Метрах в ста от них возникла темная фигура в форме со светоотражающими полосами и с жезлом в руке. За спиной гаишника маячила группа поддержки в лице джипа с потушенной мигалкой – и после этого менты еще жалуются на недостаточную оснащенность автомобильного парка?!..
– Они же никогда здесь не стоят… Проклятье! – сказала Елка. Скорее себе, чем Сардику.
– И что мы будем делать?
– Говно вопрос. Проскочим.
– Может, лучше… – по инерции произнес Сардик и тут же замолчал.
– Со мной ничего такого не происходило и не произойдет. Слышишь?!..
Не прошло и тридцати секунд, как пространство позади Энцо озарилось вспышками света и ревом сирены.
– Точно попали, – констатировал Сардик, глядя прямо перед собой.
– Хочешь выйти? Раздумал меня провожать?
– Нет.
– Тогда сиди тихо и не причитай.
Справиться со скоростью и сто удаляющейся, то с приближающейся сиреной можно лишь одним способом: закрыв глаза. Что Сардик в конечном счете и делает, хотя спокойствия это не прибавляет. Будь он ребенком, малышом Сардором, прятавшимся от напастей под топчаном на летней веранде, все оказалось бы проще. А теперь и закрытые глаза не спасают. "Хороший у них водила, надо же, никак с хвоста не скинуть", – говорит ангел; "Со мной ничего такого не происходило и не произойдет", – говорит ангел. Слова ангела (все до единого) забиваются под Сардиковы ресницы, топчутся на веках, отбивают чечетку на переносице, не будь поганцем, старичок, ты не можешь вот так устраниться от происходящего, открой глаза, открой, открой!..
– А эти еще откуда взялись?!..
Сирена больше не одна, их несколько: они то дробятся, то снова сливаются, да и вспышек явно прибавилось.
– Может, остановимся? – малодушно спрашивает Сардик.
– Заткнись!..
И в тот самый момент, когда он все же решается открыть глаза, Энцо налетает на что-то. Не слишком большое и не слишком защищенное, – мягкое и податливое. И все равно: из-за скорости, на которой шел Энцо, удар кажется сильным и тачку заносит на полном ходу.
– Вот дерьмо! – выдыхает ангел. – Только этого не хватало!
– Мы кого-то сбили?..
Ответ очевиден, но ангел не торопится отвечать. Сжав зубы, он выравнивает Энцо и жмет на газ: милицейские сирены, на секунду приблизившись, снова отстают.
– Мы кого-то сбили?
– Никого.
– Но ведь был удар…
– Заткнешься ты или нет?
– А если там, на дороге, остался человек? И ему нужна помощь?..
– Если там был человек… То при такой скорости помощь ему уже не понадобится.
– Ты…
– Нет – это ты! Всё из-за тебя, откуда ты только взялся!.. Со мной ничего такого не происходило, покуда не появился ты!..
– Мы должны вернуться.
– Возвращайся, если хочешь.
Ангелы не убивают людей, вертится в голове Сардика, они не делают этого по определению: ангелам ведь запрещено вмешиваться в людские судьбы. Тогда кем было существо на дороге – мягкое и податливое? Вот если бы птицей! – Сардик готов пожертвовать даже щеглом с картины "Воркующий рыцарь", но вовремя вспоминает, что уже расправился с ним, полоснув ножом по птичьему горлу. Зачем он только сделал это, зачем?..
Существо на дороге – не птица.
И не собака: удар был слишком силен. От одного воспоминания о нем у Сардика бегут мурашки по телу.
– Мы должны вернуться, – снова и снова повторяет он.
– Пошел ты к черту, слизняк!..
Вот так: не слюнтяй, не трусишка, не жалкий неженка – слизняк. Мерзкая, студенистая масса; она дурно пахнет и лишена какого бы то ни было скелета, костяка. Невыразительный обмылок вместо лица, невыразительное тело, прикрытое джинсами и футболкой с надписями "sex behaviour". Кого ты хотел обмануть, слизняк? И кто изменит твою жизнь, если ты сам, дожив почти до тридцати, так и не изменил ее, полз по обочине, оставляя после себя водянистый, пузырящийся, зловонный след?.. Но и след держится недолго: стоит упасть маленькому лучику солнца, крошечной капле дождя, участливому или безучастному человеческому взгляду, и всё – нет его.
Нет.
…Все последующее произошло так быстро, что смогло уместиться между двумя ударами сердца, если допустить, что у слизняков бывает сердце. Сардик попытался перехватить руль, дернул его – к себе, на себя. Энцо не замедлил ход, разве что движение машины стало чуть более плавным, скользящим, вкрадчивым. Но и плавность оказалась обманчивой: сразу же за ней последовал резкий визг тормозов и еще один удар, гораздо более сокрушительный, чем первый.
И на Сардика обрушилась темнота.
***
… – Что же ты наделал, дурачок?! Мы ведь оторвались от них. Оторвались…
Голос знаком Сардику, хоть и пробивается сквозь толщу – то ли воды, то ли облаков – с максимально возможными искажениями. Голос принадлежит девушке, с которой он познакомился сегодня (или это было вчера?), на Невском. Девушку зовут Ёлка, она не идет, а парит над тротуарами, у нее стриженая голова и концептуальная буддистская косичка, подпрыгивающая в такт шагам. Девушка Ёлка чудо как хороша, это признают все – рамки сигнализаций в магазинах, индийские благовония, крутеишие тачки и даже непостижимый Жан Кокто. Девушка Ёлка всегда должна находиться в поле зрения Сардика, иначе ему будет плохо.
Иначе он не сможет дышать и умрет.
Сейчас он еще может дышать, но все равно – умирает.
Ведь боль, которая навалилась на Сардика, совершенно незнакома ему – в отличие от голоса, принадлежащего Ёлке. Эта боль – острая, невыносимая, разгорающаяся все ярче – идет снизу, разъедая кости, точнее – осколки костей. И только руки еще слушаются Сардика: ими он и отводит от лица вспучившийся шар подушки безопасности. Красные полосы на белой ткани смотрятся очень выразительно, Сардик даже залюбовался на секунду таким яростным, таким агрессивным кармином, а ведь это его собственная кровь!
– Что же ты наделал?..
– Все в порядке, не волнуйся. Все в порядке. Ничего не в порядке, боль поднимается все выше и выше, без труда захватывая новые участки тела, больше всего Сардику хочется кричать, вопить, плакать от боли, но он не сделает этого. Он не слизняк.
– Помоги мне…
– У меня не получится тебя вытащить. Ты слишком тяжелый.
Она не ангел. Просто девушка. Испуганная, только что пережившая аварию. Кажется, она не очень пострадала, несколько царапин на лице не в счет. И она, в отличие от Сардика, может двигаться.
– Откроешь мою дверь? – спрашивает он.
– Постараюсь. Если ее не заклинило…
Она может двигаться, какое счастье! Да нет, она отлично двигается: вся боль досталась Сардику, обойдя Ёлку стороной. Сардик находит в этом высшую справедливость:
любимые не должны страдать.
С дверью все тоже складывается как нельзя лучше: ее не заклинило, она болтается на одной петле, пропуская в салон ночной воздух – и никогда еще он не был таким влажным, таким желанным. Девушка Ёлка обхватывает Сардика за плечи, тянет на себя и тут же останавливается:
– Не стоит этого делать. Вдруг тебе станет хуже? Дождемся "скорой"… дождемся кого-нибудь…
– Нет. Никого мы не будем дожидаться…
Если бы не боль, Сардик был бы абсолютно счастлив: она не собирается его бросать! А могла бы, учитывая все то, что произошло до аварии. Свершилось, Господи!.. С ним решил остаться не кто-то абстрактный, не покойная мать писателя Борхеса, не писчебумажная иностранка Холли Голайтли и не те женщины, которые едва замечали его, а… а… Самая прекрасная, самая любимая девушка на свете, угонщица, клептоманка, ангелочек, чудо. И значит, нужно оставаться счастливым, несмотря на боль. Несмотря на смерть, ее возможность тоже не исключена.
Он счастлив, да будет так!..
Абсолютно счастливый Сардик упирается окровавленными ладонями в асфальт и сползает вниз, на землю.
– Боже мой… твои ноги…
– Не нужно на них смотреть, милая… все в порядке.
Вряд ли от ног Сардика осталось хоть что-то вразумительное, кроме боли. Но он разберется с ними позже; или всемогущие врачи со "скорой", или всемогущая смерть разберутся с ними позже. Главное сейчас – не потерять сознание, удержать ситуацию под контролем.
– Я люблю тебя, – шепчет Сардик, почти касаясь губами асфальта. – Полюбил тебя с первого взгляда, такое иногда случается.
– Я не слышу, что ты говоришь…
Он не успокоится до тех пор, пока Ёлка его не услышит. Держа в голове одну эту мысль, ухватившись за нее, как за край бобового стебля, который обязательно вынесет его к небесам, Сардик переворачивается на спину:
– Я люблю тебя.
– У тебя шок…
– Я люблю тебя… Ты слышала, что я сказал? Повтори.
– Ты сказал, что любишь меня.
– Все правильно.
Кажется, она плачет. И как было бы здорово, если бы она плакала из-за него! Это сделало бы и без того абсолютно счастливого Сардика еще более счастливым.
– С тобой все в порядке? Ты не ранена? Цела?..
– Я цела. Не переживай.
– Ты помнишь, что я сказал тебе?
– Что ты любишь меня.
– Все правильно. А теперь… Уходи.
– Куда?
– Уходи отсюда. Не хочу, чтобы ты была здесь. Ты ведь понимаешь…
– Нет.
– Понимаешь. – Сардику кажется, что он повысил голос, но вряд ли смена интонации так заметна – в его-то положении! – Я во всем виноват, я втравил тебя в эту историю… Если бы не я – с тобой бы никогда не случилось такого.
– Ты не прав…
– Прав. Уходи. Я все сделаю как нужно. Никто не узнает о тебе…
– Но…
– Уходи… Уходи быстрее!
Больше всего Сардик боится, что Ёлка не послушает его, останется: ангелы – они такие. Любопытные, как дети. Они всегда дочитывают книги, и досматривают фильмы, и досматривают жизни – каким бы печальным ни выглядел финал.
Но Ёлка – не ангел. Просто девушка. Испуганная, только что пережившая аварию. И неизвестно, что еще ей придется пережить, если она останется с ним.
– Уходи.
– Я никогда тебя не забуду, – говорит она, склоняясь над его лицом и целуя его в губы. – Никогда тебя не забуду. Никогда.
Прощайте, моряки, наивные обожатели ветров.
Страница 143. Тринадцатая строчка снизу.
Это все из-за боли, заполонившей безжизненное тело Сардика и подбирающейся к мозгу. Боль стирает грань между реальностью и небытием, и теперь уже непонятно, кто произнес убойную и немного театральную фразу про моряков – Ёлка или сам Сардик. А может, она просто разлита во влажном воздухе?.. В сумраке ночи, секунду назад поглотившем девушку, которая полностью изменила жизнь Сардика.
Гаро был прав, и где он сейчас, чудное растеньице Гаро?..
Хорошо, если в Китакюсю (префектура Фукуока), рядом с доброй девушкой-японкой, ставшей еще добрее от бус из сердолика. Только теперь Сардик понимает, как важно быть рядом с любимыми, или просто думать о них не переставая, или защищать их от напастей и невзгод, которые иногда случаются в жизни. Он больше не сопротивляется боли, плывет по ее волнам, холодным, спокойным и мертвенно-прекрасным.
И пока еще хватает сил и брезжит сознание, Сардик думает о Гаро (и об ангеле), о ненаписанных картинах(и об ангеле). О наполненном водой до краев городе Санкт-Петербурге (и об ангеле). И о так и не сваренном какао (и об ангеле), и еще – о коте (и об ангеле). Конечно, об ангеле с буддистской косичкой, подпрыгивающей в такт шагам, -
о ком же еще?..
Йоруба
***
…Главная прелесть Джей-Джея состоит в том, что он таков, каков есть.
При встрече с девушками он представляется не секретным агентом, и не начинающим писателем, и не охотником за черепами, и не водолазом, и не профессиональным путешественником. И даже не завсегдатаем кенийского сафари, что легко проверяется – стоит только девушке сказать а вы не покажете мне свои трофеи? Нет, Джей-Джею не нужны неприятности, неловкие ситуации и кривые ухмылки за спиной – поэтому он всегда говорит правду.
Меня зовут Джей-Джей, и я составитель ребусов – вот и вся правда, вот и все представление.
На такое клюнет не каждая, блондинки отпадают сразу, поскольку в ребусах они несильны. Но Джей-Джей не слишком-то горюет о блондинках, это – всего лишь цвет волос, не более. К тому же опытным путем и людьми гораздо более авторитетными, чем Джей-Джей, установлено: блондинки в природе почти не встречаются. Не собственно натуральные блондинки (таких навалом в родной стране Джей-Джея – Норвегии – и соседних скандинавских странах), а блондинки типа Мэрилин Монро.
Все хотят выглядеть как Мэрилин; все хотят, чтобы их любили, как любили когда-то Мэрилин; все хотят стать мифом, как стала мифом Мэрилин. Вот только никто не хочет повторить ее судьбу, а это все равно что жить в президентских апартаментах пятизвездочного отеля, не платя за это ни копейки.
Такого не бывает, служба безопасности в отелях класса люкс всегда на высоте. И улизнуть, не заплатив ни копейки, вряд ли получится.
Счет должен быть закрыт полностью, включая пункт "пользование баром".
Потому-то Мэрилин одна-единственная, как там ей живется – на небесах?
При всем этом Мэрилин никогда не была любимицей Джей-Джея и не выступала последним номером в дивертисменте его ночных грез. И дело здесь не в Мэрилин, а в самом Джей-Джее. Хотя ему и не чужды мечтания, как любому нормальному человеку, – толком помечтать перед сном не удается. Джей-Джей засыпает сразу же, как только голова касается подушки.
И это тоже часть правды о нем. Справедливости ради, до обнародования данной части дело доходит далеко не всегда.
Что еще рассказывает девушкам Джей-Джей?
Он составитель ребусов и ведет еженедельную колонку развлечений в одном не очень популярном журнале. Это раз.
В свободное от составления ребусов время он работает корректором в одном не очень популярном non-fiction издательстве. Это два.
Он не водит автомобиль. Это три.
Он любит кошек, но предпочитает наблюдать за ними издали. Это четыре.
Он никого не приглашает к себе. И сам неохотно отправляется в гости, убежденный в том, что лучшее место для встреч – нейтральная территория. Это пять.
На то, чтобы постричь ногти, у него уходит не больше двадцати секунд (результат, достойный книги рекордов Гиннесса). Это шесть.
Его родная стихия – иностранные языки. Желательно – максимально удаленные от норвежского. Джей-Джей основательно изучил несколько европейских и даже один африканский (йоруба). Это семь.
Семи позиций, характеризующих Джей-Джея, как правило, бывает достаточно, чтобы девушка фыркнула носом, изображая нерпу, недовольную деятельностью "Гринписа" – и удалилась в неизвестном направлении.
Раньше, когда Джей-Джей был неприлично молод, поспешное бегство девушек расстраивало его, выбивало из колеи на целый вечер. Вплоть до того момента, когда голова касалась подушки; и то верно – ничто не может противостоять здоровому сну, даже разочарование в любви.
На следующее же утро Джей-Джей просыпался отнюдь не разбитым и всеми покинутым, напротив – бодрым и веселым. Бодрая и веселая физиономия встречала его и в зеркале в ванной комнате. Сколько бы ни всматривался Джей-Джей в поверхность зеркала, он находил в ней то же, что и всегда: молодого человека приятной наружности (сначала двадцати, затем двадцати пяти и, наконец, тридцати лет). За прошедшее десятилетие в самом Джей-Джее ничего кардинальным образом не изменилось – те же светло-русые волосы средней жесткости, те же серые глаза с коричневыми крапинками вокруг радужной оболочки, тот же нос с небольшой горбинкой, тот же не слишком решительный подбородок.
С мира, окружающего Джей-Джея, совсем другой спрос: он-то как раз не стоит на месте, он постоянно обновляется. Он пережил несколько десятков локальных войн, несколько сотен террористических актов, несколько тысяч природных и техногенных катастроф, два глобальных расширения Евросоюза, расцвет и закат поп-групп "Roxette" и "Dr.Alban", распад Югославии, 11-е сентября, тотальное усыновление младенцев из неблагополучных стран звездами кино и шоу-бизнеса, смерть Рея Чарльза, Франсуазы Саган, папы римского и принцессы Дианы.
Больше всего Джей-Джей скорбит о Франсуазе Саган.
Франсуаза была писательницей. Это раз.
Франсуаза была хорошей писательницей. Это два.
А Джей-Джей с ума сходит от слов – любых, в любом наборе и в любой конфигурации. Это три.
Вот про что еще позабыл Джей-Джей в пылу своей вселенской скорби по Франсуазе: Интернет! За прошедшее десятилетие мир разжился Интернетом, стал использовать его на полную катушку. Вернее, не так: это Интернет завоевал мир, опутал (или лучше сказать – попутал) его, облапошил, обчистил, вынул всю мелочь из карманов – абсолютно всю, до последнего гроша. Даже на проезд в автобусе не оставил, подлец!..
Впрочем, до автобусов, равно как и всего остального транспорта, Джей-Джею нет никакого дела, он перемещается по городу на велосипеде.
Учитывая это обстоятельство, между Джей-Джеем и Интернетом не существует трений, их можно назвать друзьями. Добрыми друзьями. Именно в Интернете Джей-Джей нашел девушек, которые украсили его жизнь.
Всех девушек. Без исключения.
Это раньше, когда Джей-Джей был неприлично молод, он пытался подцепить их в местах, не слишком приспособленных для интеллектуального знакомства. На клубных вечеринках, на концертах классической и не очень музыки, в барах, в кафе, у музейных касс, на велосипедных стоянках, в магазинах и супермаркетах.
Не всякие магазины годятся, справедливо полагал неприлично юный Джей-Джей, вычеркивая из списка продуктовые и галантерейные и оставляя книжные. Но ни в одном из книжных магазинов удача ему так и не улыбнулась. А что поделаешь, если хорошенькие девушки ищут в книжных лишь любовные романы, пособия по макияжу и коррекции фигуры, а также открытки к многочисленным дням рождения своих многочисленных друзей и поклонников. Подругу хорошеньких девушек не бывает, а если и бывают – то настолько бросовые, что на них и открытки жалко.
Ах да, еще и Валентинов день! Про него тоже не стоит забывать, именно на преддверие Валентинова дня приходится самый массовый заплыв в книжные хорошеньких девушек. Джей-Джей хорошо помнит один из таких дней – тот день,
когда он познакомился с блондиночкой в стиле Мэрилин.
Блондиночка терлась у стендов, бросая долгие взгляды на Джей-Джея (что несказанно порадовало его) и еще более долгие – на "Философские исследования" Людвига Витгенштейна (что вознесло Джей-Джея на седьмое небо).
Витгенштейн – единственный философ, который оказал на Джей-Джея сколько-нибудь ощутимое влияние. Это раз.
Джей-Джей полностью разделяет концепцию Витгенштейна о структуре языка, которая одновременно является и структурой мира. Это два.
Блондиночка в стиле Мэрилин, положившая глаз на "Философские исследования", – самый перспективный, самый захватывающий вариант из всех возможных. Это три.