По данным следствия, всего в налетах на исполкомы участвовало семь человек: В. Калявин-Вещий, П. Ступкин, П. Кундышев, Н. Митюшов, И. Павлов (Бородавка), А. Педенкин, И. Бурилов . Только трое из них были дезертирами, но никакой организации зеленых в Мартыновской волости, в отличие от десятков других в Тверской губернии, не было, и даже в нападениях на исполкомы участвовало четыре-пять человек. Нет никаких подтверждений тому, что захваченный шапирограф использовался после событий июля 1919 года для изготовления антисоветских воззваний. Сам Калявин заявлял в обращениях в органы власти и на следствии, что после июля 1919 года агитацией не занимался.
Осенью 1919 года он жил в Петрограде, получал известия из Мартынова, в частности знал, что его родственники арестованы как заложники.
9 февраля 1920 года ГубЧК получает донос, что Калявин находится в Мартыновской волости, и сюда направляются агенты. Выйти на его след они долго не могли, ссылаясь на то, что у него много сообщников, а жители запуганы – хотя до апреля его здесь просто не было. Чекисты даже подозревали, что информацию об их действиях сообщают Калявину прямо из волостного исполкома, но предположения эти безосновательны. Агенты считали Калявина причастным к ряду поджогов, в частности народного дома, а также попытке организации дезертиров, которых зимой 1920 года было достаточно. Сам он отрицал свое участие в этих событиях .
После возвращения из Петрограда (не ранее середины апреля 1920 года) Калявин скрывался в лесах Мартыновской волости, но даже здесь его не могли найти – землянка была хорошо замаскирована, на люке посажена ель. Главным образом он прятался в доме семьи Крыловых, где даже сделал тайный ход, благодаря которому однажды спасся от облавы.
В целом о его возвращении знали многие, он даже появлялся на вечеринках, ходил на исповедь в монастырь "Камень" в Весьегонском уезде. Жил за счет того, что просил в деревнях еду, обычно крестьяне давали ему хлеб и молоко, иногда яйца, денег с него не брали.
6 мая 1920 года на гулянье арестовали П. Кундышева, он был отправлен в Красный Холм. 17 июня 1920 года задержали П. Ступкина . Оба они использовали в качестве укрытия, как и Калявин, помещения кирпичного завода неподалеку от села, изредка встречались там. Со Ступкиным Калявин даже обсуждал возможность пробраться к белогвардейцам. Но после ареста оба ближайших сподвижника Калявина заявляли, что стали врагами советской власти по его вине и что инициатором захвата исполкомов был только он.
С 9 мая было установлено наблюдение за домом Калявина, хотя он не появлялся там около двух лет, началась подготовка к новым повальным обыскам и арестам заложников .
17 мая у чекистов был реальный шанс задержать Калявина – на крыльцо клуба в Мартыново подбросили записку о том, что он скрывается у Крыловых в деревне Дулово. Ее написала сестра Любови Буриловой, которая решила выдать любовника властям. Но для задержания, которое пытались провести в час ночи, собралось всего пять человек. Несмотря на открытый огонь, Калявину удалось скрыться в лесу . Сам он утверждал, что семь раз уходил от погони.
В доме обнаружили потайной ход и вещи Калявина, в том числе дневник, из-за чего были задержаны многие из тех, кто оказывал ему помощь. Интересно, что все Крыловы отрицали, что знали о пребывании Калявина в их доме, хотя на самом деле он даже встречался у них с женой и любовницей.
После этого события у него усиливается депрессия, появляются мысли о самоубийстве. К тому же из-за арестов и нахождения в волости агентов ЧК, повальных обысков по всем деревням многие крестьяне, даже знакомые, перестали давать ему продукты, советовали уезжать .
В начале июня начались массовые обыски и аресты – задержали одиннадцать человек, родственников и близких знакомых Калявина (все они были освобождены после того, как он сдался властям) . Уже 1 июня он отправил заявление в Краснохолмскую следственную комиссию со словами о том, что раскаивается в содеянном, просит простить его, обязуется в дальнейшем поступать по указаниям власти и готов сдаться под честное слово о том, что ему будут сохранены жизнь и свобода .
В волость выехали судья Краснохолмского суда Талызин и член коллегии правозащитников Мартынов, за их подписями были расклеены объявления о том, что власть гарантирует Калявину жизнь и свободу в случае добровольной сдачи.
16 июня он явился в Мартыновский волисполком, причем сначала не хотел сдавать оружие, но потом согласился. После нескольких дней пребывания в Краснохолмском арестном доме губревтрибунал затребовал перевести его в Тверь .
Но 21 июня 1920 года, при выезде на место, где, по словам Калявина, хранилось оружие, он попытался бежать и был убит – в него попало четыре пули. Тело увезли в Красный Холм, где, вероятно, и захоронили. Понимая, что его не отпустят, он решил таким образом свести счеты с жизнью .
18 декабря 1920 года были осуждены к различным срокам заключения П. Ступкин, П. Кундышев, родственники и знакомые Калявина, помогавшие ему. Все они вышли на свободу в начале 20-х, даже П. Ступкин, осужденный к расстрелу с заменой на 10 лет заключения, был освобожден в 1923 году .
Идеологию, приверженцем которой был Калявин, можно охарактеризовать как примитивный книжный, отчасти христианский социализм. Насколько позволяют судить источники, первоначальные представления о социалистических идеях он получил из популярных подпольных брошюр и прессы еще в период первой русской революции, а затем постоянно подпитывался ими во время работы в столице. Активно читал газеты и после революции – в дневнике есть упоминания работ Ленина и Троцкого. Отсюда и представления об идеальной "справедливой" власти, о том, что она должна помогать бедным и вести ко всеобщему равенству.
Основными претензиями к местным советам было то, что они ничего не делают для населения (впервые такое заявление упоминается в источниках в июне 1918 года – выступление на волостном собрании), а также грабеж обеспеченных крестьян, якобы в пользу бедных, которые ничего не получают, а коммунисты присваивают реквизированное.
Калявин осуждает советскую власть за грабеж крестьян, но под влиянием жизненных обстоятельств решается на ограбление волисполкомов – нужно было "добыть денег". Таким образом, можно предполагать, что в его представлении лозунг "грабь награбленное" уживался с уверенностью в том, что власть так поступать не должна. Он неоднократно подчеркивал, что выступает не против власти, а против тирании, насилия, грабежей и произвола. Он считал себя идейным борцом: "Я борюсь идейно, и со смертью моей не умрет моя идея", заявлял, что готов пострадать за убеждения, в письмах любовнице писал о том, что славно, что она сидела в тюрьме за политику, позора в этом нет .
Во взглядах Калявина большое место занимали вопросы нравственности, "правильной" власти. "Всякая власть, которая желает, чтобы под управлением ее народ не стенал и не проклинал ее, а благоденствовал и благословлял (ее), тем более власть народа, должна стремиться к тому, чтобы среди народа, вверившего ей управление над собою, процветал мир, благоденствие и развивалась промышленность" – таких заявлений в его дневниках и письмах в органы власти немало. Он был возмущен не тем, что его объявили вне закона, а что тем самым поставили на одну доску с "подлым, безнравственным преступником". Интересно, что изначально в своих письмах в органы власти Калявин отвергал участие в нападениях на волисполкомы и то, что присвоил деньги. Также он отрицал, что стрелял по коммунистам, в чем позже признался на допросах. Но в то же время в дневнике писал, что не хочет и не может мстить, не будет пачкать руки в крови .
Уже в 1918 году он стал крайне негативно относиться к партийцам, заявляя, что лучше быть полицейским, чем современным большевиком. Больше всего возмущали его грабежи, то, что коммунисты берут награбленное себе, а сами хранят золото и царские деньги, что они не "идейные". "Вот коммуна – бери чужое, свое не отдавай". "Идея вся выворочена наизнанку. Все должны сказать – долой тиранов. Люди, называющие себя коммунистами, высококультурными и цивилизованными, – это вандалы XX века, дикари". Пишет он и о том, что многие коммунисты скрывают темное прошлое. Отсюда понятное заявление: "Считаю для себя позором быть у власти и служить ей". В письмах жене он просит оберегать детей от дурного влияния, не записываться в коммунисты .
Власть он считал еврейской, причем эти обвинения звучали только в адрес руководства партии, на местный уровень никак не экстраполировались. Возмущался гонениями на православие, распространял слухи о переезде синагог в лучшие дома Петрограда. "Жиды хотят завоевать мир и повелевать народами" – он разделял это распространенное в годы революции убеждение .
В единственном сохранившемся черновике листовки к крестьянам Калявин основной акцент делает на братоубийственной войне, на том, что белые – такие же труженики, которые не хотят признавать власть тиранов, воров и убийц. То есть реальную ситуацию он не знал и заменял ее собственными представлениями, основанными на примитивном социализме. В листовке он пытается объяснить, что все жители Советской России обречены на смерть от голода, потому что у них отбирают плоды их трудов. В обращении в исполком в августе 1919 года писал, что от этой власти ничего хорошего нет, что большинством народа она не признается, держится благодаря силе, что это власть не социалистов, а грабителей. Но настанет пора, и падет произвол – такие заявления говорят о том, что ему были близки даже народнические настроения.
Листовки, распространявшиеся накануне захвата исполкома, не сохранились, по свидетельским показаниям, они были более жесткими – с призывами к свержению советской власти, с угрозами репрессий по отношению к советским работникам и коммунистам . Любопытно, что плакат с призывом к созыву Учредительного собрания, вывешенный в захваченном здании Мартыновского волисполкома, – единственный документ (упоминания о нем содержатся в нескольких свидетельских показаниях), который может говорить о некоторых изменениях во взглядах Калявина в пользу широкого народовластия, поскольку нигде более тема Хозяина земли Русской в его записях не звучит.
После того как стало ясно, что никто из земляков его поддерживать не будет, что распространить идеи "правильного" социализма не получается, Калявин частично разочаровывается в своих взглядах, при встречах со знакомыми советскими служащими просит исхлопотать для него амнистию.
Можно говорить о том, что в конце весны 1920 года он искренне раскаялся в своих поступках, был готов внешне подчиниться власти. Обвиняет в происшедшем он уже себя: "Что мне было надо, меня бы не обобрали, я бедный" и т. д. В дневнике звучат претензии к обществу: "Я их защищал, а от них – никакой поддержки" . Притом что помощь он получал, но, очевидно, ждал большего – не материальной, а идейной поддержки и т. д. И здесь же звучат обвинения в адрес земляков: не слышал ни одного сочувственного слова, не говоря о материальной поддержке, – опять же получал это, но, очевидно, рассчитывал на большее.
В мае 1920 года в обращении в Краснохолмскую следственную комиссию он уже заявляет, что его очернили перед властью, что весь вред от него – только в том, что он любит свободу и не дал себя арестовать. "Я добыл свободу в 1917 году и не собираюсь ее отдавать" – тем самым он заявляет, что является большим социалистом, чем те, кто находится у власти. Отвращение к ним становится главным, он пишет:
"Когда после перехода власти 25-го октября 1917 г. когда народ взял власть в свои руки и мои товарищи стали комиссарами… и стали с презрением смотреть на своих бывших товарищей рабочих… во мне произошел переворот в другую сторону. (…) Я убедился, что это не единичные факты, а почти сплошь. (…) значит и власть пополнили люди не идеи, а карьеры" .
Его идеалистическое социалистическое мышление проявлялось и в убежденности в том, что преследуют его в первую очередь за свободу слова. А поскольку он отказался от агитации и не намерен никому мстить, то искренне не понимал, почему его не оставят в покое. По сути, Калявин не считал себя виновным и, поскольку не видел за собой преступления, не был согласен и с тем, что должен понести наказание.
Его заявление о готовности сдаться при гарантии жизни и свободы, готовности поступать по указанию власти – это согласие спрятать убеждения и быть "как все", то есть полный отказ от идейной борьбы, которую ранее он считал смыслом своей жизни. При этом в последних обращениях звучит совершенно неожиданный посыл: "Я помогаю власти, поскольку указываю на нарушения, на незаконные действия коммунистов, а меня за это еще и преследуют". Теперь именно этот момент он объявляет причиной своего возмущения и выступлений. Более того, в обращениях в органы власти он тщательно перечисляет фамилии "неправильных" коммунистов. Здесь, несмотря на кардинальную ломку прежней жизни, проявляет себя архетип массового сознания российского крестьянства: власть наверху обязательно разберется в тех нарушениях, которые творятся на местах.
Интересно, что Калявин, даже в период, когда укрывался в лесах, был включен в традиционную систему распространения информации в виде слухов – о победах белых, о том, что их армии стоят под Москвой и Бологом. В то же время источниками не зафиксировано с его стороны распространение популярных во время зеленых восстаний слухов о том, что поднялась вся Волга и что на стороне восставших – мощная армия и организация. Зато в некоторых местах своего дневника он поднимается до общих рассуждений о гибельной роли большевизма в истории России, о его опасности для всего мира .
Необходимо отметить, что Калявин был глубоко религиозным человеком – в его дневнике постоянно встречаются ссылки на Библию, он обращает внимание на знамения, в тяжелый период ходил на исповедь в монастырь "Камень" в Весьегонском уезде. И даже от мысли о самоубийстве он отказался из-за убежденности в том, что Бог его создал не для этого. Можно предполагать, что рассматривал он свою борьбу и как некую миссию. И сдаться решил в том числе и будучи убежденным, что Бог не даст погибнуть. Встречаются в его дневнике и чисто христианские утверждения – в терпении есть награда, нельзя мстить, некоторые письма жене заканчиваются фразой "Пусть будет вам всем защитой Бог" .
Таким образом, можно утверждать, что книжный социализм был тверской деревне чужд, его носители, даже из числа земляков, не могли становиться признанными и уважаемыми лидерами повстанческого движения. Для этого куда большее значение имел военный опыт – как боевой, так и организационный, что подтвердили восстания тверских зеленых. Для человека, вооруженного только идеями "чистого" социализма, попытка взять в руки оружие и организовать антисоветское движение была бесплодной. Опыт Калявина-Вещего говорит о бессмысленности перенесения методов городской агитационной работы в деревню, отличающуюся исключительно конкретно-предметным мышлением.
Мелкие всполохи
В июне – июле в губернии хватало и мелких происшествий, как связанных, так и не связанных с зеленым движением.
В Ульяновской волости Зубцовского уезда в середине первой декады июля произошло какое-то столкновение с дезертирами . В Новоторжском уезде Васильевская и Макаровская волости отказались выводить лошадей на всеобщую перепись. До событий, аналогичных фроловским, здесь не дошло, вероятно, потому, что местные коммунисты не стали пытаться агитировать, а сразу послали два отряда, которые и провели перепись . В последней волости исполком во время восстаний в уезде бежал, опасаясь расправы дезертиров .
В Сулежской волости Бежецкого уезда в первой половине июня были избиты продотрядовцы. Порядок восстановила милиция .