- Ах, тетя Сара, родненькая!.. Дядя Теодоро меня не любит, а я его так люблю…
- Доченька, милая!.. Что тебе сделал этот вспыльчивый старик?..
- Ничего, ничего… Ведь это же не его вина, как всегда, виновата я… я очень неловкая!.. Теперь
я знаю, что в его присутствии мы не можем обсуждать ни малейшую проделку Вероники…
- Ах, это произошло из-за Вероники?..
- Я поступила очень плохо, я не должна была даже называть ее… Дядя просто озверел, и то, что
я сказала было глупостью, но я поступила очень плохо… Ах, Боже мой, и когда я научусь?..
- Тебе не нужно ничему учиться, и больше не плачь из-за этого!.. Это было бы замечательно!..
Сейчас я поговорю с Теодоро о том, что творится в доме.
- Нет, тетя Сара, пожалуйста!.. Не спорь с ним, он почувствует ко мне еще бóльшую неприязнь, чем сейчас. А я никого не хочу сердить, не хочу, чтобы кто-нибудь раздражался…
- Ради тебя я приму на себя все неприятности, какие понадобятся!..
- Нет, тетя Сара, я прошу тебя!.. А где Джонни?..
- Он поехал за врачом.
- Он… сам лично? Он так встревожился из-за меня? Он был так добр?..
- Ты этого заслуживаешь и достойна всего. Джонни это понимает. Мне показалось, он очень не-
доволен своим отцом… Но закрой глаза и не двигайся, я не хочу, чтобы у тебя снова закружилась го-
лова…
- У меня такая слабость… словно я вот-вот умру,.. сердце почти не бьется… Я не смогла бы пе-
ренести еще один спор, другую ссору… Одно грубое слово безвозвратно и непоправимо убило бы
меня…
- Никто не скажет тебе ничего, что тебе неприятно. Сейчас, когда ты с Хенаро и Эстебаном, я
чувствую себя спокойно; пусть, когда приедет Джонни…
- Он уже здесь!..
И действительно, входит Джонни, мрачный и угрюмый, но в его благородном лице отражается
сочувствие и жалость.
- Как Вирхиния?
- Лучше, сынок, гораздо лучше. А доктор Андрес?..
- В эти часы я не нашел его ни в консультации, ни дома. Он, должно быть, пошел в какое-то
60
другое место, на какой-то праздник… Я вернулся сообщить тебе это и спросить, сможем ли мы по-
звать другого врача, пока доктор Андрес идет к нам, поскольку в этих двух местах я оставил ему по-
слание, и его пытаются отыскать по телефону…
- Джонни!..
- Вирхиния, тебе лучше, детка?.. Все прошло?..
- Мне лучше… Но я чувствую себя такой вялой и слабой… Ай!
- Ты до сих пор все еще плакала…
- Твой отец – одержимый, что он ей сказал?
- Мама!..
- Он считал своим долгом скверно упрекнуть ее, я отлично его знаю.
- Я уже сказала тете Саре, что вина была исключительно моя… Я – дура. Дядя Теодоро очень
хороший… Пусть она не ссорится с ним, пусть ничего не говорит… Ты тоже попроси ее ничего не
рассказывать, Джонни… Умоляю тебя, ведь если ты тоже попросишь ее…
- Я ничего не скажу об этом, если ты не хочешь, но зачем быть такой терпеливой и доброй, ко-
гда некоторые обращаются с тобой не так, как должны были бы. Что происходит, Джонни?..
- Ерунда, глупости… ничего серьезного, правда, Джонни?..
- Действительно… папа рассердился и… и Вирхиния испугалась его вида.
- Где сейчас дядя?.. Куда он пошел?
- Заперся в своем кабинете.
- Один, или с Вероникой?..
- Совсем один.
- Значит, он там, там спускает свою злость!.. Больше не волнуйся… Сейчас он начнет читать
греческих философов и выйдет оттуда, отрастив щетину. Джонни, ты не хочешь позвать слуг, чтобы
они отвели Вирхинию в ее комнату?..
- Если она хочет, я могу проводить ее. Но, ты так ничего и не решила относительно врача. Мы
можем позвать другого.
- Доктор Андрес – единственный сведущий. Я поговорю по телефону с его медсестрой, чтобы
он непременно зашел в любое время. И сразу же вернусь.
Она оставила их одних. Хрупкая и ослабевшая, Вирхиния протягивает к нему руку.
- Джонни!..
- Тебе на самом деле лучше?.. Недомогание проходит?..
- Немножко лучше, но у меня сильная боль здесь, в груди, она будто душит меня… Это –
сердце, ты знаешь?.. Тетя Сара об этом не знает, и я не хочу, чтобы она узнала.
- У тебя больное сердце?..
- Не волнуйся, доктор Андрес это знает и лечит меня, никому не говоря об этом…
- Но!..
- Я узнала об этом случайно, и мы заключили договор, чтобы тетя Сара не узнала. Ничего не го
вори об этом…
- Хорошо…
- Не хочу, чтобы ты затаил злобу на дядю Теодоро и Веронику, когда я…
- Когда ты – что?..
- Ведь я не могу выдержать эту ужасную встречу…
- Не нужно устраивать ее, Вирхиния. Папа был прав. когда сказал, что это – не суд, и не слуша-
ние дела. Мы оставим все, как есть…
- Но дядя Теодоро не захочет…
- Я сейчас же, немедленно, поговорю с ним. В конце концов, если Вероника меня не любит и
прямо сказала мне об этом, я не должен продолжать ворошить ее прошлую жизнь, требовать отчеты о
некоторых событиях, ко мне не относящихся…
- Джонни… какой ты благородный и славный!..
- Я буду молчать и папа тоже.Уже не исправить. Если однажды этот человек вернется…
- Не вернется!..
61
- Почему?..
- У меня предчувствие, что он умер.
- Предчувствие?..
- Почти уверенность… даже больше, абсолютная уверенность.
- Что?..
- Есть газета, в которой появляются имена тех, кто умер в других странах.
- Вероника знает, что этот человек мертв?..
- Она сама сообщила мне об этом и показала мне газету, но ты никогда не говори об этом, она
разгневается на меня.
- Не волнуйся. Возможно, долгое время я не буду разговаривать с ней ни об этом, и ни о чем.
- Это как раз то, что я просила тебя сделать!.. Джонни, Джонни, ты – самый лучший человек на
земле, и я так тебя люблю… так…
Она схватила руку, которую он протянул к ней и покрыла пылкими поцелуями, в то время, как
Джонни, сжав губы, молча глотает свою боль и свою ярость.
- Для меня Вероника мертва!.. Это так… как будто она умерла!..
***
- Папа!..
- А-а, это ты?..
- Я пришел попросить тебя, чтобы ты меня простил. На несколько часов я совершенно потерял
контроль над самим собой,.. я, как будто, сошел с ума.
- Да, знаю,.. я это понял.
Теодоро де Кастело Бранко поднялся на ноги, отодвинув на деревянном письменном столе
стиля Возрождения, книгу, которую читал. Это, действительно, одна из тех глубокомысленных фило-
софских книг, в которых его дух находит спокойствие и умиротворение, чтобы хладнокровно проти-
востоять бурям. Он – аристократ не только по общественному положению. Его духовный ранг
передается каждым его жестом, сквозит в каждом движении, и, кажется, в этот момент его сыну
передаются жизненные нормы…
- Каждый может потерять опору в какой-то момент. Ты был не единственным, Джонни,.. я тоже
потерял ее, хотя обязан сдерживаться. Но я рад, что к нам обоим, кажется, вернулся разум.
- Да, папа.
- Это был тяжелый удар, учитывая ту глубокую привязанность, которую мы вдвоем испытывали
к Веронике.
- Испытывали?..
- Да. Мы привыкли видеть в ней кого-то очень близкого, своего, домашнего, неразрывно свя-
занного с нашими сердцами и нашим родом; но, нет, сын, она – независимый самостоятельный чело-
век, хозяйка своей судьбы. Мы не имеем права приказывать ей, даже если нам остается скрывать свои
чувства.
- Папа… в этом деле никто не чувствовал большей боли, никто не испытывал большего душев-
ного страдания, чем я. И тем не менее, я хотел просить тебя о небольшой снисходительности по отно-
шению к ней. Я…
- Нет… то, что она совершила не заслуживает нашей снисходительности.
- Теперь ты думаешь, что она действительно совершила это?..
- У меня было время не спеша обдумать многие вещи, чтобы, вспоминая и размышляя, сопоста-
вить и соединить даты и детали. Если то, что сказала Вирхиния – клевета, то она, по крайней мере
очень похожа на правду, хотя бы одним во всем этом деле – тем, что она тебя отвергла…
- Полагаю, это – то единственное, за что я должен быть ей благодарен, это – последний крик ее
совести.
- Это так, я взглянул на вещи трезво – разве женщина, если она не любит другого мужчину, мо-
жет тебя оттолкнуть?.. Если бедная девушка отвергает богатого, молодого, красивого и доброго
62
мужчину, на это должна быть очень веская причина… Любовь к другому мужчине, или слишком без-
образное пятно в ее прошлом.
- Папа, мне хотелось бы, чтобы ты оставил в покое эту тему, не расследовал ее больше… я хотел
бы забыть все это, суметь показать ей, что мне неважно то, что она меня не любит. Этим вечером я
перед всеми вел себя, как дурак, как круглый идиот. Оставь все, как было, мое безразличие и мое пре-
зрение – вот, что сохраняет мое достоинство!..
- Я так на это надеюсь.
- Кроме того, есть кое-что, о чем ты не знаешь… Вирхиния больна…
- Больна?..
- Да. То, что было с ней сегодня – не просто нервный срыв. Ее сердце в плохом состоянии.
- Откуда ты это знаешь?..
- Обнаружились симптомы, поразительно схожие с симптомами моего университетского прия-
теля, у которого болело сердце и он страдал от сердечных приступов. Он умер незадолго до того, как я
вернулся…
Теодоро серьезно посмотрел на сына своим суровым, непостижимым взглядом, который ино-
гда стирает с его благородного лица малейшую черточку снисходительности.
- Ну и ну! Это, без сомнения, было то, что Сара хотела дать мне понять.
- В таком случае, мама это знает?.. Вирхиния не хотела, чтобы она это узнала.
- Это дело их двоих и ее врача. Я никогда особо не вмешивался в дела Вирхинии. Сейчас ей
лучше?.. Боль прошла?
- Похоже на то. Я сам проводил ее в ее спальню. Мама и горничная находятся рядом с ней.
- А Вероника?..
- Она не выходила из своей комнаты с тех пор, как заперлась в ней. Кажется, она сказала гор-
ничной, что сразу же ляжет спать, чтобы завтра встать на рассвете.
- Вы едете верхом.
- Я не намерен ехать с ней. Она отлично может прокатиться одна вместе с Деметрио де Сан
Тельмо!.. Она, вероятно, тоже рассчитывает на него.
- Она пригласила его в моем присутствии… несмотря на то, как грубо он себя с ней вел. Она
окликнула его, когда он собрался уходить, напомнив о завтрашней прогулке.
- Похоже, низкопробные мужчины – ее излюбленные…
- Я никогда не поверил бы в это, но я отдал должное очевидному!.. Ты уже ложишься спать, сы-
нок?
- Нет, я собираюсь уйти, хочу отвлечься на время… Рио-де-Жанейро во всем мире имеет славу
развеселого и шумного города. Смешно и нелепо думать, что я нахожусь здесь два месяца и ни разу не
выходил.
- Этот ущерб ты можешь тут же исправить.
- Худшая судьба выпала на долю того, кто своей жизнью заплатил за наслаждение любить ее.
- Своей жизнью?..
- Да, этот соблазнитель погиб.
- Погиб?.. Ты говоришь, что он мертв?.. Откуда ты это знаешь?..
- Вирхиния знает это от нее, от самой Вероники.
- Ты хочешь сказать, что она продолжала переписываться непосредственно с ним?..
- Вроде бы, она прочитала об этом в одной из провинциальных газет, которые иногда передают
сведения о тех, кто отправляется в лесные лагеря. Она сохранила вырезку и показала ее Вирхинии.
Поэтому она испугалась.
- Чего она испугалась?
- Этого Вирхиния не сказала мне точно… Я подумал и понял, чего она боялась: осознав, что со-
вершенно свободна, она, возможно, не колебалась, чтобы сделать меня своей добычей, и, скажу тебе, отец, что это-то как раз мелочь. Мысль, что Вероника ни секунды не грустила, не пролила ни единой
слезинки из-за человека, который погиб, стараясь скопить богатство, которое считал необходимым, чтобы быть достойным ее, – вот что очень горько разочаровало меня в ней.
63
- Сын!..
- Я мог бы простить ей то, что она пала ради любви, мог бы простить ее страх бедности, но то, что у нее нет сердца…
- Я понял, сын… понял. Никто не может понять тебя лучше меня. Но нужно, чтобы ты крепился, овладел собой; то, что ты собираешься развлечься этой ночью – самая лучшая идея… Ступай… иди.
Подумай, что мир велик и огромен, что в нем предостачно женщин, что ложь – это не вся жизнь, и что
человек родился, чтобы властвовать над своими чувствами, а не для того, чтобы сделаться их рабом.
Пока, сынок, до встречи, дорогой… Я хочу видеть, что ты поступаешь, как порядочный, справедли-
вый человек… как настоящий мужчина, каким и являешься.
Отец пожал сыну руку просто, как другу, стерев различия, установленные между ними сынов-
ним уважением и отцовской нежностью и любовью…
- Я знаю, она разрушила наш прекрасный сон… Но мы не можем из-за этого оставаться подав-
ленными. Я так хотел, чтобы мои внуки были дважды Кастело Бранко. Но что было – то было, а я
хочу познакомиться со своими внуками…
***
Светлое, жаркое солнце Рио, золотистое, словно капля меда на земле, еще только разливает
свои первые лучи на парк Кастело Бранко, когда на боковой аллее, окруженной густыми деревьями, уже выделяется стройная фигура Деметрио де Сан Тельмо. Несмотря на одну из этих болезненных за-
тей отчаяния и ярости, он, как никогда, позаботился обо всех мельчайших деталях своего костюма: безупречно скроенный пиджак делает его еще стройнее,.. на тщательно выбритом лице едва заметны
следы ужасающей душевной бури, со вчерашнего вечера мучившей его… едва ли его слегка кривящи-
еся в горьковатой усмешке губы несут на себе отпечаток суровости, едва ли кажутся темнее и холод-
нее стали его глаза.
- Вероника!.. Какой сюрприз!..
- Почему же сюрприз?.. Разве не Вы написали это письмо?..
Прислонившись к более прохладной и блестящей, чем утро в конце весны, решетке, Вероника
улыбнулась, показывая длинный конверт со штампом отеля; и она тоже, кажется, проявила особую за-
боту о своем "туалете".
Шелковистые волосы, еще влажные от недавнего душа, украшают ее, образуя сверкающий
черный ореол, подчеркивающий профиль ее бледно-янтарного лица… рот кажется, как никогда, цве-
тущим и соблазнительным, а полупрозрачная кожа, еще более воспламенющей страсть, как будто ее
все сильнее бьющееся сердце разгоняет кровь, заставляя ее бежать еще быстрее.
Сегодня она не в белом; она надела черные облегающие брюки для верховой езды и красно-
алую, как вспыхнувшее пламя, блузку с широкими рукавами, заменившую жакет… В руках она вер-
тит тонкий, как тростинка, хлыст. К волосам Вероника кокетливо прикрепила один большой цветок
белой гардении, чей аромат смешивается с запахом ее волос.
- Я не ожидал Вас так рано на рассвете, идемте, я хочу поговорить… Я взял на себя смелость
просить Вас спуститься чуть раньше остальных, но… Я даже не смел надеяться, что Вы согласитесь.
- Вам не кажется это слишком скромным для фехтовальщика с Вашим напором, сеньор инже-
нер?..
- Вы все еще вспоминаете эту несчастную вчерашнюю стычку?
- У меня до сих пор опухшая кисть.
- Вероника…
- О, не беспокойтесь!.. И не делайте лицо таким серьезным. Это не помешает мне заставить Го-
лиафа пуститься вскачь. Я уверена… Это была всего лишь шутка, чтобы посмотреть, каким сделалось
Ваше лицо… Оно не могло быть более отчаявшимся… Так что Вы прощены…
- Я хотел сказать, что Вы очень добры и так обходительны. А также Вы были очень любезны, ожидая меня; как я молил, чтобы это случилось. Я послал эти строчки случайно, не строя излишних
иллюзий относительно вашей доброты. И сейчас это доставило Вам беспокойство…
64
- А если я скажу Вам, что это доставило удовольствие?..
- Вы были бы слишком любезны…
- Ну, слишком, или нет, это показывают дела. Если бы Вы предупредили посыльного подождать
ответ, то узнали бы это еще вчера.
- Вы не шутите?..
- Я послала за ним горничную, но он уже ушел. Ей не оставалось ничего другого, как вернуть-
ся… Даже видя Ваше удивление моему приходу, думается, Вы были слишком уверены в том, что я вы-
полню то, о чем Вы меня попросите.
- Я едва смел надеяться на это, и тем не менее. Хотя теперь, перед Вами, мне почти представля-
ется ложью…
- Что, что представляется ложью?..
- Все – обман. Ваш вид, Ваш взгляд, голос, интонации… Любой сказал бы, что Вы искренни,
откровенны…
- Что… что?..
- Ох, простите меня!.. Я не умею правильно выражаться. Я хотел сказать… что не заслужил та-
кого внимания с Вашей стороны, после того, как отличился вчера так грубо. Именно поэтому я умолял
Вас об этих минутах разговора наедине, чтобы попросить у Вас прощения самым наилучшим об-
разом, а также, чтобы выразить Вам свою благодарность за то, что избавили меня от презрения Ваше-
го дяди и пренебрежения Ваших друзей, имеющих на то все причины…
- Вы не хотите оставить, наконец, в покое фехтование? Вы напоминаете мне о самом скверном
мгновении в моей спортивной карьере – разгром в пух и прах…
- Нет…
- Да. В этом нет места никакого рода сомнениям. Вы знаете, что кончик Вашей рапиры почти
всегда отдирал украшение моего жилета?.. Знаете, я до сих пор не понимаю, как смогла защищаться с
полностью открытым лицом?.. Вы удивительно сильны и безалаберно неудержимы… Был момент,
когда Вы меня напугали…
- Ради Бога!..
- Вам единственному я признаюсь в этом… Меня испугали Ваши глаза, Деметрио. Они смотре-
ли на меня так странно, точно Вы люто ненавидите меня …
- Какая глупость!..
- Какое успокоение – услышать это, посмеяться и сказать: какая глупость!.. Да… Я была дурой, страшась этого… Вы были не способны причинить мне никакого вреда. Странное дело, но с первого
момента, когда я с Вами, у меня сложилось такое впечатление, что женщина всегда находится под Ва-
шей защитой…
- Это – очень лестное утверждение…
- Вы бы лучше сказали – очень правдивое.
- Вам доставляет удовольствие хвастаться откровенностью и прямотой…
- Перед моими настоящими друзьями мне нравится представать такой, какая я есть. Вы не бла
годарите меня?..И я считаю Вас первым из них… Я ошибаюсь?..
- Вероника, ради Бога!..
Он смутился, сдерживая себя. Вдали от нее, в одиночестве своей спальни, как легко представ-
лять себе то, что ты должен сделать, но перед этими глазами, под этим светящимся взглядом, вблизи