В это время уже четко определилась главная особенность югославских преобразований. Во время их осуществления всегда в одной связке шли экономика и межреспубликанские межнациональные отношения. Одно влияло на другое, то ускоряя, то замедляя общий ход реформ. Относительная демократизация общественной жизни расчищала путь экономическому развитию. Но она же в сфере национальных отношений, понимаемая преимущественно как децентрализация страны и ослабление федеративных связей, приводила совсем к другим результатам. Вместо гармонизации национальных отношений децентрализация возрождала национализм во всех республиках и во всех сферах жизни, приводила к увеличению претензий каждой из югославских наций друг к другу.
По словам профессора Белградского университета Л. Димича, "старые национальные идеологии, традиции, забытые исторические события, явления, вопросы – начали понемногу разжигать страсти", "когда-то монолитная общественно-политическая жизнь уступила место "самоуправленческому феодализму"".
Реформа 1965 г., открыв путь рыночным механизмам и децентрализации, усложнила положение слаборазвитых республик и краев. До этого государство централизованно направляло основную часть инвестиций на их индустриализацию и другие нужды. Во многом благодаря этому за 1947–1965 годы объем промышленного производства Черногории увеличился в 21,7 раза, Македонии – в 8,4 раза, Боснии и Герцеговины – в 8 раз, Косово – в 5,6 раза (по Югославии в целом – в 6 раз).
После 1965 г. инвестиционная политика резко изменилась. Основные средства теперь вкладывались прежде всего в развитие обрабатывающих отраслей промышленности, предприятия которых находились в основном в Словении и Хорватии. Так, в 1971 г. инвестиции в основные средства производства составили в Хорватии 23,7 %, в Словении – 15,5 % (около 40 % на двоих) от общей суммы капиталовложений Югославии. Тогда как в промышленность Македонии было вложено – 6,1 %, а Черногории – 3,6 % инвестиций.
Определенную роль в таком разрыве сыграло то, что в отличие от остававшихся под контролем государства цен на продукцию сырьевых отраслей (которые концентрировались в слаборазвитых республиках), цены на продукцию обрабатывающей промышленности складывались уже свободно на рынке. Проблема занятости также наиболее остро ощущалась именно в слаборазвитых республиках. Попытки исправить ситуацию встречали сопротивление со стороны наиболее развитых республик, не желавших поступаться своими доходами.
В. Каменецкий пишет, что на всем протяжении послевоенного развития отмечался разрыв между теоретическими положениями о путях преодоления межнациональных противоречий и практикой, которая невольно вела к их обострению. Положение об опережающих темпах роста экономики слаборазвитых республик и краев так и не было реализовано. "В условиях развития товарно-денежных отношений, ослабления регулирующей роли федерации и экономической самостоятельности республик, – отмечает он, – слаборазвитые регионы вряд ли могли рассчитывать на сколько-нибудь серьезную помощь государства".
Между тем власти Югославии упорно продолжали проводить прежнюю политику, полагая, что именно так можно сгладить межнациональные противоречия. В результате республики и края все больше превращались в самостоятельные, замкнутые общественно-экономические образования. Пропорционально этому рос и национализм.
Особенно заметно это происходило в Косово, хотя на 60 % нужды этого автономного края обеспечивались за счет сербского и югославского бюджетов. Поправки к конституции Югославии были восприняты косовскими албанцами как сигнал к началу борьбы за расширение своих национальных прав. Неалбанское население края стало испытывать на себе все большее давление, заметно увеличилось число покидавших Косово сербов и черногорцев. В то же время в партийном руководстве этого автономного края уже тогда стала пропагандироваться идея превращения Косово в республику.
Против такой политики и практики первыми из сербского партийного руководства высказались Д. Чосич и Й. Марьянович.
Развитие краевого суверенитета в Косово, по мнению известного сербского писателя Д. Чосича, неизбежно должно было привести к ирредентизму и трагическим последствиям. Однако к его высказываниям не прислушались. Более того, они были квалифицированы товарищами по партии как "диверсия", а он сам назван "националистом", "этатистом" и представителем "остатков разбитых бюрократических сил".
Вскоре после выступлений Чосича и Марьяновича жизнь подтвердила их опасения. 27 ноября 1968 г. в Косово и Метохии прошли антисербские и антиюгославские демонстрации. Демонстранты выдвигали экономические и политические лозунги, вплоть до присоединения края к Албании. Для подавления волнений на улицы Приштины ввели танки. События в крае были охарактеризованы югославским руководством как контрреволюция. Однако фактически косовским албанцам пошли на уступки. Большинство албанских требований было удовлетворено в конституции 1974 г. В крае продолжалась кадровая политика, которая отдавала предпочтение албанцам – от поступления в университет и до приема на работу. Тотальная албанизация края затронула все сферы – экономику, образование, культуру. Намного интенсивнее стали связи Косово с Албанией.
Чуть раньше косовских событий, летом 1968 г., в Белграде прошли студенческие демонстрации, созвучные тем, которые проходили в том же году в Париже. Студенты в духе критических высказываний Джиласа и так называемых "новых левых" осуждали моральный облик и привилегии партийной верхушки ("красной буржуазии"), требовали возвращения к "аутентичному марксизму и титоизму". На философском факультете провозгласили даже создание "Красного университета имени Карла Маркса". В то же время волнения студентов были реакцией на экономические трудности, особенно – появление безработицы, и шли в русле требований дальнейшей демократизации общественно-политической жизни. Тито сначала пошел студентам навстречу, а затем обрушился на Белградский университет с репрессиями. Студенческие демонстрации состоялись также в Сараево и Загребе.
Вскоре в ходе обсуждения поправок к конституции в Хорватии возникло "Массовое движение" – "маспок" (сокращенно от хорватского – "масовни покрет"), или "Хорватская весна", по аналогии с "Пражской". Однако начальный демократизм этого движения быстро приобрел националистический и антигосударственный характер. По всей республике происходили митинги и манифестации. Началось все с вопросов хорватского языка, хорватской культуры, а кончилось восхвалением фашистского Независимого государства Хорватии и обвинением федерации в унитаризме, а сербов – в "великосербстве". Появились требования немедленного пересмотра в пользу Хорватии внешнеторговой, валютной и банковской системы Югославии. Началась дискриминация хорватских сербов в быту, при приеме на работу и т. п.
Националистические силы группировались около "Матицы Хорватской" – главной культурно-просветительской организации республики и Загребского университета. Во главе же движения стояло руководство Союза коммунистов Хорватии (С. Дабчевич-Кучар, М. Трипало, П. Пиркер). Активное участие в "маспоке" принимал будущий первый президент независимой Хорватии Ф. Туджман. Сам Тито долгое время не знал, что предпринять, а потом говорил, что "его обманули". Хорватские националисты действительно превозносили его в печати "как хорвата" и устраивали ему пышные встречи. Но когда движение стало приобретать неконтролируемые формы, в частности, всеобщую забастовку начали студенты Загребского университета, Тито в декабре 1971 г. вмешался, арестовал зачинщиков движения и сменил руководство Хорватии.
Одновременно в начале 70-х годов возникло относительно демократическое (названное потом руководством страны "анархо-либеральным") течение среди молодого партийного руководства Сербии (М. Никезич, Л. Перович, Б. Павлович). В титовской Югославии сербские коммунистические лидеры, в отличие от руководителей других республиканских компартий, не эксплуатировали национальные чувства сербов, а боролись (по крайней мере на словах) с собственным "великосербским национализмом". М. Никезич, разделяя в целом такую позицию, настаивал на том, чтобы Сербия занималась только сама собой, своими проблемами, а не отождествлялась с югославской федерацией и не противопоставлялась другим республикам. "Либералы" выступали за модернизацию Сербии, за большее использование западного опыта в экономике, считали, что успешное экономическое развитие позволит разрешить и национальные противоречия.
Тито поступил в Сербии примерно так же, как в Хорватии, хотя сербское движение не было ни массовым, ни националистическим, ни антигосударственным. Он обвинил сербское партийное руководство в том, что, выдвигая лозунг "каждый за себя", оно стимулирует дезинтеграцию Югославии. Уничтожив либеральное течение в сербском руководстве, Тито тем самым вновь выправил партийный корабль, который опасно накренился после разгрома хорватской партийной организации.
Заодно и в Словении, самой развитой югославской республике, был вычищен так называемый "технократический" уклон. В Македонии и Боснии заметных уклонов не было, хотя и там своих должностей лишились некоторые партийные функционеры.
Таким образом, в 1971–1972 годах, опираясь на армию, Тито вновь укрепил свою власть, "вычистив" республиканские партийные организации от всевозможных уклонов. Но события конца 60-х – начала 70-х годов произвели на него сильное впечатление. Он даже заявил, что не согласен с решениями "либерального" VI партийного съезда.
События в югославских республиках и республиканских партийных организациях означали, помимо всего прочего, и выход на политическую арену нового поколения руководителей и их конфликт со "стариками". Своими свежими взглядами, решительностью и популярностью они начинали разрушать титовскую политическую монополию. В то же время Тито мог твердо держать в своих руках бразды правления только до тех пор, пока его авторитет был непоколебим.
Все описанные выше события, а также рост забастовочного движения сложились в первый крупный внутренний кризис в развитии послевоенной Югославии. Фактически это был первый звонок, предвещавший впереди еще более грозные события. Ю. Князев пишет, что хотя открытое обострение межреспубликанских противоречий было приглушено в результате принятых федеральным руководством жестких мер, эти противоречия "продолжали подспудно тлеть и с новой силой вышли наружу в конце 80-х годов, предопределив скорый распад югославской федерации".
Югославский застой
В период подготовки к X съезду СКЮ и на самом съезде (1974 г.) югославским руководством был взят решительный курс на укрепление роли партии и государства, на чистку партийных рядов, усиление идеологического воздействия и т. п. Вся Югославия вновь оказалась под контролем партийной бюрократии. Тито решил именно так преодолеть кризисные моменты в развитии страны, заявив, что если что-то и должно быть в Югославии единым, то это – партия. Сама партия тоже должна была укрепляться. Если раньше в пресловутом принципе демократического централизма подчеркивалась первая составная часть, то теперь акцент явно переместился на вторую. Был сделан вывод, что и государство в условиях социализма должно играть очень важную роль в управлении материальными процессами общественного развития.
Фактически речь шла о свертывании самоуправленческих начал, которые, напомним, были призваны на словах стимулировать процесс отмирания государства, а на деле стать разновидностью югославского пути в социализм. Разумеется, формально от самоуправления не отказывались, оно уже стало визитной карточкой титовской Югославии. Но это понятие стали использовать на все случаи жизни. Так, самоуправление было названо даже специфической формой диктатуры пролетариата.
Кроме того, эксперимент в Югославии был дополнен изобретением так называемых "организаций объединенного труда" и "делегатской системы". Эти идеи нашли воплощение в новой конституции Социалистической Федеративной Республики Югославии (СФРЮ), которая была принята в том же 1974 г., и в специальном законодательстве, в частности в Законе об объединенном труде 1976 г. Эти преобразования должны были ограничить влияние государственных органов и директорского корпуса на работу предприятий. Более того, заявлялось, что самоуправление выходит за рамки предприятий (которым ранее в теории отдавалось предпочтение) и образует новые общественные отношения на основе объединенного труда. Его первичными ячейками провозглашались "основные организации объединенного труда" (ОООТ). Эти ОООТ избирали делегатов в вышестоящие органы – скупщины городов, отдельных районов, автономных краев и республик. Делегатская система (или принцип делегирования своих полномочий) была призвана распространить самоуправление на политическую сферу, преобразовать представительную демократию в непосредственную уже на макроуровне.
Создатель новой системы Э. Кардель заявлял, что новая модель представляет собой "высшую степень свободы для рабочего класса, которую когда-либо знала история". Однако фактически та же делегатская система упраздняла непосредственные выборы. Большинство граждан обладали активным и пассивным избирательным правом только в первом круге выборов. Во втором и третьем – они уже передавали это право своим делегатам, которые для избирателей становились все более анонимными.
Все эти преобразования получили достаточно высокую оценку у некоторых исследователей. В. Каменецкий считает, что закон об объединенном труде был по существу "попыткой создания новой хозяйственной системы, объединяющей на основах самоуправления все национальные экономики в единый хозяйственный механизм. Д. Биланджич называет концепцию объединенного труда вместе с конституцией 1974 г. самой радикальной программой, нацеленной на правление рабочего класса, и самой развитой формой полного национального равноправия народов и народностей Югославии. Конечно, подобные оценки не имели ничего общего с реальностью.
Новые теоретические разработки ни к какой непосредственной демократии не вели, зато серьезно затрудняли оперативное принятие экономических решений. Чтобы заставить новую систему работать, было издано огромное количество правовых актов. Однако, несмотря на это, любой вопрос требовал многочисленных дополнительных согласований. Возникла так называемая "договорная экономика", когда объективные законы рынка подменялись зачастую соглашениями между хозяйствующими субъектами.
Надо сказать и о том, что новые теоретические построения были крайне запутанными, схоластическими, написанными специфическим языком. Как замечает И. Голдштайн, "за полстолетия развития самоуправления был создан "самоуправленческий язык", метаязык, который использовался в политической практике. Сам по себе он был трудно понимаем, но во многом похож на язык коммунистической номенклатуры в странах Восточного блока".