* * *
На свадьбу папа подарил дочери автомобиль ее мечты.
Конечно, у него тоже не было двадцати семи с половиной тысяч долларов, но у него было золотое сердце и такие же золотые руки.
Примерно полгода назад приятелю Бориса Владимировича, занимающемуся автобизнесом, удалось-таки выполнить его давний заказ и пригнать из-за границы слегка помятый джип, купленный там за бесценок. Папа пристроил его в пустующий соседский гараж - чтобы дочка не увидела раньше времени - и с усердием и любовью приводил его в надлежащий вид и состояние, намереваясь сделать ей подарок на Новый, двухтысячный год. Он очень хотел, чтобы номер машины был "2000" и даже готов был на дополнительные расходы по этой статье. Но такого номера в городской автоинспекции не нашлось, зато нашелся номер "7228" - год рождения и приближающийся возраст Саши, что и означало год двухтысячный.
Вручая дочке, онемевшей перед сияющим темно-зеленым перламутровым "чероки", ключи, папа сказал:
- Хорошо, что мне не удалось раздобыть эту машину раньше.
- Почему, па? - спросила Саша.
- Боюсь, с высоты его сиденья и из-за его темных стекол ты могла бы не разглядеть такого замечательного парня, как Антон.
ЛЮБИ СЕБЯ, КАК Я ТЕБЯ
(Повесть)
Все началось банально, как в плохом романе. Хотя, если подумать, не все ли в этой жизни так и начинается - с самого момента нашего появления на свет Божий?..
Как бы то ни было, при первой нашей встрече… Да что там, при первом взгляде на него я поняла, что меня прежней больше нет… Опять не совсем то: не поняла, а почуяла. Так, наверно, кошки чуют землетрясение, крысы - течь, и бегут, бегут, движимые инстинктом самосохранения. Я не убежала. Впрочем, сначала - так сначала. Даже лучше - с предисловия.
Предисловие
С маминой сестрой, Тамарой, мы были не то чтобы дружны, но довольно близки. Их с мамой разница в девять лет была гораздо заметней, чем наша с Тамарой в пятнадцать. Когда произошло то, о чем я хочу рассказать, мне было двадцать пять, а ей - около сорока.
Но это - по паспорту. Внешне она мало отличалась от моих сверстников. Возможно, потому, что вела богемный образ жизни. А это и прическа - то есть никакой, и одежда - современное хиппарство, и манеры - полная раскрепощенность.
Я знала - по обрывкам скупых разговоров между мамой и папой, - что мои родители, мягко выражаясь, опечалены судьбой Тамары: не замужем, ни детей, ни своего жилья, профессия какая-то несерьезная, ненадежная - искусствовед. У меня же ни разу не возникло повода пожалеть ее или пожелать ей чего-то лучшего, большего.
Полгода тому назад, осенью, Тамара сказала мне, что встретила мужчину своей мечты. Я искренне порадовалась, будучи посвященной в предыдущие драмы, постигшие ее в личной жизни. Зато в нашем доме воцарился едва ли не траур. Когда приходила светящаяся счастьем Тамара, мама принималась обличать ее в грехе любодеяния и увещевать, дабы та опомнилась, покаялась и отреклась от небогоугодной жизни.
"Зоя, - говорила Тамара маме, - ты понимаешь хоть что-нибудь в любви?"
"Это не любовь, - говорила мама, - это блуд".
"Как ты можешь судить, - говорила Тамара, - ты же не знаешь наших отношений".
"Вы живете в грехе, - твердила мама, - прежде нужно проверить чувства, зарегистрировать брак, а потом ложиться с мужчиной - с мужем! - в постель".
"Откуда ты у нас такое ископаемое?" - смеялась ее сестра.
Мама не была ископаемым, она была строгого, почти пуританского воспитания, которым заправляла в их доме бабушка - моя прабабушка. Я помню ее совсем старенькой, в безукоризненно отглаженных темных платьях с безукоризненно отбеленными кружевными воротничками; безукоризненно уложенные локоны седых волос - тоже, казалось, отбеленных и отглаженных - венчали ее безукоризненные манеры выпускницы института благородных девиц. После такого старта советской школе оставалось только зацементировать благоприобретенные мамой представления о том, "что такое хорошо и что такое плохо", добавив кое-какие детали в виде морального кодекса строителя коммунизма, устава пионерской, а потом и комсомольской организации, а также понятия "советская женщина". Последовавшее за этим христианство, в которое мама вполне логично угодила, познакомившись на пятом курсе с папой - он был из верующей семьи, - окончательно выхолостило ее душу, заменив "прекрасные порывы" на упорядоченное существование по писанным в Библии и дописанным во всяческих к ней приложениях правилам, и в непреходящем страхе перед карой Божьей за каждое неверное движение не только тела, но и мысли.
Мне тоже с детства говорили о Боге, о вечной жизни, о пути спасения и учили заповедям. Не знаю уж, в кого я удалась такая вольнодумка - не в тетку ли? - только многое, очень многое смущало меня и в том Боге, который, называясь Любовью, нещадно и жестоко карал всех и вся за малейшую провинность, и в организации под названием "церковь". Любые попытки поговорить с родителями на волнующие меня темы заканчивались их проповедями о смирении и неосуждении и не добавляли ничего нового к тому, что я уже знала.
Начало
Однажды Тамара пригласила меня на вернисаж своей подруги-художницы, который по моде нынешних времен устраивался с помпой каким-то новоявленным то ли концерном, то ли банком во вновь отстроенном офисе.
"И вообще, - сказала она, - я теперь за тебя возьмусь, хватит вести монашеский образ жизни, пора выходить в свет, пора и пару заводить, а то скиснешь совсем и душой и телом".
Насчет монашеского образа жизни Тамара почти не преувеличивала: в круг моих интересов входили только моя работа и мои увлечения. Я работала в проектной фирме, окончив строительный факультет, и любила свое дело. Еще я любила театры, кино и литературу. И если усердие в работе находило одобрение у моих родителей, то вот остальное разве что не запрещалось: они считали, что это отвлекает от главного - от "стяжания Царства Божия". Но я не могла уразуметь, почему искусство входит в противоречие с Божьим Царством, и продолжала с увлечением читать и ходить в театры и кинозалы.
Пожалуй, только в одном я безусловно радовала маму с папой - не водила дружбу с мужчинами и не посещала злачных мест, таких как дискотеки и клубы. Что они думали о моем одиночестве в двадцать пять моих лет? А вот что: Господь усмотрит тебе пару, когда ты будешь к этому готова, говорили они. И добавляли: мужа нужно искать в лоне церкви.
Я не искала мужа. На брак с "благопристойным христианином" в расчете на то, что "любовь возникнет позже", я смотрела как на аморальный акт: так выходят замуж за деньги, положение в обществе и прочие привлекательные условия. Замуж нужно выходить по любви, и только, считала я, а любовь как основа счастливых отношений - это нечто абсолютно безусловное.
Две пережитые мною до сей поры влюбленности - одна в школе, другая в институте - принесли только разочарование и укрепили в мысли, что любовь должна быть как стрела, как лавина, как цунами - когда невозможно ее не заметить и невозможно усомниться: любовь ли это?
Кстати, так оно и произошло. Недаром сказано: ищите - и найдете. То есть - что ищете, то и найдете. Но все по порядку.
Наряжала меня Тамара. Платье нашлось в моем гардеробе, хотя тетушка и не одобряла мой вкус, а аксессуары она подобрала из своих. Мои обычно стянутые в хвост волосы она помыла и взбила с каким-то муссом, приговаривая: "Мне бы твои волосы, дуреха, что ты их прячешь под резинки?"
Косметикой я почти не пользовалась - только карандашом для глаз. Она тронула мои ресницы тушью, щеки - тональной пудрой, губы - помадой. Получился удивительный эффект: едва заметно, а лицо преобразилось. Мне понравилось. Тамара же была просто в восторге. Знала бы она тогда, что содеяла собственными руками… Хотя это я так, глупость сказала - дело-то не в этом.
* * *
Мы пришли в сияющее огнями - и внутри и снаружи - здание. Тамара сказала: "Будет тьма людей, не теряйся и не комплексуй, ты выглядишь роскошно".
Она знакомила меня с подходящими к нам и с проходящими мимо. Я удивлялась: надо же, оказывается, можно жить и так - в толпе, с разговорами ни о чем и о высших материях одновременно, с невообразимым количеством друзей и приятелей, с расписанными наперед встречами и делами. Разумеется, я не дикарка и знакома со всем этим из книг и кино - просто подобная жизнь проходила где-то рядом, параллельно моей.
Тамара стала чаще оглядываться по сторонам, и я поняла, что она кого-то ждет. Когда до церемонии открытия оставалось четверть часа, она потянула меня в холл к телефону.
Я стояла рядом и невольно слышала разговор.
- Алло. Кир?… Ты уже выезжаешь?… Почему?… Кир, ты обещал… Ты обещал… Но ты обещал!.. Завтра допишешь… Я прошу, Кир…Я умоляю… Нет, пить не будем… Даю слово. Хотя ты не представляешь, что тут будут наливать… Все, все!.. Обещаю… И тебе не дам… Кир… Я жду… Потом?.. Потом поеду к себе… Обещаю…Не буду… Нет. Правда.
Она повесила трубку. Ее лицо было напряженным - она не умела скрывать своих чувств. Пока я раздумывала, нужно ли что-то спросить или продолжать молчать, словно ничего не происходит, Тамара не выдержала тяжелой паузы и, видимо, не желая ставить в неловкое положение меня, сказала:
- У нас перестало клеиться.
Я посмотрела на нее. Она достала сигарету, помяла по своему обыкновению и прикурила.
- Он говорит, я мешаю ему работать. - Она помолчала. - Мы уже несколько месяцев врозь живем… так, встречаемся изредка, когда он соизволит… А я с ума схожу без него. - Тамара смотрела на оживленную темнеющую улицу и выпускала дым тонкой струйкой, которая плющилась о стекло. - Ты ведь еще не знаешь, что такое мужчина? - Она не дожидалась ответа, она знала, что это так. - Так вот он - всем мужчинам мужчина. - Она помолчала. - Но у него на первом месте работа. - Пауза. - И на втором. - Снова пауза. - И на третьем тоже.
Я вдруг с пронзительной остротой почувствовала ее боль, И подумала ни с того ни с сего, что не хочу любви, любовь - это больно.
На время церемонии мы расстались: Тамара произнесла речь в качестве куратора выставки, потом ее отвлекли на интервью, потом еще и еще.
Я сидела в глубоком кресле со стаканом мангового сока и старалась не потерять из виду тетушкину шляпу. Кто-то подошел ко мне и предложил полистать каталог выставки. Я разглядывала репродукции, поскольку на стенах ничего не сумела увидеть из-за огромной гомонящей пьюще-жующей толпы.
Кто-то положил мне руки на плечи. Я оглянулась - это была Тамара.
- Не скучаешь? - сказала она и, обойдя кресло, оказалась передо мной. - Познакомься, Кир, это моя племянница, Лиза. Лиза, это Кирилл… тебя по отчеству представить?
- Можно просто Кирилл, - сказал стоящий рядом мужчина и протянул мне руку.
Я принялась выкарабкиваться из низкого кресла, чтобы встать. Тамара засмеялась:
- Женщине позволительно оставаться в сидячем положении, когда ее…
Я уже не слышала, что она говорит - произошел какой-то катаклизм, похожий на внезапно наступивший вакуум.
Мне нужно было бы броситься опрометью, подобно Золушке, с того вернисажа, пока не пробил роковой час. Но я стояла как вкопанная, держась за руку Тамариного спутника, помогшего мне выбраться из уютных и цепких объятий мебели.
Вы догадались? Тут оно и случилось - это самое начало.
Можно называть, как кому нравится: сердце пронзила стрела Амура, или молния… в глазах потемнело, в ушах зазвенело… земля качнулась под ногами… словно волной захлестнуло… И так далее - не очень-то много этих штампов на самом деле. Но как же они точны в наивной своей простоте!
Я всегда отличалась особой чувствительностью в отношении людей. Вот только объяснить, почему, скажем, с этим человеком не стоит заводить дружбу, а с этим - деловые отношения, я не смогла бы. Чуяла, и все тут.
Что я почуяла в Кирилле? Тогда - не знала, сейчас знаю: мужское начало. Силу. Силу интеллекта, силу духа. И еще - трагедию. Не драму - Трагедию. С большой буквы.
Когда прошел первый шок, я постаралась взять себя в руки.
Тамара сняла с проплывающего мимо подноса три бокала с розовым мартини - бокалы для мартини я знала исключительно из рекламы.
- За знакомство, - сказала она, и мы чокнулись: клек-клек-клек.
Я подумала: ведь она обещала Кириллу, что пить они не будут. Но не напоминать же об этом тетушке!..
Мы медленно пошли вдоль экспозиции. Тамара что-то рассказывала о подругиной сложной живописи. Останавливаясь перед очередным полотном, мы с Кириллом оказывались по разные стороны от нее лицом друг к другу. Он смотрел на меня сквозь свои дорогие дымчатые очки и молчал. Понятно, что он молчал, ведь говорила Тамара, но он молчал… он молчал нутром. Он был абсолютно нем и неподвижен нутром.
Его внешность?.. Я могла бы сравнить его с одним известным и популярным журналистом-телеведущим, но не стану, чтобы не испортить сравнением неповторимый образ Тамариного возлюбленного. Тем более что не в чертах лица их сходство, а… как бы это объяснить… в поле, окружавшем обоих, в заряде излучаемой энергии. Та же харизма, то же неоспоримо мощное мужское начало. Все остальное - одежда, манеры - вполне под стать: фундаментально, надежно, добротно. И неколебимо. Китайская стена. А что до трагедии - так это там, внутри, вас туда не впустят.
Продолжение начала
Да, любовь - это больно.
Я заболела. Я томилась и тосковала. Я не спала ночами. Я не могла сосредоточиться на работе.
Я не знала, что делать. Меня воспитывали в строгих правилах религиозной морали, а душа моя сочувствовала Анне Карениной и понимала Татьяну Ларину. Но и только - сама я не в состоянии была сделать первый шаг. К тому же - Тамара… Родная тетя. Почти подруга. Перейти ей дорогу?!.
Но я чуяла, что где-то там, во чреве города - дневного или ночного, делового или развлекающегося, - меня помнят, обо мне думают. Это и пугало, и придавало смысл каждому новому дню.
* * *
Прошло около недели с момента нашего знакомства, когда позвонила Тамара. Спросила, можно ли ей зайти. Это было странно: она никогда не делала так прежде - просто приходила.
Дома ли родители, спросила она.
Родители были на даче - как и обычно в субботу.
Тем лучше, сказала Тамара.
Я увидела ее на пороге и поняла, что что-то случилось.
Она прошла в мою комнату и закурила. Это было просто из ряда вон - в нашем доме даже ей не позволялось курить.
Она выпустила с шумом первую затяжку и сказала:
- Он в тебя влюблен. - И заплакала.
Я молчала. Я знала все. Все наперед. И тем не менее пролопотала:
- Но ведь мы… мы же едва знакомы…
Тамара посмотрела на меня, как на больную, что было недалеко от истины. Я опустила глаза. Она погасила сигарету и ушла.
Мое нутро окаменело.
Я сидела в той же позе, в которой меня оставила Тамара, и смотрела в окно. Я была сосредоточена на одном: изо всех сил пыталась уловить тот момент, когда день переходит в сумерки, а сумерки - в ночь.
Зажглись фонари, и темнота стала отчетливей.
Зазвонил телефон.
- Да? - Я знала, кто звонит.
- Добрый вечер, Лиза.
- Добрый вечер, Кирилл.
- Я хочу вас видеть.
- Я тоже хочу вас видеть.
И все.
Высланное им такси привезло меня в старинный переулок в центре города.
Он стоял на крыльце. Потом подошел к машине, открыл дверцу и подал мне руку. Как и в тот - первый - раз, он вытянул меня из кресла. Мы засмеялись, вспомнив это, но не обменялись ни словом.
В огромной прихожей горел оранжевый свет.
Кирилл захлопнул за нами дверь. Постоял с опущенной головой, держась за ручку, и резко повернулся ко мне.
- Я не хочу ничего выжидать, а вы?
- Думаю, смысла нет, - сказала я.
Тогда он обхватил меня руками, и мы смотрели друг на друга и плавились, как две горящих восковых свечи, стоящих слишком близко и сжигающих одна другую своим жаром.
Стоит ли рассказывать, что было потом? Кто хоть однажды испытал настоящую любовь, прочувствует, восстановив в памяти свой собственный опыт, - ведь такое не забывается никогда. И словами не передается.
Только один штрих к портрету Кирилла.
Когда он понял; отчего мне так больно, он словно опомнился и сказал: "Ты хорошо подумала, что делаешь?"
"А разве, когда любят, думают о таких вещах?"
"А ты вот так, сразу, и решила, что это любовь?"
"Я ничего не решала, - сказала я, - я просто полюбила".
Он лег рядом и будто остыл, остыл в прямом смысле слова - до комнатной температуры.
"Ты испугался?" - спросила я.
Он молчал.
"Ты испугался моей любви?" - уточнила я.
Он закрыл лицо руками.
"Не бойся, - я отняла руки от лица и стала целовать его, - возьми, это твое, я ничего не требую взамен, просто возьми мою любовь".
Он был очень нежен и очень аккуратен, а потом заплакал, и снова был невероятно нежен. И неистово страстен.
Несколько раз принимался звонить телефон. Кирилл выдернул шнур.
Потом мы поели. Потом снова впали в забытье. Мы почти не разговаривали - за нас это делали наши губы, руки, нутро…
Я приехала домой в воскресенье вечером, чтобы собрать свои вещи. В доме уже все знали.