Я начал скручивать катушку. Берег был пологий, и из пены волн показались две серебристых рыбины граммов на восемьсот каждая. Я их внимательно разглядел. Эту рыбу я раньше никогда не ловил – рыбец. Я видел ее множество раз на базаре, но сам поймал впервые. Ни ведра, ни сумки я особой, не брал, не слишком веря в удачу, и теперь пришлось копать в песке яму и класть добычу туда. За два часа я израсходовал всю наживку и натаскал штук тридцать пять. Иногда все крючки выходили из воды с уловом. Вытянуть три рыбца из волн – это уже работа. Экземпляры как на подбор, одного размера и веса. Отправившись в домик нашей хозяйки, я добыл холщовую сумку. Вернулся, а яму с рыбой найти не могу. Ветер занес ее песком, сровнял с берегом и так замаскировал, что и следа не осталось. Я почти отчаялся. Но превратить свой улов в песчаный могильник не хотел. Не знаю, может быть, если бы я не отыскал рыбцов, это сильно бы облегчило нашу дальнейшую бродячую жизнь. Но я их отыскал. Хозяйка наотрез отказалась от подарка. Свежую рыбу она не ела. По совету старушки, я засолил улов в большом тазике. Наутро мы переложили рыбца в пакеты и потащили солеными и мокрыми к пристани. Пакеты с рыбой весили не менее двадцати килограммов. Добавляя этот вес к нашей поклаже, неожиданный трофей создавал серьезный дискомфорт. Я вообще ничего не люблю таскать в руках, а тут вещи и рыба. Жена героически пыталась взять на себя часть груза, но я из джентльменских привычек не дозволил. Кроме веса, соленая рыба еще и изрядно воняла. Эта была вонь не испорченного продукта, просто рыбий запах. В Одессе мы намеревались остановиться у незнакомого мне пожилого живописца (однокашника моего тестя) и его супруги. Я знал, что жена художника негритянского происхождения. Ее ребенком привезли в Союз родители, поверив в сталинскую симпатию к чернокожим. Теперь это была уже пожилая дама. Квартира четы в старом мемориальном доме располагалась на третьем этаже, что в нашем современном градостроительстве соответствует шестому. На счастье, негритянка не относилась к любительницам стерильной чистоты. По белому кафелю кухни из прекрасного мрамора уверенной поступью прогуливались тараканы. Я никогда не бывал в Гарлеме, но думаю, что после одесской квартиры моих хозяев, меня там удивить было бы нечем. Поэтому наш рыбный багаж даму не напугал. В апартаментах имелся балкон, где сушились внушительных размеров предметы интимного туалета негритянки. Для вяленья наших рыбцов веревки на балконе были любезно освобождены. Но вывесить рыбу – это только полдела. Еще предстояло уберечь ее от назойливых одесских мух, которые не сомневались, что рыбцы предназначены для продолжения их навозного рода. Все время пребывание в легендарном городе я изобретал, как оградить мой улов. Теперь, когда рыба проделала с нами такое путешествие, отдать ее мухам – просто позор. Марля, уксус – все пошло в дело. Улов сохранить мне все же удалось, но ценой прогулок по дневной Одессе. Через три дня рыба настолько завялилась, что ее уже можно было убрать в холодильник и везти в Москву. Чета терпеливо снесла мои рыбацкие хлопоты, но за это я был наказан приглашением в мастерскую хозяина-живописца, где тот целый день показывал мне свои тоскливые холсты и требовал восхищенного участия. Я, борясь со сном, таращил глаза и говорил банальности. Позволить себе высказать мои настоящие мысли в данном положении я не смел.
Рыбцы благополучно добрались до столицы и оказались весьма привлекательными на вкус. Они подавались к пиву почти целый год. Но когда я вспоминаю цену, которую мне пришлось заплатить за последнюю рыбалку на Русской Косе, меня охватывает ужас.
Тере, кейла!!!
Записывая давние рыбацкие приключения, я никак не подберусь к собственной речке, на которой живу уже около двадцати лет и которая стала основным местом моих рыболовных подвигов. Речку эту зовут Кейла, и она протекает у меня под окнами. Все началось с того, что я решил завести себе загородный дом.
До конца восьмидесятых литературным трудом я кормиться не мог, потому что никогда не умел писать то, чего было можно печатать. Писал в стол, а зарабатывал ремеслом керамиста, поскольку по образованию художник. Керамика требует печей и мастерской. Такая мастерская у меня имелась и находилась в подвале жилого дома на Ленинском проспекте в Москве. Но работать в подвале весьма неприятно и для здоровья не пользительно.
Я решил завести себе загородный дом. Сперва думал о Подмосковье, но друзья из Эстонии присоветовали завести его там. Границ тогда не было, езды одна ночь и пятнадцать рублей купе, а на машине и еще дешевле. Бензин стоил копейки. Преимущества жизни в загородном доме в пригороде Таллинна очевидны. В сельском поселке магазины, прачечные, почта и все необходимое. Деревенские дома в Эстонии снабжены водой и канализацией. Я могу рыбалить в самых глухих и дикарских местах и относиться к быту с неприхотливостью питекантропа, но жить и работать постоянно без чистого клозета и горячей воды не умею. Все это и склонило к решению приобрести дом в прибалтийской Республике. Друзья дали объявление в газету о намерении купить недвижимость. Я наезжал на несколько дней и оглядывал предложенные адреса. Дом на берегу речки Кейла сразу ответил всем моим пожеланиям. Нет, не сам дом. Он был не достроен, многое предстояло доделывать, но под окнами река! О таком рыбацкая душа может только мечтать. Я не долго раздумывал – и не жалею. Двадцать лет жизни тому доказательство. Лучших соседей, чем эстонцы, трудно себе представить. Говорят, что они хмуры и нелюдимы. Ничего подобного. Простые эстонцы тактичны и застенчивы. Они очень бояться нарушить твой покой и потому дружескую инициативу проявляют осторожно. Конечно, сперва они сторонились русского и опасались проявлений национального характера. Ждали, когда я начну напиваться, играть на гармошке и поджигать их дома. Но, поняв, что у меня по жизни другие планы, стали общительными и с удовольствием помогали мне обживаться. Сосед, мастерская которого упирается в мой забор, сам художник, специалист в выделках кож, стал моим хорошим другом. Но это вовсе не значит, что мы каждый день пьем вместе водку. В гости друг к другу мы заходим всего несколько раз в год. А зачем? Все местные новости мы сообщаем в беседах у забора. Такие беседы случаются часто, поскольку дел на участке у каждого хватает. Моей маме восемьдесят пять лет и, уезжая, я оставляю ее на своих эстонских соседей. Матушка, пока, дай Бог, вполне самостоятельна, но пожилой человек может приболеть, в доме возможны сбои техники – отопление, вода, электричество и прочее. Я абсолютно спокоен, зная, что соседи моментально придут на помощь и днем и ночью.
Вообще, должен признаться, что за двадцать лет жизни в этой милой и уютной стране я ни разу не столкнулся с так называемым национализмом. Это я могу утверждать. Вовсе не значит, что у русских, постоянно живущих в республике, нет проблем. Я в другом положении. Я дачник, свою московскую прописку и Российское гражданство менять никогда не помышлял. Русским, постоянно живущим в Эстонии, приходится учить язык. А как наши люди любят это делать, известно. Многих загнали сюда на военные заводы. Эти заводы теперь никому не нужны и закрыты. У людей нет работы. Все же эти проблемы скорее социального, чем национального характера. Развал огромной страны пришелся на наше поколение и принес немало горя в жизни многих людей. Но принес и такое, о чем двадцать лет назад я не мог и мечтать. В первую очередь, он принес мне возможность писать то, что я думаю, и забыть слово цензура. Поверьте, ни в одной из строчек этой книги нет оглядки, понравятся мои записки властям или нет. Я пишу людям и пишу, как думаю. Именно этого двадцать лет назад я не мог себе представить…
Но, назвав книгу МУЖИК и РЫБА, нельзя так сильно уклоняться от темы. Прошу прощения, заболтался.
Закончив оформление своей покупки, и переночевав в собственном полупостроенном доме, я в первую же зорьку отправился на речку. В каждом водоеме свои особенности. Я забросил удочку в симпатичном месте. Наживка – червячок, сижу жду. Ничего. Рыбы полно. Она играет, плещет, по заводям щука бьет малька. Стаи уклеек бегают у поверхности. Вода чистая, река глубокая. А поплавок спит. Наконец он немного задергался и нырнул. На крючке крошечный ершик. Вот тебе и улов – загрустил я. Мимо на плоскодонке проплывал вдоль берега пожилой дядька. Когда он подплыл поближе, я понял, что он с лодки ловит на зимнюю удочку. Этот мужик, как я потом узнал, являлся чем-то вроде общественного хозяина этих мест. Он сам свято исполнял инструкции и ненавязчиво советовал это другим. Щуку меньше тридцати сантиметров он выпускал за борт. Таких щурят по закону тут ловить не положено. В нерест от рыбалки воздерживался. Это все я узнал потом. Теперь мы мило переговариваемся, приветствуя друг друга на реке, и ведем себя, как старые знакомые. Хотя имени его я до сих пор не знаю. В ту первую зорьку от "хозяина" реки я получил ряд ценных советов.
На червяка тут ловится только окунь, но его надо искать. Плотва берет на тесто и ручейника, щука на блесну и живца.
Надо сказать, что река Кейла в наших местах не быстрая. До самого моря множество плотин. Примерно каждые пять километров плотина или запруда. Эти плотины и запруды строили владельцы имений, что располагались вдоль берегов. Имения принадлежали немецким баронам, а местные эстонцы на этих имениях работали. Немецкие бароны в отличие от российского барства, никогда не предавались безделью. Каждый из них имел специализацию в своей деятельности. Наш участок, длиной километров в восемь, запрудили две плотина. В начале поселка – водяная мельница.
Эта мельница – единственная работающая до сих пор во всей республике. Такая же мельница, но уже не работающая, перегородила Кейлу в восьми километрах выше по течению. Там барон, кроме мельницы, владел спиртовым заводиком. Наши два барона содержали один коптильню, другой бумажную фабрику.
Мне повезло, бумажная фабрика гадила в реку ниже по течению за мельницей. Моя часть оставалась нетронутой отходами, благодаря тому, что и спиртовой заводик немецкого барона и коптильня другого, пребывали в запустении. Река Кейла впадает в Балтийское море примерно в сорока километрах от моего дома. Я там бывал. Перед устьем Кейла совсем другая. Она быстрая, каменистая, с живописным водопадом в местечке Кейла-Йоа. Во времена Советов устье закрыли пограничники, и точку впадения реки в море я увидел не так давно. Страшным и унылым выглядел пограничный поселок с выбитыми окнами в блочных бараках, разрушенными досками "почета" и другой атрибутикой тоталитарной монархии. "Наши" ушли, оставив мрачный след, особенно в контрасте с прекрасным парком и водопадом.
После первой неудачной рыбалки я неделю удочки в руки не брал. Хватало строительных хлопот – я намеревался зимовать в доме, а для этого многое требовало доводки. Но главное – я решил сначала понять свой водоем и пошел в разведку. Неделю спустя, разобравшись с местными рыбацкими хитростями, я прикупил мешочки с фанеровочными сухариками. Такой мешочек стоил копейки. Смешав его с песком, я получал ведро подкормки.
Знаю, профессора ужения лепят прикормку из глиняных шаров. Но я так не делаю, поскольку уверен – моя смесь работает эффективнее. Правда, время ее действия короче. С вечера я замесил тесто. На мой взгляд, тесто надо готовить так, чтобы оно оставалось почти жидким и лишь не липло к рукам. На охоту я решил взять удилище-телескоп с тонкой леской, скользящим поплавком и небольшим крючочком. Скользящий поплавок требует увесистого груза и перед рыбалкой нужно тщательно отладить снасть. Я предпочитаю низко утопленный поплавок, где бы над водой высовывалась антенка, но "тело" поплавка, его макушка еле пробивалась из воды. Такая загрузка дает возможность легко представлять себе рельеф грунта. Если грунт поднимается то, и тушка поплавка выходит из воды. Кроме удилища с поплавочной снастью, я приготовил и спиннинг, оборудовав его мощным поплавком, серьезным грузом, но не таким, как на снасти удилища.
Готовя спиннинг на живца, нужно учитывать вес и самого живца. Если груз чрезмерный, рыбка будет топить поплавок, создавая иллюзию щучьей поклевки. Поэтому не стоит поплавок перегружать. Рыбалить на этот раз я решил с лодки. Кроме снастей, не надо забывать о подсачеке. Такая рассеянность иногда дорого обходиться. Здесь стоит учесть и теорию бутерброда. Забыл – обязательно клюнет крупная рыба.
Впервые я спустил свой надувной корабль перед самым восходом. До чего же хороша Кейла в эти ранние часы! После моего дома всего несколько строений и – лес. Легкий туман бежит над водой. Где-то хлюпнула крупная рыба. Испуганная утка взлетела и, подняв страшный крик, опустилась рядом. Вглядываясь в прибрежную осоку, я заметил коричневатые, пушистые комки, отчаянно спешащие за утиной матушкой.
Глаза разбегаются, кажется, и здесь прекрасное место, а тут еще лучше. Поглядишь вокруг и не знаешь, где начать. Уж слишком много красивых рыбных уголков. С лодки заметно движение воды. Кейла, несмотря на запруды, имеет разное по скорости течение. Есть на ней и перекаты и мелководье, есть и глубокие ямы. Но все это в несколько странном ритме, вроде замедленной съемки. Наконец решаюсь. Встану здесь. Врезаюсь в осоку. Перед ней водоросли, а за ними чистая вода. Кому из рыбаков не знакомо это легкое приятное волнение перед первым забросом. А если этот заброс в данной реке первый? Перед тем, как приступить к ловле, делаю замер глубины. Намного больше метра. Хорошая глубина. Сыплю свой песок-прикормку. Она идет ко дну небольшими комками, оставляя облако хлебной мути. Напяливаю на крючок капельку теста, на самое цевье. Тесто немного свисает. Давно заметил – так, меньше сходов. Забрасываю. Ждать не приходится. Поплавок несколько раз вздрагивает и антенка притопляется. Подсекаю – плотва грамм на семьдесят. Вот когда оправдывается правильная отгрузка поплавка. Он становится очень чувствительным к поклевке, а при ловле на тесто, которое легко сбить, это особенно важно. Минут двадцать клюет не преставая. Много мелкой, но я ее не отпускаю – нужен живец. Клев становится менее интенсивным. Подбрасываю прикормку – и опять одна за одной. Интересно клюет плотва. Поплавок тянется в медленную проводку. Задерживаясь, когда снасть цепляет дно. Поклевка следует в одном и том же участке проводки.
Рыбки в ведерке напряженно дышат. Воздуха им не хватает. Сортирую улов. Крупных, от семидесяти грамм варварски запихиваю в пакет. Мелкоте меняю воду и оставляю ее в ведре. Пора переходить ко "второму". Складываю удилище и принимаюсь за спиннинг. Проверяю поплавок, хорошо ли он скользит по леске. Поводок с леской соединен не узлом, а карабином. Щуку я ловлю на тройничок и маленький двойничок. Двойник закрепляю выше и цепляю им живца за губу. Тройник цепляю за спинку. Когда ловил на один тройник, имел много сходов. Такая снасть гораздо эффективнее. Не меняя места, забрасываю живца. Плотвичка весело гуляет на своем поводке, тянет то в одну сторону, то в другую. Вот поплавок прилег. Это рыбка пытается подняться в верхние слои воды и тут же следует резкая поклевка. Поплавок с хлюпом исчезает, едва дав глазу это заметить. Подкручиваю леску катушкой и, только почуяв вес рыбы, подсекаю. Глаза ищут рукоятку сачка. Вижу – не прав. Сетка сачка не расправлена, это придется делать по ходу. Щучка приличная, немного разворачивает лодку. Пытается выпрыгнуть, возле борта и отчаянно трясет пастью. Но тройник глубоко в жабрах, и шансов у щуки нет. Подхватываю ее сачком – и рыба в лодке. Первая щука на моей Кейле. Сколько же я их достану за двадцать лет, но эта первая. В тот первый удачный рыбацкий день я получил три щуки, и все – больше килограмма. Двадцать лет назад щуки в реке было множество. Не знаю, почему ее теперь меньше. Эстонцы сетей не ставят. Воду не травят, но сегодня мне приходится немало погрести по реке, побросать живца в излюбленные щучьи места, а уж теперь про эти места я все знаю, прежде чем удастся вытянуть две-три щучки. Да и размеры экземпляров стали скромнее. Помню рыбалки, когда щучьи поклевки следовали одна за другой. Стоило бросить живца – и больше трех минут не ждешь. Конечно, бывали и раньше дни, когда щука клевать не желала. Но теперь, даже в "клевные" зори, такого количества поклевок нет. Правда, за эти годы, на нашем отрезке реки произошло одно событие. Ручей, впадавший в нее, иногда мутнел, и распространял слабый, но неприятный запах. Это дрожжевой заводик в пяти километрах от поселка очищал свои отстойники. Вредных веществ в этих сбросах не было, а малек плотвы его жадно поглощал и рос в прямом смысле, как на дрожжах. Да и вся рыба в районе впадения ручья вела себя менее осторожно. Привыкшая к постоянной подкормке, она утрачивала подозрительность. Жители много писали о безобразии, к реке приезжали корреспонденты и нюхали воду. Для того чтобы дрожжи не попадали в радиус поселка, требовалось отвезти отходы в другой ручей, впадавший километра на три ниже плотины. Но тогда дрожжевой запашок пришлось бы вдыхать старым большевикам. Их дачки располагались на пути его следования. Как только Советы развалились, и нагадить старым большевичкам сделалось для новых властей особым удовольствием, отходы моментально потекли к ним. Наш ручей стал прозрачным и светлым, как слеза младенца. Но рыба сделалась дикой и осторожной. Так демократия повлияла на экологию Кейлы. Но количество крупной рыбы сократилось не от смены режима. Причину я обнаружил совсем недавно, вернее недавно сообразил соединить свои наблюдения и сделать вывод. Несколько последних лет мне доводилось часто видеть в нашей реке выдр. Наблюдать, как они резвятся в воде – огромное удовольствие. Но эти милые твари – злейшие конкуренты рыболова. Вылавливая небольших щучек, я иногда замечал следы странных травм у этой наглой хищницы. Сперва я предположил, что это следы нападения гигантской щуки, но, выудив рыбину больше килограмма и заметив и на ней свежие отпечатки острых зубов, догадался, что моя добыча побывала до меня в лапах выдры и сумела вырваться. "Вот кто уничтожает поголовье крупной щуки, плотвы и окуня", – наконец понял я.
Но хоть рыбы стало меньше, за двадцать лет способ ловли у меня почти не изменился, и главной добычей остается плотва и щука. Но иногда происходили неожиданности. Окуня в Кейле много, но, во-первых, он ходит стаями и его надо отыскать. Во-вторых, он тут ловится в определенное время и не слишком подолгу. С главным окунятником я читателя уже знакомил. Этот рыбак, наблюдающий по совместительству за порядком на речке, на своей плоскодонке плывет от мельницы до спиртового заводика. Это восемь верст реки. Ловит он летом мормышкой на зимнюю удочку. Окунь в Кейле странно выходит на берег. Он держится на мелководье, под растениями, и жрет там малька. Однажды, когда снасть моя порвалась от зацепа, я навязал на леску мормышку и, пристроив червяка, стал ловить по-зимнему, опуская мормышку в оконца травы. Первым попался щуренок на двести грамм, и я его отпустил. Минут через десять после щуренка на крючок мормышки села крупная рыба. Я был уверен, что это окунь не менее полкило весу. Рыба вела себя весьма агрессивно и перед тем как уступить, изрядно меня помаяла. К моему удивлению, на крючке оказался линь, и весил этот линь без малого килограмм. Вот уж вовсе не ожидал его тут поймать. Мой сосед, проживший здесь чуть ли не всю жизнь, очень удивился, когда я показал ему свой трофей.
– У нас такой рыбы нет. – Убежденно заявил он. Но подобные случаи в практике ловли на Кейле единичны. Плотва, щука и окунь – основное меню здешней охоты.