Катарин всегда приходила в театр за несколько часов до первого звонка. Ей требовалось время, чтобы расслабиться, выкинуть из головы все посторонние мысли, отдохнуть, сосредоточиться и войти в роль Прекрасной Елены. Сегодня она пришла раньше обычного: ей нужно было побыть одной, продумать и выработать план действий на несколько последующих дней. Ей еще много предстояло сделать до кинопробы. После ленча с Франческой она колебалась, стоит ли ей ехать домой, и решила не возвращаться, поскольку приезжать максимум на час в Леннокс Гардэнс было пустой тратой сил и времени. Вместо этого она прошла через Пиккадилли, остановилась у Хэтгарда, чтобы купить несколько книг, и затем направилась в сторону Хэймаркета. Она попыталась связаться с Виктором Мейсоном из телефонной будки, чтобы передать ему информацию Эстел о "Конфидэншл". К ее разочарованию, его не было в отеле, поэтому она оставила полную намеков записку, добавив, что позвонит еще раз.
Раздевшись, Катарин задумалась об ужине, который она экспромтом выдумала в "Арлингтон Клаб". Она была уверена, что Виктор не станет возражать, поскольку в таких вопросах он полагался на нее и уже намекал, что хочет пригласить их с Франческой в воскресенье поужинать. Вместо этого он даст небольшой прием, думала она, накинув махровый халат и усаживаясь на кушетку, чтобы снять уличную обувь. Аккуратно убрав одежду в шкаф, Катарин отыскала небольшой блокнот и карандаш и направилась к туалетному столику, чтобы набросать черновой список приглашенных. Это будет Виктор. И конечна Николас Латимер, думала она с язвительной усмешкой. Еще Франческа, Эстел и она сама. Ей нужны были по крайней мере еще три человека, возможно, даже пять, чтобы составить интересную компанию. Ким и граф отпадали, поскольку в воскресенье вечером они возвращались в Йоркшир. Катарин на некоторое время задумалась, чертя карандашом в воздухе и размышляя о друзьях, которых можно было бы пригласить. Джон Стэндиш, который мог бы насмешить и развлечь, тоже был далеко. Уже год он жил в Нью-Йорке, работая на Нельсона Эверн в его частном банке на Уоллстрит. Однако можно было позвать Шэнд-Эллиотов, если…
Послышался легкий стук, и она удивленно посмотрела на дверь.
- Кто там? - спросила она.
- Катарин, это я, Норман, - ответил из-за двери костюмер Терри.
- Входи, дорогой! - воскликнула она, приветственно улыбаясь. Однако улыбка тотчас исчезла, когда Катарин увидела его лицо.
Норман, обычно бодрый, веселый и жизнерадостный, как радующийся приходу весны лондонский воробей, был чем-то непривычно подавлен, и в его светло-карих глазах застыла тревога. Катарин мгновенно почувствовала его состояние: он проскочил в гримерную с необычной быстротой и опасливо закрыл за собой дверь. Нервозность сквозила и в той неестественно напряженной позе, в которой он застыл у двери.
- Норман, что случилось? - воскликнула Катарин, выпрямившись на стуле и устремив на вошедшего взволнованный взгляд. - У тебя очень расстроенный вид.
Он резко кивнул.
- Да, случилось. И, слава Богу, я нашел вас. Я миллион раз звонил вам на квартиру. Даже сбегал туда и оставил записку в почтовом ящике. Потом я решил зайти в театр, хотя почти не верил, что застану вас здесь.
- Но скажи мне скорее, что же произошло? - нетерпеливо потребовала Катарин, слегка повысив голое. Она почувствовала, что неожиданно в ней поднимается волна настоящей паники - настолько растерянным и подавленным выглядел костюмер.
- Т-с-с-с… Не так громко, - предупредил Норман. - Это Терри. Он попал в серьезную переделку, и мне нужна ваша помощь, Катарин. Прямо сейчас.
- В переделку, - эхом повторила Катарин. В ее широко раскрытых глазах читались сейчас самые мрачные предчувствия, потому что Норман буквально излучал сигналы бедствия. - В какую переделку?
- Ну, начать с того, что он мертвецки пьян. Ему сейчас море по колено, - прошептал он так тихо, что Катарин едва расслышала. - Не могли бы вы одеться и сходить со мной в Олбани? По дороге я вам все расскажу.
- Ну конечно, - сказала Катарин, сразу вставая.
Она взяла из шкафа одежду, зашла за ширму и оделась за несколько секунд. Подняв голову и вопросительно посмотрев на Нормана, она спросила:
- Терри настаивает на своем выходе сегодня, да?
- Да, болван такой, - ответил Норман, скривившись. - Он в таком состоянии, что этого нельзя допустить. - Он посмотрел на часы. - Почти четыре часа. У нас еще три часа, чтобы привести его в порядок. Если это не удастся, я постараюсь каким-нибудь образом устранить его, и сегодня сыграет актер из второго состава.
Глаза Нормана остановились на лице Катарин. Он выглядел очень озабоченным, и в его голосе прозвучали тревожные ноты, когда он произнес:
- Если Терри и выйдет на сцену, вся тяжесть ляжет на вас, Катарин. Боюсь, весь спектакль окажется на ваших плечах. Ему понадобится любая помощь, которую вы только сможете оказать. Вы должны будете подсказывать, вести его, покрывать промахи - в общем, буквально тащить через весь спектакль. - Он криво улыбнулся. - Это будет непросто, Катарин. Вам придется собрать всю вашу силу, способности и изобретательность, чтобы скрыть его состояние от публики.
Сердце Катарин упало, но она ответила на ровный взгляд Нормана таким же ровным и уверенным взглядом. Хотя на ее лице было встревоженное выражение, она взяла легкий и бодрый тон:
- Да, я понимаю, о чем ты говоришь, Норман. Но мы подумаем об этом позже. Пошли!
15
Превосходный беллетрист Николас Латимер очень любил себя в роли зрителя. Он откидывался на спинку кресла, погруженный в молчание, наблюдал и выносил увиденное в компьютер своей памяти для последующего использования в своей работе. Однажды, несколько лет назад, одна приятельница заявила ему, что терпеть не может иметь друзей среди писателей, поскольку они, как она убедительно заявила, "постоянно подглядывают за вами, чтобы вывести все это в своих книгах". Тогда он разразился смехом, но сейчас неожиданно вспомнил ее слова и был вынужден признать ее правоту.
В этот раз он снова был зрителем и знал, что получит наслаждение от сцены, которая вот-вот должна была разыграться перед ним. Естественно, свои впечатления он припрячет до поры до времени, а в нужное время они попадут на его машинку.
Антиподы - Виктор Мейсон и Майкл Лазарус - были блестящими соперниками, что усиливало драму. Оба они были готовы, как гладиаторы, ринуться в бой и драться до последнего. Ник улыбнулся своей изрядно мелодраматичной аналогии, сочтя ее несколько искусственной. С другой стороны, многое было поставлено на карту. Фигурально выражаясь, если ты не умеешь обращаться с кинжалом, лучше его из ножен не вынимать.
Инстинктивно он чувствовал, что Виктор одержит победу. Он улыбнулся игре слов: Виктор и виктория - победа. Детская игра, но он ничего не мог с собой поделать. Слова всегда были его наркотиком, а старые привычки нелегко ломать. Виктор одержал верх еще перед встречей с Лазарусом. Лазарус не понимал этого, потому что не знал о встрече с Элен Верно, которая передала жизненно важную для них информацию. Лазарус, по-видимому, считал, что в состязании по армреслингу он одержит победу хотя бы потому, что именно в его руке была чековая книжка.
Ник был поражен, когда Виктор сказал ему, что они встречаются с Лазарусом в холле отеля "Риц". Попить чайку. Бог ты мой, попить чайку! Когда он спросил Виктора, почему тот выбрал такое не совсем обычное место, тот сдержанно рассмеялся и заметил:
- Кажется, Наполеон как-то заметил, что если ему предстоит сражение с противником, то место и время предпочитает выбирать он сам. Он верил, что это дает ему преимущество. Так и я.
Ник кивнул, в очередной раз удивившись разносторонности познаний Виктора, и сказал:
- Да, это был Наполеон. Но почему в таком месте, где всегда полно народу, детка?
Еще один сдержанный смешок, и Виктор продолжил объяснения:
- Когда мы окажемся в тупике, а мы неизбежно окажемся в тупике, я не хотел бы выталкивать его взашей из своего номера, и в такой же степени не хотел бы, чтобы он меня выставил из своего офиса. А так, на нейтральной территории, каковой является "Риц", он вынужден будет поумерить свой пыл. В отеле он вряд ли позволит себе один из своих знаменитых; приступов ярости.
Ник кивнул и промолчал, но подумал: здесь ты ошибаешься, вполне даже может. Лазарус, насколько он слышал об этом человеке, был совершенно непредсказуем.
Итак, они сидели втроем в четыре часа пополудни здесь, в изолированном углу отеля "Риц", среди покрытой позолотой мебели, пальм в кадках и элегантных женщин в шляпках. Исключительно светские и очень цивилизованные люди, подумал Ник и подавил в себе приступ неоправданного веселья. В Майкле Лазарусе не было ничего слишком уж светского и цивилизованного, несмотря на его безукоризненную рубашку, хорошо сшитый костюм и налет благородной сдержанности. Ник никогда раньше не встречал этого человека, однако был хорошо наслышан о его репутации. Всем было известно, что он способен пойти на любую провокацию, если это необходимо для достижения его целей. Он был холоден и беспощаден.
Наблюдая за ними обоими, своим лучшим другом и его соперником, Ник вынужден был признать, что в Лазарусе было что-то необычное. Вначале он даже не знал, что именно. По крайней мере, не внешность - красавцем Лазарус не был. С другой стороны, он не был и уродом. Приземистый и мускулистый, с грубоватыми чертами лица и темными волосами, слегка тронутыми сединой. Неопределенного вида - это были бы, пожалуй, лучшие слова для его идентификации. Но по мере того как Ник изучал Майкла Лазаруса, он внезапно изменил свое первоначальное мнение. Лазарус все-таки был не таким уж неопределенным: он просто казался по всем параметрам мелким по сравнению с Виктором. "Хотя какой человек не показался бы?" - сказал себе Ник. В реальной жизни его друг излучал флюиды не менее, а, может быть, даже более мощные, чем с экрана.
Ник слегка повернул голову, и его холодные голубые глаза оценивающе остановились на Викторе, запечатлев темно-серый костюм в полоску, ослепительно белую рубашку, серебристо-серый шелковый галстук. Элегантен. Неотразим. Консервативен. По контрасту с изысканностью одежды, красивое живое смуглое лицо привлекало жесткой мужественностью. Потрясающий эффект! Вокруг Виктора была какая-то особая аура, отличавшая его от других мужчин. Успех, слава, богатство? Нет, было что-то еще. Первопричина. Его сексуальность? Частично. Еще дух искателя приключений, пирата, азартного игрока…
Глаза Ника ненадолго остановились на Майкле Лазарусе, и он определил для себя, что стояло за этим человеком. Неподдающееся немедленному анализу или неочевидное вначале, это открылось ему неожиданно. Майкл Лазарус излучал силу. Огромную силу. Он выделял ее, пах ею, она была ощутима даже в том, как он сидел в кресле, контролируя каждый мускул своего тела, как готовая выпрямиться в прыжке пантера. В его бледных голубых глазах, холодных и кажущихся безжизненными и, вместе с тем, странно притягательных и неотразимых, читался такой ум, что они казались всевидящими, и Ник неожиданно ощутил неприятное чувство, будто эти глаза, как лазерные лучи, проникают в его мозг, копаясь в его секретах. Почувствовав дискомфорт, он быстро перевел взгляд и потянулся за сигаретой.
Из всего того, что он читал и слышал о Лазарусе, он знал, что это человек строгой дисциплины, бешеной энергии и безудержных амбиций. Ник, будучи стипендиатом Родса в Оксфордском университете, изучал историю шестнадцатого века. Он думал: "Если бы Лазарус жил во времена Екатерины Медичи, он, вне сомнения, был бы принцем крови, одной из тех темных и зловещих фигур, естественно вплетающихся в сложный и замысловатый гобелен, какой являла собой Франция в шестнадцатом веке. Или бурбонским принцем, таким, как, например, Кондэ. Или, возможно, герцогом из пресловутого дома Гизов. Последнее, похоже, представляется наиболее убедительным, поскольку в Лазарусе определенно есть что-то гизовское, с его изощренным умом интригана Макиавелли, его скрытностью, склонностью к заговорам и двуличию, его алчностью и абсолютным отсутствием страха. Но он не был французом". Ник где-то прочитал, что Лазарус был немецко-еврейского происхождения, как и он сам. Или он был из семьи русско-еврейских эмигрантов? Он не был уверен. Тем не менее это был выдающийся человек. Он создал мультинациональный конгломерат огромного масштаба - "Глобал-Центурион", - щупальца которого протянулись во все уголки земли. Или почти во все. А ему было всего сорок пять или что-то в этом роде. "Забавно, - размышлял Ник, - ведь, несмотря на миллион слов, написанных о Лазарусе, я никогда не читал ничего о его личной жизни и начале карьеры. Они покрыты мраком". Ник подумал, много ли знала Элен Верно о прошлом Лазаруса. Надо при удобном случае спросить ее об этом.
Ник перевел взгляд на двух мужчин, сидевших друг против друга за небольшим чайным столом. Они еще не начали схватку, но осторожно прощупывали друг друга с использованием завуалированных выпадов. Он чувствовал напряжение между ними, дымкой висевшее в воздухе. Ник знал, что Виктор питал отвращение к Лазарусу. Было сложнее вычислить чувства Лазаруса к Виктору. Этот человек изображал сердечность. Постоянная ласковая улыбка блуждала в уголках его губ. Но глаза были настороже, бдительные и холодные в своей неумолимости.
Оба монотонно обсуждали дела на фондовом рынке. Ник отвернулся, сдерживая зевоту. Лазарус упомянул о конфликте, разгоревшемся на Ближнем Востоке, и говорил несколько минут о нефти и о том, как может измениться позиция арабских стран. Затем он резко сменил тему.
Переход был ошеломляющим.
- Ну, Виктор, вы уже несколько дней откладывали эту встречу, по-видимому, из-за того, что вместе с армией своих адвокатов анализировали контракт. Поскольку вы сидите передо мной, я предполагаю, что все в порядке. Уверен, что вы привезли контракт с собой. Подписанный. Я не могу больше задерживать свой отъезд в Нью-Йорк. Я уезжаю завтра и хочу перед отъездом уладить свои дела.
- Да, я принес его, - ответил Виктор приятным, ровным тоном. Он потянулся в кресле, скрестил свои длинные ноги в элегантных брюках и нарочито расслабленно откинулся назад. Наблюдая за ним, Ник знал, что его друг испытывает такое же напряжение, как Лазарус.
- Вот и хорошо, - сказал Лазарус, - похоже, у нас наконец намечается какой-то прогресс. Теперь, когда мы партнеры или, по крайней мере, станем ими после подписания мною контракта, я хочу довести до вас свои мысли и условия. Прежде всего, я не могу утвердить смету на этот фильм в таком объеме. Она чрезмерно велика. Из трех миллионов долларов один миллион, по моим подсчетам, лишний.
- Я согласен, - сказал Виктор с легкой сдержанной улыбкой.
Если Лазарус и был удивлен такой легкой уступкой, он не подал вида. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
- А как вы намереваетесь сократить производственные расходы, могу я узнать? - заметил он с саркастическим смешком в голосе.
Внутренне он кипел. Виктор Мейсон не отличался особенно от остальных, несмотря на репутацию честного человека. Приходя к нему со своими детально разработанными схемами и сомнительными предложениями, все они старались вытянуть из него деньги тем или иным способом.
- Для этого существуют разные способы, - с загадочным видом ответил Виктор.
- Понятно. - Лазарус неподвижно сидел в кресле, сдерживая раздражение. Мейсон ведет себя глупо, маневрируя и растрачивая попусту его драгоценное время. Ему бы следовало сразу раскрыть свои планы. Однако Лазарус решил не давить на него. Вместо этого он спокойно процедил: - Как много вы смогли бы сэкономить?
- Около миллиона долларов.
Лазарус в упор разглядывал Виктора своими жесткими оценивающими глазами. Циничная улыбка слегка коснулась его губ.
- В таком случае я был прав, предполагая, что смета чрезмерно раздута. Это беда киноиндустрии. Слишком много лишнего, слишком много жира. Неэффективный бизнес, с моей точки зрения.
- Вы не правы насчет сметы. Она была не завышена, она была просто ошибочна, - резко возразил Виктор, скрывая раздражение. - Легкообъяснимая ошибка директора картины, если он сидит в Голливуде.
- Похоже, вы нашли не того директора, Виктор. Позор! - Он произнес это так, что последнее слово звучало угрожающе, хотя и было сказано мягким голосом. Лазарус слегка вздохнул и глотнул чая. - Хороший директор не делает ошибок, Виктор, где бы он ни сидел. Слабое решение с твоей стороны. Я надеюсь, ошибок будет меньше, когда мы подойдем к другим пунктам нашего проекта. Я искренне надеюсь, что мы не будем иметь удовольствия видеть его здесь, в Англии, когда мы начнем снимать, - наигранно засмеялся Лазарус, - в противном случае, мы можем обнаружить, что смета увеличилась до четырех миллионов. А может, даже до пяти. Почему бы и нет?
- Он был нанят на временную работу, - ответил Виктор, игнорируя саркастическое замечание, - фактически, весь съемочный коллектив будет английским. - Он закурил сигарету, удивляясь тому, что оправдывается перед Лазарусом. Но этот человек обладал способностью вынуждать каждого переходить в оборону.
- Ну, это шаг в правильном направлении, - ответил Лазарус покровительственным тоном, - давайте поговорим о съемках. После долгих размышлений и анализа я, решил на главную женскую роль пригласить Эву Гарднер. Она будет сказочна в роли Катарин Эрншоу, и я…
- Нет, - голос Виктора был ровным, но решительным, - я пробую Катарин Темпест. И если проба будет такой, как я ожидаю, она получит эту роль.
Лазарус уставился на Виктора, и его губы медленно и пренебрежительно задвигались.
- А кто такая, черт возьми, Катарин Темпест? Если я ничего не знаю о ней, то можете смело ставить последний цент на то, что вся Америка ничего о ней не знает. Я не хочу новичков в своей картине. Мне нужна кинозвезда с мировым именем. Мне необходимы определенные гарантии кассовости картины, мой друг.
"Я тебе не друг", - подумал Виктор, ощетинившись. Однако он сдержал себя и решил не напоминать Лазарусу, что его собственное имя является одним из наиболее гарантированных залогов кассовости фильма в мире. Если только не самым гарантированным залогом. Вслух он заметил:
- Катарин Темпест - блестящая молодая актриса, которая играет в настоящее время главную роль на Уэст-Энде в спектакле "Троянская интерлюдия". Она - совершенная Кэти. Вы должны согласиться, что она выглядит так, словно специально создана для этой роли.
- Я сказал вам, что не знаю, кто она - ответил Лазарус с наигранным равнодушием.
На лице Виктора появилась ленивая усмешка.
- В понедельник вечером в "Лес Амбассадорс" вы не могли оторвать от нее глаз. - Он быстро добавил: - К большому, надо заметить, неудовольствию вашей спутницы. Если бы внешность могла убивать, вас бы уже не было в живых, мой друг.