* * *
Как-то Гарри попросил Леру почитать вслух.
Когда она дошла до слов: "В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся несовершенен в любви", Гарри остановил ее словами "Стоп! стоп! еще раз, пожалуйста". Она перечитала. Потом перечитал он и сказал:
- Это же гениально! Это же и диагноз и рецепт одновременно! Где были мои глаза, когда я читал эти слова двадцать лет назад?
- Глаза-то были на месте. А вот душа…
- Вы правы! Вы правы, Лера… Эту Книгу нужно читать душой. - Гарри улыбнулся. - Вы вдыхаете в меня душу…
- Не преувеличивайте. У вас есть душа - большая и добрая. Просто она… отстранена от дел. Она у вас в отставке.
- Это интересно… Пожалуйста, продолжайте.
- О чем, Гарри?..
- О моей душе. Вы уверены, что она у меня есть. Значит, я спровадил свою душу на пенсию?..
- Да. Вы потеряли любимую бабушку и решили, что в жизни больше не будет никого и ничего, что потребовало бы наличия этой хрупкой ранимой субстанции. Пример родителей, которые, как вам казалось, вовсе обходились без таковой, помог вам замуровать ее в консервную банку и спрятать поглубже… Потом, когда вы встретили свою любовь… нет, вы правы, не любовь - страсть, думаю… почти уверена - вы делали попытки освободить душу… впустить ее в вашу жизнь. Но интуиция… нет, скорее - логика подсказывала, что это совершенно ни к чему… Но если бы вы все-таки решились это сделать, возможно, ваша одушевленная страсть смогла бы обернуться любовью… И возможно, все сложилось бы иначе. - Она помолчала. - Вероятно, это идеалистическая точка зрения, но я уверена, что человек с душой, даже с израненной душой, гораздо сильнее бездушного… - Лера спохватилась: не слишком ли она безжалостно анатомирует внутренний мир этого зрелого и вполне благополучного человека?
Она посмотрела на Гарри. Он лежал на спине. Сцепленные пальцы прикрывали лоб и глаза. Ей неодолимо захотелось обнять и приласкать его - не как мужчину, а как ребенка. Беззащитного, запутавшегося, отверженного… и такого одинокого.
Но вместо этого она попыталась отвлечься на стаю чаек, галдящих вдали над рыбацкой лодкой, и сглатывала ком, подступавший к горлу.
Вот она и ответила на свои вопросы: почему, почему?.. "Боится - вот почему. И я боюсь. Но я-то почему я боюсь? У него печальный опыт - понятно… А я?.. Что пугает меня?.. Отсутствие опыта?.."
- Почему вы замолчали? - спросил Гарри.
- По-моему, я и так слишком много наговорила… Простите меня.
- Вы так образно нарисовали картину моей жизни. - Он помолчал. - Я никогда не оглядывался назад… Впервые я сделал это с вами, тогда… после…
Лера хотела остановить его, но не могла открыть рта, боясь расплакаться. Да что это с ней?..
- Но и тогда я ничего не понял… А вы поняли. Вы все так хорошо поняли. - Гарри сел и, как и Лера, подставил лицо едва ощутимому бризу. - Да, я жил без души. Я копался в исторических эпохах и дебрях языкознания, изредка выныривал на поверхность, пользовался тем, что было под рукой… пока оно не стало меня обременять… А потом взял да обрубил концы. Я думал, это - проявление силы… - Он повернулся к Лере. - Вы понимаете, что вы наделали?
Она испуганно посмотрела на Гарри.
Он улыбнулся:
- Вы же открыли мне глаза. На самого себя.
Лера опустила взгляд. Она все еще была на грани слез, не находя этому причины.
Гарри почувствовал неладное.
- Лера, что с вами? Я вас обидел? Что случилось?..
Она замотала головой. Лучше бы он не спрашивал ни о чем… Теперь она точно разревется…
На этот раз она не позволила себя утешать и, возможно, поэтому скорее успокоилась.
- Простите…
Гарри молча прижал ее ладонь к своей щеке.
* * *
Свой сорок седьмой день рождения Лера запомнит навсегда. И не только потому, что не получала давно таких милых сердцу подарков, не только потому, что Гарри сделал из него настоящий праздник.
Накануне на утренней пробежке Лера ощутила в Гарри непонятную перемену: он был одновременно возбужден, рассеян и замкнут. Когда на обратном пути она заметила вслух, что у Гарри вид ученого, находящегося на грани открытия, он остановился, серьезно посмотрел на Леру и сказал:
- У вас уникальный локатор. Я должен вам сегодня рассказать нечто важное. Возможно, в самом деле это - открытие… важнейшее открытие моей жизни.
Только после завтрака, оказавшись на своем излюбленном диком пляже, Гарри поведал Лере, что вчера поздно вечером рассказал родителям о гибели сына.
Отец закрыл лицо и вышел, а мать окаменела и молчала. Гарри видел, что она сдерживает слезы, борясь с собой. Тогда он встал перед ней на колени и сказал: "Мама, заплачь. Дай мне, наконец, ощутить, что у тебя есть душа, которую ранит горе, которая способна чувствовать".
Он говорил матери, что никогда не думал об этом, что только Лера заставила его превозмочь обиду и увидеть в них живых людей, а не строгих педагогов, неизвестно какое отношение имеющих к нему, Гарри, кроме того, что называются его родителями.
Он говорил, что еще не поздно, что можно отыскать в себе ростки любви друг к другу и дать им взойти, что он каждый год ехал сюда с тайной надеждой - а вдруг они изменятся к нему, пока Лера не объяснила, что меняться должен сначала он. И он хочет измениться и просит прощения за то, что был нежеланным сыном и не смог стать любимым.
"Мама, помоги мне! А я помогу тебе".
Вошел отец. Он все слышал и сказал: "Ты прав, сын, пора отдавать долги, пока не оказалось поздно для всех нас". Он сказал, что Гарис ошибается: они с мамой всегда любили его, но кто научил их, что надо скрывать свои чувства? что мальчику будет только на пользу, если с ним будут обращаться сурово? Они осуждали его бабушку, баловавшую, по их мнению, внука, и даже ревновали его к ней.
Гарри не помнил отца таким взволнованным и многословным. Но он говорил и говорил. То была настоящая исповедь. Мать, прижав к лицу платок, беззвучно плакала, дрожа всем своим маленьким худым телом.
Мать Гарри вообще не знала родителей - ее воспитывала тетка, у которой своих была куча и которой было не до нежностей с обладателем лишнего рта.
Свою жизнь друг с другом они прожили, давя в себе всяческие позывы к нежности, считая это абсолютно лишним, если вообще не вредным.
Когда Гарри впервые привез к ним своего двухлетнего сына, они боялись выказать свою любовь к этому милому существу, чтобы их сын не почувствовал себя обделенным в детстве и не испытал ревности.
"Как глупо! - сказал Гарри. - Вместо этого я испытывал боль оттого, что вы равнодушны ко всему, что связано со мной. Я помню, как добры вы были со своими любимыми учениками, приходившими в наш дом, как внимательны к их судьбам, как нежны с их детьми".
"Глупо, - повторил отец. - Есть ли этому прощение?"
- Лера, а есть в Библии что-нибудь еще о любви? - прервал он свой рассказ.
- Я так мало прочла, Гарри, но мне кажется, что все Евангелие - это просто гимн любви!
- Интересно. Я ведь тоже читал эту Книгу. Но я читал ее… мозгами. Как историка меня интересовали события, описанные в ней, которые я сопоставлял с фактами из других источников. Как лингвист, я анализировал языки оригинала… Но о чем эта Книга, я так и не понял. И что влечет к ней людей вот уже тысячи лет?.. Что они в ней находят?.. Что вы находите, Лера?
- Пока не могу сказать определенно что… У меня такое чувство, что в ней есть ответы на все мои вопросы… на все вопросы человечества… Вот, например, десять заповедей… Живи по ним - и не нужно ни уголовного, ни гражданского кодекса со всеми их многотомными комментариями… В десяти строчках - весь закон. Закон счастливой жизни. Вы понимаете - счастливой жизни для всех! А что касается любви… Вот, например, послушайте.
И Лера прочла ему ту самую тринадцатую главу.
Гарри воскликнул:
- Потрясающе! Но почему этому в школе не учат?! Почему в ЗАГСе по ней экзамен не сдают - перед тем как семьей назваться?..
Лера пересказала Гарри историю деда Бена и его совет Катьке - как разобраться со своими чувствами.
- Вспоминаю слова сына… Ведь он все понял. Жаль, поздно…
- Возможно, это как раз тот случай, когда лучше поздно… А чем закончился ваш разговор с родителями?
- М-м-м… Пожалуй, это можно назвать всеобщим покаянием. - Гарри потер лоб и посмотрел на Леру. - Но главное - тут ваша интуиция вас не подвела - я сделал потрясающее открытие!
- Не томите!
- Я обнаружил, что мне тоже есть в чем каяться перед родителями. Раньше я считал себя обиженным… таким правильным и незаслуженно обиженным…
- И в чем же вы нашли свою вину?
- Гордость - это хорошо или плохо? - Вопрос Гарри сначала показался Лере не относящимся к делу.
- Интересный вопрос… Я несколько раз встречала слова "гордость", "гордыня", "гордиться" - и все в отрицательном смысле. Богу это не угодно… Вот послушайте: "Бог гордым противится, а смиренным дает благодать". Я даже выписала эти слова, чтобы подумать, почему гордость - это плохо.
Гарри оживился, и Лера снова отметила, какой он азартный исследователь.
- А вам в детстве не внушали мыслей о гордости? - Он вскочил и гоголем заходил перед Лерой. - Гордость за страну, гордость за свои успехи… женская гордость… мужская гордость…
Леру словно осенило: ну конечно! гордость!.. Страх и женская гордость не дают ей проявить к Гарри чуть больше тепла…
- И довнушали!..
- Что вы имеете в виду?
- Потом как-нибудь… - Она поднялась. - Вы говорили о своей вине.
- Да… Так вот, я столько лет ждал, когда же мои отец и мать опомнятся и попросят прощения за то, что были недостаточно нежны со мной… Вот моя позиция: я прав, а вы не правы! Я хороший, а вы плохие! Я люблю вас, но не покажу это первым!.. А вы, Лера, посоветовали мне сломить гордыню.
- Я и не подозревала, что посоветовала вам именно это…
- Именно это! Похоже - извините за каламбур, - развязывается гордиев узел… Лера, и это все - только благодаря вам! - Он взял ее за плечи, но тут же отпустил.
- Не преувеличивайте моей роли, во-первых, а во-вторых - это только начало. Самое трудное - впереди. И помоги вам Бог… - Ей хотелось погладить его по щеке, по волосам… Но рука никак не поднималась.
- Вы правы… Знаете, сегодня утром я положил почин новой традиции - поздравьте меня, - сказал Гарри. - Я поцеловал мать, когда желал ей доброго утра. И отца тоже. Они пока не ответили мне тем же…
- Поздравляю. И… мне нравится ваш оптимизм.
- Я его чем-то выказал?..
- Вы сказали "пока".
- И вправду! - засмеялся Гарри. - А еще… Мне так хотелось и вам таким же образом пожелать доброго утра.
Лера смутилась и ничего не сказала.
- Но завтра… в ваш день рождения… вы разрешите мне? - Он тут же перебил сам себя: - Вы сейчас спросите, что мне мешает рискнуть?..
- Да… вам и сегодня ничего не мешало.
- Болван! - засмеялся Гарри.
А Лера подумала: "Вам и сейчас ничего не мешает… Кроме… Кроме того, что мешает и мне…"
* * *
Полная яркая луна беззастенчиво смотрела в окно.
Проворочавшись без сна, Лера решила принять ванну - иногда это помогало.
Она спустилась вниз - наверху был только туалет с душевой кабиной, - открыла воду, скинула махровый халат и подошла к большому зеркалу.
За десять дней тело покрылось ровным темным загаром - у Леры и солнца с детства обоюдная симпатия.
Красивые ноги, стройная фигура - чем не Екатерина Максимова? Только животик чуть покруглей, и выше не так плоско - небольшая упругая грудь, не нуждающаяся в бюстгальтерах. Грудь, не познавшая сладостной тяжести молока…
Лера любила смотреть, как мама кормит сестричку. Та кряхтела, и чмокала, и даже мурлыкала, а мама порой закусывала губу и стонала от слишком рано прорезавшихся Катькиных зубов - не иначе результат внутриутробного увлечения рыбным деликатесом…
Молока было больше, чем требовалось даже такому ненасытному ребенку, как Катька, и Лера помогала маме сцеживать лишнее, массировать уплотнения и делать компрессы. Сколько раз она плакала вместе с ней от боли - от ее боли, как от своей…
Все это вызывало в Лере благоговейный трепет перед подвигом материнства.
И вот - ни мамы, ни Катьки… Завтра ей - сорок семь. А она - пустыня, не произрастившая ни одного ростка, не утолившая ничьей жажды. И уже никогда - никогда! - не прильнет к ее соску чей-то крошечный ротик. Не коснутся этой незагоревшей кожи губы мужчины… Мужчины, спящего сейчас в двадцати шагах от нее за стенкой… Мужчины, отвернувшегося от женщин - навсегда и ото всех, - однажды обжегшись на отношениях с одной из них… Единственного в ее жизни мужчины, который довел ее до таких мыслей…
Лера сидела в воде, обхватив колени, и плакала. Она едва сдерживалась, чтобы не зарыдать в голос. Где то умиротворение, которое владело ею еще сегодня? Где смирение, терпение, вера?..
Кое-как успокоившись, она списала эту истерику на полнолуние, вышла из ванной и увидела, что дверь на задний двор открыта, и крыльцо залито лунным неоном.
Она подошла к двери. На ограде крыльца сидел Гарри. Он заметил Леру и спрыгнул.
- С легким паром. Идите сюда - смотрите, какая луна!
- Это она не дает вам спать или я слишком громко плескалась? - Лера прислонилась к перилам напротив Гарри, в тени, чтобы он не увидел ее зареванного лица.
- Можно свалить и на луну… - Он усмехнулся. - Но спать не даете мне вы… Даже когда не плещетесь.
Гарри стоял в полосе лунного света, и Лера вдруг вспомнила больницу скорой помощи, коридор, по которому он шел, еще ничего не зная. Как тогда, его волосы казались сейчас белыми, а лицо - маской. У нее внутри все сжалось от тоски и нежности, от этих его слов…
И опять что-то помешало ей протянуть руку, коснуться волос, щеки… Не что-то, нет - теперь она знала название этому монстру, но одолеть его пока не могла.
В гостиной раздался бой часов. Лера принялась считать, чтобы отвлечься и отогнать очередную порцию подступающих к горлу слез.
С последним ударом оба произнесли "двенадцать" и улыбнулись.
Гарри сказал:
- Ну вот, вас уже можно поздравить с днем рождения. Правда?
Он подошел к Лере, взял за плечи и поцеловал в губы - просто прижался своими к ее губам.
- Вы что, плакали? - Он взял ее лицо в ладони и повернул к свету.
- Немножко… - Лера решила не врать.
- Что-то случилось?..
Она усмехнулась:
- Случилась жизнь…
Он ничего не сказал, прижал ее к себе и погладил по волосам.
- Нас могут увидеть - сюда выходят окна ваших…
- Мы же не школьники, - перебил Гарри и поцеловал ее, как целует мужчина, который любит и желает любви.
* * *
Проснувшись утром, Лера сразу вспомнила пошедшую ночь. Как она сперва боролась с бессонницей, а потом гнала от себя сон, который так и норовил разлучить ее с блаженным ощущением недолгого, но такого откровенного поцелуя.
В зеркале она увидела свое слегка поглупевшее отражение с темными кругами под глазами. Конечно, это не ускользнет от внимания родителей. Если они к тому же видели их с Гарри целующимися на крыльце… Лера спохватилась - мы же и вправду не школьники!
Но ей все равно было неловко - возможно, оттого, что они уже и не в том возрасте, чтобы целоваться под луной.
Ерунда! - целоваться можно в любом возрасте, подумала Лера, и у нее снова поплыло в голове.
Только с помощью холодного душа ей удалось прийти в чувство.
Стол был накрыт к завтраку. Посередине стоял букет белых роз.
Гарри встал, подошел к Лере, поцеловал ее в щеку и сказал: поздравляю с днем рождения! А Лера уловила легкую дрожь руки, коснувшейся ее плеча.
Потом подошла мать. Лера крепко прижала ее к себе и поцеловала. Она почувствовала, как та обмякла в ее объятиях, и это едва не заставило Леру расплакаться.
Отец протянул Лере руку, но она обняла и его.
Время после завтрака они провели как обычно. Лера была благодарна Гарри за то, что он ничем не намекнул на вчерашнее и не лишил ее душу и этот чудный день - на редкость совершенно безоблачный и безветренный - хрупкого покоя.
В ней даже шевельнулась мысль: а вдруг то был ничего не значащий мимолетный порыв, вызванный лунным светом и Лериным днем рождения? У этой мысли - словно у хрустального осколка - были очень острые края…
Вечером все собрались в гостиной - нарядные и возбужденные. Последнее относилось даже к родителям Гарри: тетя Констанция без конца поправляла воротничок своей блузки, а дядя Миндаугас покашливал и, не зная, куда пристроить руки, потирал их одну о другую.
Гарри стоял позади матери, держа ее за плечи и глядя на Леру своими ясными зелеными глазами, которые светились радостью.
На столе рядом с бутылкой шампанского и бокалами, под букетом роз, лежали свертки.
В руках у Леры тоже были подарки - перед отъездом в Палангу она расспросила Гарри о пристрастиях его родителей, чтобы сделать покупки с толком.
Все молчали и растерянно улыбались друг другу. Лера не выдержала первой:
- Подозреваю, что вы хотите меня поздравить…
Гарри засмеялся, привлек к себе мать с отцом и сказал:
- Поздравляем!
Дядя Миндаугас открыл и разлил шампанское. Все чокнулись, отпили, и Лере велели распечатывать свертки.
Лера начала с большого плоского. В нем была акварель в рамке под стеклом: это был тот самый дом, в котором они жили, нарисованный отцом осенью. Плющ, покрывающий глухую торцовую стену, был похож на разноцветный бордово-рыже-зеленый ковер, а выглядывающий из-за дома высокий каштан уже пожелтел. На маленькой открыточке, заложенной за рамку, было написано: "С Днем Рождения! Д. Миндаугас".
Лера расцеловала отца и вручила ему роскошный набор колонковых кисточек и коробку лучших ленинградских акварельных красок. Тот едва не прослезился и долго не мог ничего ответить.
От тети Констанции Лера получила вышитую наволочку с такой же маленькой открыточкой, а ей подарила красочную немецкую книгу по вышиванию и красивую вязаную шаль, купленную в художественном салоне.
Лера накинула шаль матери на плечи, и строгая учительница преобразилась в добрую фею - хранительницу домашнего очага. Казалось, что в комнате - просторной, стерильно чистой, без единой лишней вещи - вдруг стало уютней от этой пушистой, с длинными кистями шали цвета переспелой вишни.
От Гарри было ожерелье из огромных бусин молочно-желтого янтаря и такой же гребень для волос. На открытке он написал: "Ничто не сможет сделать вас более красивой, чем сделала природа. Осчастливьте эти побрякушки своим вниманием, Мой Добрый Ангел!"
То ли пригубленное шампанское сделало свое дело, то ли к этому давно шло… Гарри слишком крепко обнял Леру, когда она подошла, чтобы поблагодарить за подарок, и слишком долго не отпускал ее.
Оба были одинаково смущены, поймав на себе взгляды родителей - удивленные и умиленные одновременно.
Гарри сказал:
- Не могу удержаться, чтобы лишний раз не обнять моего замечательного дру… эту замечательную женщину… пока есть повод…
Лера сказала:
- А что, если обниматься без повода?