Закат и падение Римской Империи. Том 1 - Эдвард Гиббон 10 стр.


Греческие философы искали основы для своих понятий о нравственности скорее в натуре человеческой, чем в натуре божеской. Однако свойства божества были для них интерес­ным и важным предметом размышлений, и в своих глубоких исследованиях этого предмета они обнаружили и силу и сла­бость человеческого разума. Из числа четырех самых зна­менитых философских школ** стоики и платоники были те, которые старались примирить противоположные интересы разума и благочестия. Они оставили нам самые возвышен­ные доказательства существования и совершенств первопри­чины всех вещей; но так как для них было невозможно по­стичь создание материи, то в стоической философии творец недостаточно отличался от творения***, тогда как, напротив того, бестелесный бог Платона и его последователей походил скорее на отвлеченную идею, чем на реальное существо. Мнения академиков и эпикурейцев по своему существу были менее религиозны; но в то время, как скромные познания первых довели их до сомнений, положительное невежество вторых заставило их отвергать Промысел Верховного Прави­теля. Дух исследований, возбужденный соревнованием и поддержанный свободой, разделил публичных преподавате­лей философии на множество состязавшихся одна с другою сект, но благородное юношество, стекавшееся со всех сторон в Афины и в другие центры просвещения, научалось во вся­кой школе отвергать и презирать религию толпы. И действи­тельно, мог ли философ принимать за божественные истины досужие выдумки поэтов и бессвязные предания древности? Мог ли он поклоняться как богам тем несовершенным суще­ствам, которых он презирал бы как людей?

Против таких недостойных противников Цицерон упот­реблял оружие разума и красноречия, но сатиры Лукиана оказались более подходящим и более действенным средст­вом. Нам нетрудно поверить, что писатель, обращающийся к целому миру, никогда бы не решился выставить богов своей родины на публичное осмеяние, если бы они уже не сдела­лись предметом тайного презрения в глазах просвещенных классов общества.

Несмотря на то что неверие вошло в моду в веке Антони­нов, и интересы жрецов, и суеверие народа пользовались до­статочным уважением. И в своих сочинениях, и в устных бе­седах древние философы поддерживали самостоятельные достоивства разума, то свои действия они подчиняли велениям законов и обычаев.

*)Четыре самые знаменитые филосовские школы: Академия Платона, Ликей (перипатетическая школа) Аристотеля, стоическая школа Зенона, эпикурейская школа ("философы сада" Эпикура)

**) Автор имеет в виду пантеистический характер философии стоицизма: идеал философа - жить "согласно природе", а значит, согласно Разуму (Ло­госу, Бoгy, Зевсу), пронизывающему всю природу. Ср. Гимн Клеанфа Зевсу.

Взирая с улыбкой сожаления и снисходи­тельности на различные заблуждения простого народа, они все-таки усердно исполняли религиозные обряды своих предков, с благоговением посещали храмы бога и даже иногда снисходили до деятельной роли на театре суеверий, скрывая под священническим облачением чувства атеиста. При та­ком настроении ума философы, натурально, не были склон­ны вступать в споры касательно догматов веры или форм бо­гослужения. Им было все равно, в какую бы форму ни обле­калось безрассудство толпы, и они приближались с одинако­вым чувством тайного презрения и к алтарю Юпитера Ли­вийского, и к алтарю Юпитера Олимпийского, и к алтарю того Юпитера, которому поклонялись в Капитолии.

Трудно себе представить, каким путем мог бы дух пресле­дований проникнуть в систему римского управления. Выс­шие должностные лица не могли впадать в слепое, хотя бы и искреннее, ханжество, так как они сами били философами, а сенат руководствовался тем, чему поучали в афинских шко­лах; они не могли подчиняться голосу честолюбия или коры­столюбия, так как светская и духовная власть соединялись в одних руках. В первосвященники избирались самые знаме­нитые сенаторы, а обязанности верховного первосвященника постоянно исполнялись самими императорами. Они понима­ли и ценили пользу религии в ее связи с гражданским управ­лением. Они поощряли устройство публичных празднеств, смягчающих народные нравы. Они пользовались искусством авгуров предсказывать будущее как очень пригодным поли­тическим орудием и поддерживали, как самую прочную ос­нову общества, то полезное убеждение, что и в этой и в буду­щей жизни клятвопреступление не избегает мщения богов. Однако, признавая общую пользу религии, они вместе с тем были убеждены, что различные виды богослужения одинако­во ведут к одним и тем же полезным целям и что та форма суеверия, которая освящена временем и опытом, есть самая пригодная для климата страны и для ее жителей. Корысто­любие и любовь к изящным искусствам нередко отнимали у побежденных народов изящные статуи их богов и богатые украшения их храмов, но в отправлении религиозных об­рядов, унаследованных ими от предков, эти народы всегда пользовались снисходительностью и даже покровительством римских завоевателей. Галлия была, по-видимому, - и дей­ствительно только по-видимому - исключением из общего правила повсеместной религиозной терпимости. Под предлогом уничтожения человеческих жертвоприношений импера­торы Тиберий и Клавдий уничтожили опасное могущество друидов, но и сами жрецы, и их боги, и их алтари продол­жали в неизвестности свое мирное существование до оконча­тельного уничтожения язычества.

В Рим, как в столицу обширной монархии, постоянно сте­кались со всех концов мира римские подданные и инозем­цы, которые приносили туда вместе с собою и публично ис­поведовали там суеверия своей родины? Каждый город имея право поддерживать свои древние религиозные церемо­нии во всей их чистоте, и римский сенат, пользуясь этим об­щим для всех правом, иногда пытался приостановить наплыв стольких чужеземных культов. Египетские религиозные об­ряды, как самые низкие и отвратительные, нередко воспре­щались; храмы Сераписа и Исиды подвергались разруше­нию, а их священнослужителей изгоняли из Рима и из Ита­лии. Но усердие фанатизма одержало верх над хладно­кровными и слабыми усилиями политики. Изгнанники вернулись назад, число их приверженцев увеличилось, хра­мы были восстановлены в большем против прежнего велико­лепии, а Исида и Серапис в конце концов заняли места меж­ду римскими божествами. Впрочем, такая снисходительность не была отклонением от старых правительственных принципов. В те времена республики, когда нравы были са­мые чистые, к Кибеле и Эскулапу было отправлено торжест­венное посольство, чтобы пригласить их пожаловать в Ка­питолий, а когда предпринималась осада какого-нибудь го­рода, римляне имели обыкновение заманивать к себе богов-покровителей этого города обещанием более высоких почестей, чем те, которые им воздавались в их отечестве. Та­ким образом, Рим мало-помалу обратился в общий храм сво­их подданных и права гражданства были дарованы всем бо­гам человеческого рода.

2. Близорукая политика, основанная на желании сохра­нить без всякой иноземной примеси чистоту крови своих первых граждан, остановила развитие и ускорила падение Афин и Спарты. Но властолюбивый римский гений принес тщеславие в жертву честолюбию: он нашел, что более благоразумно и более почетно усваивать добродетели и достоинст­ва отовсюду, где бы они ни нашлись, - от рабов, от инозем­цев, от врагов и от варваров. В самую цветущую эпоху Афинской республики число граждан мало-помалу умень­шилось с почти тридцати тысяч до двадцати одной тыся­чи. Напротив того, изучая развитие Римской республики, мы находим, что, несмотря на войны и выселение колони­стов, число граждан, доходившее при первой народной пере­писи Сервия Туллия только до восьмидесяти трех тысяч, возросло перед началом войны с италийскими союзниками* до четырехсот шестидесяти трех тысяч человек, способных носить оружие.

*) То есть за пять столетий - от VI в. до н.э., времени правления шестого царя, Сервия Туллия, до конца 90-х годов I в. до н.э. (Примеч. ред.)

Правда, когда союзники Рима потребовали для себя равной доли участия в почестях и привилегиях, се­нат предпочел случайности войны постыдной уступчивости. Самниты и луканы тяжело поплатились за свою опрометчи­вость, но другие италийские народы, по мере того как они возвращались к своему долгу, принимались в лоно республи­ки и вскоре вслед за тем содействовали уничтожению об­щественной свободы. При демократической форме правле­ния граждане исполняют функции верховной власти, а когда эта власть попадает в руки громадной народной массы, не способной держаться одного определенного направления, ею сначала злоупотребляют, а затем ее утрачивают. Но когда народные собрания были уничтожены императорами, побе­дители были отличены от побежденных народов только тем, что образовали из себя высший и самый почетный класс под­данных, и, хотя число их увеличивалось довольно быстро, оно уже не подвергалось таким же опасностям. Впрочем, са­мые благоразумные императоры, придерживавшиеся принципов Августа, с величайшим старанием охраняли достоин­ство римского имени и раздавали права гражданства с боль­шой разборчивостью.

До того времени, когда привилегии римлян успели мало-помалу распространиться на всех жителей империи, между Италией и провинциями существовало важное различие. Италия считалась центром государственного единства и твердой основой государственных учреждений. Она горди­лась тем, что была местом рождения или по меньшей мере местом пребывания императоров и сенаторов. Земли ита­лийцев были свободны от налогов, а их личность - от самоуправства магистратов. Их муниципальным корпорациям, ор­ганизованным по превосходному образцу столицы, было вве­рено исполнение законов под непосредственным наблюдением верховной власти. От подножия Альп до крайних пред­елов Калабрии все италийские уроженцы были римскими гражданами по праву рождения. Их местные отличия сгла­дились, и они незаметным образом слились в один великий народ, связанный единством языка, нравов и гражданских учреждений и способный выдерживать на своих плечах всю тяжесть могущественной империи. Республика гордилась та­кой великодушной политикой и нередко была вознаграждаема за нее достоинствами и заслугами усыновленных ею де­тей. Если бы почетное имя римлянина оставалось принад­лежностью древних родов внутри городских стен, это бесс­мертное имя лишилось бы некоторых из своих лучших украшений. Вергилий был родом из Мантуи; Гораций не был уве­рен в том, должен ли он считать себя уроженцем Апулии или уроженцем Лукании; в Падуе нашелся такой историк, кото­рый был достоин описывать величественный ряд римских по­бед*.

*Речь идет о Тите Ливии (59 г. до н.э. - 17 г. н.э.), который родился в италийском городе Патавии (совр. Падуя), авторе большого историчес­кого труда "От основания города" (Ab urbe condita) в 142 книгах.

Патриотический род Катонов вышел из Тускула, а ма­ленькому городку Арпину принадлежит двойная честь быть родиной Мария и Цицерона, из которых первый удостоился, после Ромула и Камилла, названия третьего основателя Ри­ма, а второй спас свою Отчизну от замыслов Катилины и дал ей возможность оспаривать у Афин пальму первенства в красноречии.

Провинции империи (описанные нами в предшествующей главе) не имели никакой политической силы, никакой кон­ституционной свободы. И в Этрурии, и в Греции, и в Галлии первой заботой сената было уничтожение тех опасных конфедераций, которые были способны поведать всему миру, что своими военными успехами римляне были обязаны внут­ренним раздорам врагов и что побороть их можно только сое­диненными силами. Случалось, что римское правительство, прикрываясь личиной признательности или великодушия, на время оставляло тень верховной власти в руках побеж­денных государей, но оно свергало их с престолов, лишь только была исполнена возложенная на них задача - приу­чить покоренный народ к наложенному на него ярму. Свободные государства и города, принявшие сторону Рима, на­граждались за это номинальным титулом союзников, но по­том незаметным образом впадали в настоящее рабство. Пра­вительственная власть повсюду находилась в руках высших должностных лиц, назначавшихся сенатом и императорами, и эта власть была абсолютна и бесконтрольна. Но те же са­мые благотворные принципы управления, которые упрочили спокойствие и покорность Италии, были распространены на самые отдаленные из завоеванных стран. В провинциях ма­ло-помалу образовалась римская национальность* двояким путем: путем поселения римских колоний и путем допуще­ния самых преданных и достойных жителей провинций к пользованию правами римского гражданства.

*) Правильнее было бы сказать "римский народ". Для историографии ХVIII - XIX в.в характерна модернизация терминологии, в частности вольное упот­ребление термина "нация" вместо таких понятий, как "племя", "народ , "на­родность" и т.п. (Примеч. ред.)

Римлянин поселяется повсюду, где он совершил завоева­ние- верность этого замечания Сенеки подтверждается ис­торией и опытом. Италийский уроженец, увлекаясь приман­кой удовольствия или интереса, спешил воспользоваться вы­годами победы, и здесь не лишним будет припомнить, что почти через сорок лет после покорения Азии восемьдесят ты­сяч римлян были безжалостно умерщвлены в один день по приказанию Митридата. Эти добровольные изгнанники за­нимались большей частью торговлей и земледелием или бра­ли на откуп государственные доходы. Но после того как им­ператоры назначили легионам постоянные места пребыва­ния, провинции стали заселяться семействами солдат: вете­ран, получивший в награду за свою службу денежную сумму или земельный участок, обыкновенно поселялся со своим се­мейством в той стране, в которой он с честью провел свою молодость. Во всей империи, но преимущественно в ее за­падных частях, самые плодородные земли и самые выгодные местности отводились для колоний, из которых одни имели гражданский характер, а другие военный. По своим нравам и по своему внутреннему управлению эти колонии были вер­ным изображением своей метрополии; они скоро успевали привязать к себе местное население узами дружбы и родства и, распространяя между туземцами уважение к римскому имени, внушали им желание добиться связанных с этим име­нем отличий и выгод, - желание, которое редко оставалось неудовлетворенным. Муниципальные города незаметно сравнялись с колониями положением и богатством, так что в царствование Адриана существовали различные мнения на­счет того, какое положение лучше - положение ли обществ, вышедших из недр Рима, или же положение обществ, приня­тых в его недра. Так называемое jus Latii (право латинян) доставляло городам, которым оно было даровано, особые преимущества. Одни только высшие должностные лица по истечении срока своих служебных обязанностей получали звание римских граждан, но так как они назначались только на один год, то это звание очень скоро сделалось достоянием главных родов. Те жители провинций, которым было до­зволено служить в легионах, те из них, которые исполняли какую-нибудь гражданскую должность, одним словом, все те, которые несли какую-нибудь общественную службу или отличались какими-нибудь личными достоинствами, пол­учали в награду подарки, ценность которых постоянно уменьшалась по причине чрезмерной щедрости императоров. Однако даже в век Антонинов, когда значительная часть их подданных получила права гражданства, эти права все еще были связаны с очень значительными выгодами. Это назва­ние давало право пользоваться римским законодательством, что было особенно выгодно в делах о браках, завещаниях и наследствах; вместе с тем оно открывало блестящую карьеру для честолюбия, опиравшегося на протекцию или на личные достоинства. Внуки тех самых галлов, которые осаждали Юлия Цезаря в Алезии, командовали легионами, управляли провинциями и могли заседать в римском сенате. Их чес­толюбие не только не нарушало в государстве спокойствия, но и было тесно связано с его безопасностью и величием.

Назад Дальше