в то же время мучительно желая услышать ответ на свой вопрос, И она его услышала.
- О той ночи во дворе. Я ведь все видела, как ты под ним изгибалась… Шлюха.
Поднявшись, она протянула руку, взяла скалку, сполоснула ее водой, обтерла сухим полотенцем и снова принялась раскатывать тесто - как будто ничего не случилось. Алена стояла, словно пораженная громом, не зная, куда деть глаза, что говорить. Сначала ей захотелось убежать, скрыться с глаз той, которая оказалась свидетельницей ее позора. Но ноги были ватными, не слушались, она даже пошевелиться не могла - настолько внезапным оказалось для нее признание Марины.
- Так ты знала?.. Знала и молчала… Марина! Пожалуйста, не молчи… - Алена робко протянула руки вперед, но та словно и не заметила ее движения, полностью сосредоточившись на работе. - Марина! - снова позвала она. - Пожалуйста!
- Мне нечего тебе сказать, - наконец после долгого молчания произнесла она, - мне только жаль тебя. Тебя и своего брата. Давно пора тебя выгнать, а ему другую жену найти.
- Так что же ты… Что же ты до сих пор не выгнала? Выгони, хоть сейчас, ну?
- И не проси, - усмехнулась Марина, - не дождешься.
В ту же секунду Алена разрыдалась, поняв, что более страшного приговора она не могла услышать. Но вместе с тем в душе зародилось новое чувство - чувство ответственности за свою судьбу. Марина неоднозначно дала ей понять, что та сама подписала себе смертный приговор - а потому ей ничего другого больше и не оставалось, кроме как действовать. Действовать без оглядки на прошлое, потому что иначе она никогда не сумеет вырваться из этого ада. А помощи ждать ни от кого не придется. Она долго рыдала, склонившись на угол стола, а когда выплакала все слезы, почувствовала наконец облегчение.
- Что ж… Спасибо тебе, Марина, - произнесла она равнодушно и вышла из кухни.
Ночью Алена совсем не спала, ходила по темной комнате как привидение, не задумываясь о том, что может разбудить мужа, - но тот, вернувшись поздно сильно пьяный, понятия не имел, что происходит с женой. Он храпел, отвернувшись к стене, а Алена и не слышала этих звуков, которые порой так сильно ее раздражали, мучительно и напряженно всматриваясь в даль, туда, где должны были показаться первые лучи солнца. Иногда ей казалось, что часы остановились - несколько раз она подходила к ним вплотную, прикладывая ухо к самому циферблату и убеждаясь, что они все-таки идут. Стрелки двигались ужасающе медленно, и ей казалось, что она начинает сходить с ума, когда, закрывая глаза, заставляя себя не смотреть на часы, считала шаги и только после очередной их тысячи разрешала себе убедиться в том, что прошло еще двадцать минут. Еще не было пяти, когда она, не выдержав, стремительно сбежала вниз по ступенькам и, не оглядываясь, как обычно, не заботясь о том, что кому-то станет известен ее маршрут, помчалась туда, где, как оказалось, уже ждал ее Максим.
Каждое утро они встречались так, будто не виделись сто лет - судорожными, резкими движениями срывая друг с друга одежду, не отрывая друг от друга горячих губ. И только потом, обессиленные, лежа на пахучей, чуть влажной траве, шепотом рассказывали друг другу все то, что накопилось в душе за сутки разлуки.
- Я так больше не могу. Я слишком сильно люблю тебя, я больше не могу без тебя жить - ни дня, ни минуты…
Он не дал ей договорить, снова, сначала медленно и даже как будто лениво, но потом все настойчивее покрывая тело поцелуями. И она отвечала - тоже сперва робко, с каждой секундой все более страстно.
- Скажи, что ты меня любишь.
- Я люблю тебя.
- Скажи, что мы всегда будем вместе.
- Мы всегда будем вместе. Это правда, Алена… Знаешь, я вчера весь вечер об этом думал. Ты… ты уедешь со мной?
Услышав эти слова, она едва не задохнулась от счастья. То, что было потом, невозможно передать словами - оба они напоминали маленьких детей, которые в своем восторге так часто показывают взрослым, что такое настоящая, искренняя радость.
- Я украду тебя, - шептал Максим, - увезу ночью из дома…
- Глупый, не надо… Я и сама могу уйти. Когда ты уезжаешь?
- Мы, - поправил он, - мы уезжаем. На следующей неделе, во вторник.
- Пять дней… - Ее сердце сжалось, но не от страха, а от тоски. Эти пять дней теперь показались ей протяженностью в пять лет. - Странно, - задумчиво произнесла она. - Максим, ведь правда странно? Если бы ты уезжал через пять дней один, эти пять дней показались бы мне ничтожно малым сроком, а теперь мне кажется, я не доживу, не дождусь…
- Мне тоже так кажется, - ответил он, - наверное, так и должно быть. Но послушай, Алена, ты… ты уверена?
- В чем? - Она и в самом деле не могла сразу понять, о чем он говорит.
- В том, что решишься… Что хочешь уехать со мной?
Прозвучавший вопрос показался ей настолько нелепым, что она едва не рассмеялась.
- Это - единственное, чего я хочу. А разве ты… Разве ты не чувствуешь то же самое?
- Мне проще, - серьезно глядя ей в глаза, возразил он, - мне намного проще, чем тебе. Мне не нужно разрывать связи со своим прошлым…
- Я его ненавижу! Ненавижу свое прошлое. Я им совсем не дорожу!
- Но ведь у тебя есть родители, - снова возразил он, - у тебя…
- Максим, - серьезно и строго глядя ему в глаза, тихо произнесла она, - я люблю тебя. Слышишь, люблю. Я знаю это и не сомневаюсь в этом ни минуты. Все, что мне нужно, - это ты. Все остальное не имеет никакого значения. Мое место - там, где ты. Я просто не смогу без тебя жить.
Оставшееся время они строили планы.
- У меня нет своей квартиры, мы будем жить с моей мамой. Увидишь, ты ей понравишься. Она у меня замечательная, она меня очень любит, она обязательно полюбит и тебя.
- Какая она?
- Она… она красивая, добрая. У нее длинные светлые волосы, она любит готовить яблочный пирог и вареники с картошкой. Ты просто не представляешь, какие вкусные… У нас будет своя комната. В нашей квартире две комнаты, мы будем жить в той, в которой раньше была спальня родителей. А потом, когда у нас появится малыш…
Максим долго рассказывал ей о своем детстве. Рассказывал про двор, где прошло его детство, где он гонял мяч вместе с дворовыми мальчишками до тех пор, пока не научился читать. О том, как в первый раз в жизни увидел картинку в старой потрепанной книжке - там было изображено величественное, таинственное и вместе с тем магически притягательное здание пирамиды Хеопса. Едва научившись читать, Максим прочел эту книгу, а за ней - десятки других. Об этом он мог разговаривать часами, и Алена всегда внимательно, с интересом слушала его. Иногда, когда Максим, увлеченно описывая какой-нибудь археологический экспонат, смотрел вдаль, куда-то в пространство, она пугалась при мысли о том, что, кроме нее, в жизни он любит еще что-то. Чувство ревности у нее возникало достаточно часто, но потом, в минуты близости, оно полностью исчезало, испарялось без следа, не оставляя ни капли тревоги. Его внутренний мир постепенно, день за днем, становился и ее миром, вытесняя мир сказочных принцесс - такой далекий и почти совсем забытый.
- У древних египтян были совершенно особенные могилы. Это были даже не могилы, а настоящие дома, дворцы дня мертвых, - рассказывал Максим, слегка касаясь губами мочки ее уха, отчего по спине у нее пробегали мурашки.
Он рассказывал настолько увлеченно и интересно, что через некоторое время она уже видела себя в Древнем Египте, одиноко бредущей посреди древних развалин, спускающейся в усыпальницу древнего фараона…
- Алена!..
Она вздрогнула, очнувшись.
- Ты, кажется, заснула…
- Задремала, - улыбаясь, ответила она, - извини. Мне приснился Пиопи Второй. Он шел следом за мной по какой-то пустыне, а потом мы вместе спустились в его гробницу - в ту гробницу, где он был похоронен…
- Тебе было страшно? - улыбаясь, спросил он, легонько поглаживая ее по лицу, словно пытаясь стереть розовый след с помятой щеки.
- Ну что ты, совсем не страшно… Он был очень добрый и милый. Максим, неужели это правда?
- Правда, - он сразу понял, о чем она говорит, - и это лучше, чем сон.
Оставшиеся пять дней протекали как в бреду. Два дня они не виделись - Максим не возвращался с раскопок, а Алена томилась в ожидании. Решившись на то, чтобы оставить семью, дом, оборвать связи со своим миром, открывшись новой жизни, она ни секунды не сомневалась в том, что права. После того, что она испытала, ей было просто невозможно представить себя живущей здесь. Все то, что окружало ее больше двадцати лет, что было привычной оболочкой существования, теперь казалось призраком, дымным и густым облаком, окутавшим ее жизнь и не пропускающим ни капли кислорода. Еще немного - и она, наверное, просто задохнулась бы в этом плену. Но иногда ей все-таки становилось страшно - при мысли о том, что что-то или, может быть, кто-то сможет ей помешать. Наедине с Мариной она не говорила почти ни одного слова, едва сдерживая биение сердца, - а вдруг она догадается, вдруг сумеет понять, что у нее на уме, и захочет остановить? Но потом, вздыхая, утешала себя, понимая, что удержать ее от этого шага не сможет никто и ничто. Даже если ее привяжут к кровати ремнями, прикуют цепями - она все равно вырвется и убежит.
Руслан по-прежнему ничего не замечал. В последние дни он даже как будто стал ласков с ней, но его прикосновения настолько сильно раздражали теперь Алену, что она не могла скрыть своих чувств. Больше всего на свете она боялась того, что муж потребует от нее выполнения супружеских обязанностей. Хотя в последнее время это случалось очень редко, а с того времени, как начались ее встречи с Максимом, - ни разу. Провести ночь в постели с мужем теперь показалось бы ей ужасным, вероломным предательством, подлостью, которую ничем оправдать невозможно. Именно из страха близости ей приходилось каждый вечер находить себе какие-то "неотложные" дела, дожидаясь на кухне, пока муж заснет, с волнением и тревогой прислушиваться по ночам к его дыханию, стараясь ни в коем случае, даже нечаянно, во сне, не прикоснуться к его телу, чтобы не возбудить в нем желания. Утро приносило облегчение, но вместе с тем именно по утрам, в те дни, пока отсутствовал Максим, ей приходилось очень тяжело. Его временное отсутствие она воспринимала как настоящую трагедию, утешая себя только одной мыслью - скоро, совсем скоро они будут вместе.
Марина молчала, но, казалось, смотрела на нее с подозрением.
- Что-то ты по утрам на прогулки ходить перестала. Одумалась, что ли? Или прошла любовь?
- Какая любовь? - Алена поднимала брови. - При чем здесь мои прогулки? А ты все видишь, все замечаешь… Не спится ведь, - вдруг добавила она со злостью и тут же почувствовала, как сжалось сердце от страха.
- Молись, - словно угадав ее состояние, ответила Марина, - чтобы никто не узнал.