Женя улыбнулся своей самой лучшей, притягательнейшей улыбкой, которая влюбляла в него десятки тысяч женщин, не знавших или не веривших слухам о его другой природе.
- Я буду крестным, сразу говорю, хорошо?
- Надо родить, а до этого - выносить.
- Выносишь. Самые сильные женщины как раз такие, как ты.
- А какая я?
- Ты? - Он улыбнулся. - Немножко похожа на мою жену… Ту, из юности… Но только немножко… Она тоже волосы так делала… А вообще ты такая… открываешься, и все очень переживаешь, и если любишь, то… любишь. Правильно?
- Правильно, наверно. Но мне не кажется, что я сильная.
- Тебе и не должно казаться. Ты-то думаешь все время о своей слабости, ругаешь себя наверняка. Да?
- Да…
- Слушай… Приезжайте с Варей ко мне на дачу, в воскресенье, не в это, а через одно. У меня будет небольшой вечер… Женечкин день рождения… - Он за две секунды сделал несколько очень разных и очень смешных рож, показывая, как он счастлив, боится и ждет этого дня. Я пожалела, что Варька не видит. - Ну это так, повод… Очень разные люди и очень хорошие, интересные, всякие… Будет мама. Она любит справлять мой день рождения не с родственниками, а с моими друзьями, у нас так заведено с детства. Некоторые даже не знают, по какому поводу пришли, я не всем говорю, что на день рождения зову… Мама так радуется, глядя на моих друзей, для нее это самый лучший подарок. Сын мой будет.
- А?.. - Я хотела спросить и закрыла рот.
- Ну спрашивай, спрашивай, ты же должна когда-то это спросить. Мой друг, да? Будет ли он? И кто он?
- Жень, ты можешь не говорить.
- Почему… У меня, кажется, очень похожая на твою история. Мы тоже вместе двенадцать лет. То есть я вместе с ним. А он еще и с другими. Ой. Давай не будем сегодня плакать, а? - Он засмеялся. Сначала одним смехом, потом другим - тоненьким, потом хриплым, потом заухал, как две совы - высоко и низко. - Вот так.
- Ты мне ужасно нравишься.
- Я еще не так могу. Показать?
Я засмеялась:
- Покажи.
Он взял мою руку и поцеловал ее. Я ее не отнимала. А он не выпускал.
- Я не понимаю, - сказала я.
- И я не понимаю, - ответил Женя без улыбки.
К счастью, пришла Варя.
Когда мы прощались, Женя поцеловал Варю и меня. Меня - в руку, в щеку и в мочку уха.
- Лен, может, я заболел? Или чокнулся? - Он смеялся, но глаза были абсолютно серьезны.
- Ты просто очень хочешь стать крестным.
Он вздохнул:
- Наверно. Ты обещала.
- Да. Спасибо тебе.
В такси я обняла Варьку.
- Ну рассказывай, что ты видела…
Она высвободила руки, чтобы показать.
- Вот такой медведь, мам… Ты не представляешь…
И тут позвонила Ольга.
- Лена, ты помнишь меня?
- Ольга, не шути так. Конечно помню, с благодарностью.
- Как у тебя дела? Ты ходила к Наталье?
- Да, ходила… Ольга, все так повернулось…
- Помирились? - Мне показалось, что она спросила напряженно.
- Нет, и вряд ли помиримся… Просто я…
Я покосилась на Варю. Не хотелось бы, чтобы она услышала о моей беременности случайно. Она считает меня своей самой лучшей подругой. И она права. Со всеми вытекающими отсюда минусами и плюсами, а также ее правами. Ничего не поделаешь, мы живем вместе и одни с ее рождения. У мамы - Павлик и Игорек, Неля - вообще другая, это она со мной дружит, а я скорей по-свински пользуюсь ее дружбой. Виноградов же - всегда был и будет сам по себе, даже в те полтора года, что мы пытались жить вместе, его самая большая просьба при встречах была: "Оставьте меня в покое!"
Я ответила Ольге:
- Тут со здоровьем другое. Ничего плохого.
- Ты беременна, да?
- Ну… да.
- Я сразу поняла. Это прекрасно. Хочешь, я тебя в хорошую клинику, не такую дорогую, как у Натальи, устрою? Все равно тебе придется где-то наблюдаться, сдавать анализы…
- Спасибо, я…
Мне не очень хотелось быть так уж благодарной почти незнакомой мне женщине. Достаточно, что она вроде как имеет теперь право задавать вопросы, получать на них ответы… Я могу, конечно, и врать, жизнь как-то постепенно научила этой тонкой науке - врать так, чтобы было непонятно, врешь ты или нет, запоминать, кому что соврал, продолжать с той же точки в следующий раз… Я знаю, что, например, Виноградов так живет всю свою жизнь. Но у него это - в крови, а у меня - приобретенное, вынужденное. Не все скажешь на работе - иначе будут смеяться, презирать, далеко не во всем признаешься маме - будет страдать или ругать меня и так далее. Но радости такая жизнь - в клубке вранья - мне не приносит. Поэтому, по возможности, я говорю правду или почти правду или лучше вообще молчу.
- Спасибо, я подумаю… я еще… гм…
Она меня не так поняла:
- А, прости, ты будешь думать - оставлять или нет?
- Нет, я не об этом. Это не обсуждается. - Я опять покосилась на Варю. Похоже, она уже нервничала, не понимая, о чем идет речь, и чувствуя, что я пытаюсь говорить обиняками.
- А срок какой? Ты прости, может, не надо сейчас спрашивать тебя… Тебе удобно говорить?
- Я еду в такси с Варей, хочешь, созвонимся позже. Срок - непонятно.
- Конечно, я позвоню. Пока.
Чудная женщина. Она мне сразу показалась чудноватой. Хотя чем… Красивая, ухоженная, уверенная в себе, только, пожалуй, слишком… Но она мне так помогла… И дело даже не в том, что она не взяла денег, что называется, за извоз. Ольга почти с самого начала вела себя так, как будто мы были знакомы со школы. Это случается так редко. Наверное, годы жизни с Виноградовым приучили меня не доверять людям.
Я ей звонить не стала, она тоже не перезвонила. Когда уснула Варя, я пыталась снова и снова вспомнить, когда, что и как у нас с Виноградовым было, и снова встала в тупик.
Надо было звонить ему - а как иначе? Ведь что-то он должен был мне сказать о своем отношении к этому.
Часов в двенадцать я позвонила. Дома его не было - ничего себе жаворонок, заваливающийся спать в половине десятого вечера! Так, по крайней мере, он объяснял весь год совместной жизни свое плохое настроение вечером. "Посмотри на часы, мне просто пора спать! Почему у меня настроение? У меня не настроение! Я устал…" По мобильному он ответил не сразу. Я услышала музыку и хорошо знакомый повизгивающий смех. Надо же, оказывается, в мире столько поводов смеяться. А я еще удивляюсь, что мне кого-то предпочли. Я не так часто смеюсь. И не так заливисто.
- Саша, это я.
- Привет.
Я ненавижу много лет этот его чужой, противный голос, которым он разговаривает, когда я и Варя становимся ему не нужны.
- Саша, нам надо поговорить.
- Ой, Лена… Как же ты меня достала… Ну о чем нам говорить?
Правда, подумала я. Пойти и сделать аборт. И ни о чем не говорить. Но у меня - вторая беременность в жизни. Я так хотела, так старалась, так привыкла к этой мысли за год. Сначала - не хотела, а потом стала, помимо своей воли, постепенно, привыкать к мысли о том, что я опять стану мамой малыша… беспомощного, доверчивого, прекрасного… И все будет снова - первая весна, первый снег, дождинки, которые он будет ловить ручкой… Его улыбка, первые слова, новая жизнь… Как будто он зародился во мне еще со своего зачатия…
- Может, нам лучше встретиться?
- Ты уже устроила мне кордебалет, в ресторане. Еще раз хочешь?
- Нет, Саша. Я - о другом. У меня будет ребенок. У нас будет ребенок.
Он молчал так долго, что я спросила:
- Ты отключился или слушаешь?
- Слушаю. Так, и что ты от меня хочешь?
Тут замолчала я, потому что сформулировать, что я хотела, я не могла.
- Ты рад?
- Я?! Ты издеваешься надо мной?
- Что ты предлагаешь? Что мне делать?
- Ты первый год живешь на свете? Тебе мало одного несчастного ребенка? Тебе непонятно, что делать? Ты маленькая, наивная девочка? Часики тик-так, люби меня просто так, а я тебе рожать буду каждый год?
- Аборт? Ты говоришь об этом? Ты мне предлагаешь сделать аборт?
- Я? Ну что ты! Я - порядочный человек. Я никому не предлагаю делать аборты. Я надеюсь, что кто-то сам догадается. Я - не бросаю беременных женщин, даже если они мне на фиг больше не нужны, и не бросаю своих детей.
- Варю ты бросил.
- Пошла ты вон! - Он бросил трубку, и мне было понятно его отчаяние.
Минут через десять он перезвонил.
- Лена, ты извини, я орал, не надо было так орать…
- Ничего.
- Лена, это теперь никому не нужно.
- Саша, а можешь ты ничего не говорить больше? Мне больно. Мне так больно, что ты ушел, и это никак не проходит… А теперь - втройне… Не говори ничего, пожалуйста.
- Но мне это не надо! Ты понимаешь? Я с тобой жить не хочу. Я - попробовал - не смог! Ты меня достала!
- Чем, Саша?
- Чем, чем… Какая разница. Всем!
- Может, тебе просто трудно жить с одной женщиной… ты так не привык…
- Так, не так… не так! Ты - невыносима! Ты - виновата! Я - старался! А ты - невыносима! И теперь еще - это! Опять меня прижимаешь к стенке! Опять! Я из-за этого, может быть, и жить с тобой не стал - оттого, что ты стала вопросы настойчивые задавать! И когда, вообще, ты успела забеременеть? От кого? Может, я и ни при чем?
- Ни при чем.
- То есть?.. Ты наврала? У тебя кто-то другой?
- Нет. Просто… просто наврала…
Не знаю, почему я это сказала, наверно, от боли. Каждое его слово причиняло мне невыносимую боль. И надо было как-то это прекратить. И на будущее в том числе.
- А-а-а… наврала! Ну, господи, ну слава богу… Не знала, что придумать, да? Ну, ты - дура, Ленка, какая же ты дура. С такими идиотками не живут, понимаешь? Ты хотела меня в гроб раньше времени положить, да?
- Да. И воспользоваться твоими капиталами. Поэтому очень хотела за тебя замуж. Ладно, Саша, извини.
- Бог простит, Лен! И дай ты мне жить спокойно. Не придумывай больше ничего, расти мою дочь.
Он успел отключиться первым. Хоть какую-то радость доставила человеку.
На следующее утро я хотела отвезти Варю в школу, но вдруг обнаружила, что уже наступило воскресенье.
Варя училась в простой, бесплатной школе, в той, где когда-то училась я. Рядом было много разных школ, где надо платить триста, пятьсот, семьсот долларов в месяц. Там, соответственно, были две учительницы в первом классе, два иностранных языка, красивые микроавтобусы, развозящие детей по домам. Может быть, Виноградов и дал бы денег на такую школу. Но во-первых, он как-то не предлагал, а во-вторых…
Мне понравились учителя и родители в Вариной школе. Совершенно нормальные люди, такие же, как я. Не алкоголики, но и не одурелые от сумасшедших, шальных денег непонятные мне люди на крутозадых иномарках. Мне тоже очень нравятся хорошие машины, чем они дороже, тем больше нравятся. И нравятся дорогие шубы, так, что даже на сто тысяч рублей я не смогла выбрать себе шубу в начале этой зимы, нашей последней зимы с Виноградовым. Он помахал пачкой денег и подмигнул мне:
- Вот, три штуки - тебе на шубу. Выбирай, самую лучшую.
Мы пошли в "Снежную Королеву", и я поняла, что мне нравятся шубы за двести тысяч, то есть за шесть с половиной "штук" американских. И купила длинное облегающее пальто из козлика, серое с подпалинами, как будто козлик терся боками об околицу, с нежным лохматым мехом внутри и неровными, словно оборванными краями рукавов и подола. За девятьсот долларов. Саша был страшно доволен, хвалил мой вкус и фигуру и спрятал остатки денег в сейф, опять подмигнув мне:
- Еще норку на выход можно купить. Самую лучшую…
Кроме песцовых и шиншилловых шуб мне нравятся красивые теплые загородные дома с горячей водой и большим садом. Мне очень нравилась "наша" с Варей комната у Виноградова на даче. Мне нравилось просыпаться, видеть в окно крыши коттеджей - черные, зеленые, темно-красные черепичные крыши. И огромную ель.
Но. Мне активно не нравятся обитатели коттеджей, обладатели мощных иномарок и владелицы тех самых шуб, на которые у меня не хватило красоты и молодости, а может, ума и хорошего характера, потому что у Виноградова денег на нее точно бы хватило.
Я знаю, я уверена, мне хочется в это верить, что где-то есть прекрасные коттеджи с черепичными крышами, на территории которых растут вековые сосны и березы, и к ним на бронированных автомобилях подъезжают умные, интеллигентные, тонкие, порядочные, талантливые, удачливые русские люди. Но я не знаю, где находятся эти коттеджи и как зовут тех людей.
Я, конечно, чуть-чуть кривлю душой и кокетничаю. Просто у меня самой сегодня ничего этого нет. А Женя?.. Все равно он не оттуда, не из того мира, куда хотел было привести нас с Варей Александр Виноградов. И Женя - исключение среди актеров. Слишком талантлив, слишком удачлив, энергичен при всей его безрассудности…
Итак, школа на сегодня отменялась по причине выходного дня.
Значит, сегодня я могу думать, что же мне делать с моей неожиданной проблемой. Я могу посоветоваться. У меня ведь есть с кем. Я вовсе не одна в большом, родном, равнодушном городе. Мама, Неля, Женя, а еще новая чудная знакомая Ольга… Можно целый консилиум собрать! Из старых и новых друзей. Но решать мне нечего. Я понимала, что это безумие, но мысль о том, что можно пойти к врачу и через полчаса остаться без этой проблемы, меня не радовала. Потому что…
Потому что потому. Я хотела этого, я ждала этого, я мечтала… Конечно, непонятно, что теперь делать - без Виноградова. Но это - непонятно. А то - невозможно. Все. Консилиум отменяется.
Тогда надо думать, куда идти работать, пока меня еще могут принять на работу. К Жене в ресторан? Я очень люблю готовить. Или попроситься к Ольге в один из ее косметических салонов? Я могу быть визажистом-консультантом… Закончу двухмесячные курсы… Глупости, глупости. У меня есть диплом, опыт, профессия. Я должна делать то, что умею. Полно знакомых в разных журналах. Но везде придется начинать с того, почему и как я уволилась из ТАССа.
Как я не люблю жаловаться и рассказывать о плохом. Ведь доброй половине знакомых придется отвечать на вопрос о Виноградове… И тот, кто поможет мне устроиться, с ужасом через три-четыре месяца поймет, что я просто-напросто воспользовалась старой дружбой. Обманула, пришла беременная.
Так, и что? Значит, выхода два. Ползти на коленях к Виноградову и просить его содержать меня с животом и Варю… Либо… Либо идти с повинной головой к Харитонычу и просить - предлагать - взять меня обратно на работу. Ведь Харитонычу можно и правду сказать. Он почти родной. Не хотелось бы жалиться, унижаться… Но его-то как раз обманывать я не хочу. Его и попросить мне не так стыдно. Да, наверно, это единственный выход.
- Мам, ты очень задумчивая сегодня, - прокомментировала Варя, раза три безуспешно пытавшаяся завести со мной разговоры.
У меня есть правило - я разговариваю с Варей по-настоящему. Если почему-то не могу - пишу, или меня мучает какая-то идея, или я расстроена и не могу сосредоточиться полностью на том, что ее волнует, - прошу ее чуть подождать. Она это знает.
- Варюша, мне надо тебе что-то важное сказать.
- Хорошее?
- Да. Да, хорошее. Помнишь, папа тебе говорил, что у тебя будет братик или сестричка?
- Да… - Она с детским любопытством взглянула на меня.
- Вот, он… или она… наконец, завелся у меня в животе. Малыш. Он пока еще маленький, вот такой, - я показала пальцами сантиметра полтора-два, - но будет быстро расти.
- Как здорово, мама! А он скоро появится, а?
Все, дала Варьке пищу для ума и фантазий.
А потом я подумала… Подумала - а смогу ли я? А имею ли право так рисковать Варькой? Ведь риск был и при Виноградове… А теперь…
Смогу ли… Ведь я уже ходила одна с Варькой. Будущей Варькой в животе, которую до последней минуты считала мальчиком - там, в животе… И тогда было лучше. Виноградов не очень уж радовался моей беременности, но вился где-то рядом.
Появлялся, исчезал, не всегда являлся один, иногда в его машине маячила женская головка… Он то капризничал, то раздавал авансы, то требовал, чтобы был именно мальчик, по два дня подряд ходил ко мне с фруктами, цветами и оттопыренной ширинкой, потом опять "улетал" в срочные командировки… Тогда было проще. Хотя и очень горько. А теперь… теперь мне больше лет… и Варя…
К вечеру я измучила себя сомнениями. Одно было ясно. Надо устраиваться на работу, вернее, возвращаться.
Перед сном я взяла и позвонила Виноградову.
- Да-да-а? - Он ответил загадочно-томно, может быть, рассчитывал на телефонный секс, до которого временами становился большим охотником, чем страшно меня раздражал. Вот и сейчас. Я хотела спросить совсем о другом. Но этот тон… Таким тоном говорит девушка в половине второго ночи на RenTV: "Позвони мне" - и запихивает при этом себе палец с устрашающим пластиковым ногтем в рот.
Поэтому я спросила:
- Саша, а твоя… девушка знает, что у тебя есть дочка, есть я? Я имею в виду, что ты с кем-то живешь постоянно?
Виноградов зевнул - понял, что сегодня не выйдет, скорей всего.
- Ну я же не прищавый мальчик, - ответил он.
- Прыщавый, надо говорить "пры-щавый". Саша…
- А ты лежишь, Ленка?
- Я играю в бейсбол. - Я положила трубку и выдернула провода из розетки.
Какой странной может быть последняя капля…
* * *
Моя любовь тебя хранила, моя любовь тебя спасала, наше с Варей существование вносило хоть какой-то смысл в ту суетливую, маетную жизнь, которую ты сам так не любишь. Да, у тебя нет боли, но у тебя нет и смысла. А у нас, у меня - боль, она не скоро пройдет. Даже когда вообще нет ни капли нежности, ни капли любви, когда не можешь и не хочешь больше любить - боль остается. Она то притупляется, то вдруг, в самый неожиданный момент хватает тебя за горло, невозможно дышать, невозможно, невозможно… Она то тянет, то дергает, то переворачивает тебе желудок, то будит среди ночи, то липкой паутиной опускается на лицо в тот самый момент, когда ты засыпаешь, и сон недоуменно отлетает прочь. И ты лежишь и пытаешься освободиться от бессмысленных воспоминаний, от сожалений, от страхов.
В три с половиной года Варя ответила чужой бабушке на площадке, которая спросила мою девочку, не боится ли она кататься с горки на корточках, а не на попе: "Не боюсь! Я боюсь одинотества и нисеты".
Но в моей жизни есть смысл. У меня есть Варя. У меня есть кто-то, пока не знаю кто, очень маленький - внутри меня. Им нужна моя любовь. Им нужна я.
А кому нужен ты, Виноградов? Котенку с заливистым смехом? И кто нужен тебе? Как мне жаль тебя, как жаль, что у тебя нет больше нас. Нет тех, кому ты был нужен любой - пьяный, трезвый, храпящий, не очень удачливый, бедный - ты ведь не всегда ездил на "мерседесе" с шофером… или ты совсем потерялся в этой новой жизни, Виноградов? И не найти тебя среди блестящих бамперов и хрустящих купюр… Тебе - себя не найти…