Мне хотелось быть красивой в этот вечер. Я не ожидала мужского внимания. Я вообще не ожидала никакого внимания, просто лучший способ преодолевать, хотя бы на пару часов, внезапно накатывающие горечь и отчаяние - это одеться, накраситься и увидеть себя в зеркале не несчастной и брошенной, пусть даже старым сатиром, а красивой, еще нестарой женщиной.
Еще нестарой… Какие слова сразу появляются в собственной голове и удобно располагаются там, когда тебе говорят: "Ты больше не нужна…"
Пришло ли бы такое мне в голову еще полгода назад, когда я, счастливая, несмотря на Сашину пьянку и светло-зеленую тоску, блистала в Турции в коротких юбчонках и рваных шортах, когда танцевала с Варькой на ее детской дискотеке и очень хотела еще потанцевать на взрослых, традиционных европейских танцах, куда мы с Варькой ходили выпить чашечку чая перед сном… Но Виноградов валялся полудохлый в номере - объевшийся, опившийся за день, к вечеру он боялся далеко отходить от туалета. "Как романтично", - сказала бы Ольга.
А вот и она. Ольга, похоже, искала меня. Увидев, что я танцую с Женей, она остановилась в дверях полутемного зала, постояла и ушла.
- Лен, а вот мамина подруга Ольга, ужасно красивая женщина, она не кажется тебе немного странной? - Женя перебрался теперь обеими руками на мои бедра и делал это как-то не очень танцевально.
Я тихо засмеялась, ощущая, как все мое тело предательски прислоняется к нему.
- Ты меня утешаешь по-братски?
- М-м-м… не совсем…
- Женька, я беременная женщина.
- Я уже говорил - я тебе завидую. И придурку этому завидую… Ай… - Он неожиданно поцеловал меня.
Я очень давно не целовалась. Мне кажется, лет пять или больше. Может быть, гораздо больше. Виноградов меня давно-давно не целовал. Я пыталась, но его это так мало вдохновляло, что я перестала.
Сейчас я обняла Женю и с огромным удовольствием почувствовала его сухие, горячие губы. Я бы не сказала, что они были очень нежные и застенчивые. Он отвел меня в темный уголок за двумя огромными монстерами, как будто специально созданный для тайных поцелуев. Мне казалось, мы целовались так долго, что все уже легли спать или уехали.
- Женька, пойдем, пожалуйста, мне стыдно…
- Так тебе стыдно или ты гордишься, что тебя целовал такой всенародный артист?
- Горжусь.
- Только никому не говори, что этот артист не проверял, что у тебя вот здесь. - Он обнимал мои ноги все смелее.
Я на всякий случай чуть отодвинулась и одновременно прижалась к его губам. Мы еще поцеловались, уже менее невинно. Я с радостью и беспокойством уже некоторое время ощущала его взволнованную плоть. Похоже, он собирался продолжить прямо здесь, под монстерами.
- Мне пора. Женя, там же твоя мама…
- Ты ей ужасно понравилась!
- Женя… я вообще-то ничего не понимаю, по-прежнему.
- Сейчас поймешь.
Он взял меня за руку и повел в каминный зал, где сидели или тихо танцевали под Шарля Азнавура гости.
- Дорогие гости, а не выпить ли вам за именинника и за счастье лицезреть его без грима?
- И без мальчиков…
Я не видела, кто сказал это, но мне показалось, я узнала голос Ольги, уверенный голос в чем-то очень неуверенной женщины.
- И без мальчиков! - громко подхватил Женя. - Хочу кое-что рассказать тем из вас, кто еще меня любит…
- И кто еще жив… - Чья-то жена пыталась ровно пристроить сползающего супруга в низком кресле. - Женька, у тебя такие крепкие вина… я еле стою… пила только вино…
- Между прочим, специально присланное из Франции Жераром Депардье!
- Как он мне нравится… - неосмотрительно сказала я.
Женя, державший меня за руку, больно сжал мне ее, а я внезапно увидела чьи-то очень знакомые глаза. И огромная фигура, в полутьме похожая на Депардье, двинулась к нам.
- Это ОН? Твой… - тихо спросила я.
- Дура! - прошептал Женька и тихо засмеялся, обнимая меня. - Толик! Я думал, ты меня презираешь… не приедешь… уже отчаялся…
Женя, не отпуская моей руки, пошел к очень крупному человеку, с чьими глазами я столкнулась пять секунд назад.
- Толик, познакомься, эта женщина перевернула мое представление о…
- И мое тоже…
Я не поняла, как это произошло, но Толя Виноградов как-то просто взял меня из рук Жени.
- Ты позволишь мне потанцевать с девушкой?
- М-м-м… только пока я наливаю себе рюмку для тоста. Я хочу рассказать всем кое-что интересное.
- Здравствуйте, Лена, - сказал Толя Виноградов, держа меня за одну руку и наклоняясь к другой руке.
Единицы современных мужчин знают, что если уж целовать руку женщине, то не надо тащить эту руку для поцелуя наверх, к своему рту. Надо наклониться самому - так низко, как находится ее рука. Он наклонился неприлично низко и снизу посмотрел на меня:
- Я рад.
- Здравствуйте, Анатолий Михайлович. - Глупее не могло быть. Зачем я назвала его по отчеству, когда на работу решила не идти, а по возрасту он вряд ли был старше меня. Но не называть же мне его Толей…
Анатолий Виноградов стал кружить меня в медленном, но каком-то сложном танце, а я в очередной раз порадовалась, что пила одну "Черноголовку" "Золотой орех", страшно похожую на кола-колу, только лучше. Если бы я сегодня выпила хоть каплю… Я и так с трудом успевала за происходящим. Но все же решила начать разговор с Анатолием Виноградовым, чтобы преодолеть собственное смущение и легкое головокружение.
- Вы простите меня, у меня было тогда целых две причины, чтобы так неадекватно себя вести. Я была в… шоковом состоянии.
- Надеюсь, одной причиной был я? - спросил подошедший Женя и тоже приобнял меня за талию.
Нам пришлось остановить танец, чтобы не танцевать втроем.
- А второй, точнее, первой - разумеется, я, - рассмеялся Толя. - Да нет, Женька, похоже, мы-то с тобой здесь как раз и ни при чем…
- Ну, не знаю, как ты… - Женя продолжал потихоньку забирать меня у Виноградова. Я не сопротивлялась. Он стоял сзади и держал меня обеими руками за талию - даже чуть повыше, почти попадая на грудь, и мне это не было противно. Но кажется, это было противно Анатолию Виноградову. Он улыбнулся и отошел от нас. Я чуть высвободилась, пожав Жене руку.
- На нас Варька смотрит…
- Так мы танцуем… - Женя сделал со мной несколько кругов по залу. Двигаясь мимо Ольги, он отдал ей честь.
- Знаю прекрасно, что она не врач, но все время такое ощущение, что я на приеме у психиатра, когда с ней разговариваю… - шепнула я Женьке. Он только улыбнулся в ответ.
Мы станцевали еще один танец и еще. Я с радостью заметила, что Варя нашла себе компанию - двоих детей ее возраста, и они увлеченно стали о чем-то говорить и смеяться.
- А сын твой не приехал?
Женя вздохнул:
- Завтра есть еще день…
Женя, не дождавшись, пока Азнавур допоет бесконечную песню о грустной запоздалой любви, громко объявил:
- Я хочу рассказать одну историю. Я сам ее придумал, на свой день рождения. Это… синопсис сценария. Краткое содержание. Я хочу снять фильм.
В тишине раздался вздох Жениной мамы, Антонины Филипповны.
- Женя всегда так трогательно относился к своему дню рождения… Всегда маленький сам готовил себе подарки - боялся, что наши сюрпризы его разочаруют…
Кто еще в состоянии был понять, что она сказала, засмеялся. Женя подошел к маме, поцеловал ее. А я подумала - не осталось ли на его губах моей помады. Хорошо, что в полутьме этого особенно не было видно.
- Итак. Это будет комедия, чисто французская, но с нашими актерами. Снимать… пока не знаю, кто будет. Жил-был один человек. Был он, допустим, клоуном. Грустным клоуном. Дожил до сорока трех лет… - Женя вздохнул. Никто, кстати, не говорил сегодня, сколько ему исполнилось лет, я-то думала - чуть больше. - И вот накануне дня своего рождения он решает: "Уйду в монастырь!"
Женя сказал это так непосредственно, что какой-то сильно набравшийся гость, не разобравшись, приподнялся в кресле:
- Не надо, Женик! Как мы-то без тебя…
Остальные засмеялись. Женя поставил руку козырьком, присматриваясь, кто это сказал, видимо, по голосу не понял.
- Гм… Думал, что Серега. Но Серега, смотрю, уже не с нами. Я продолжу, с вашего позволения… В день рождения герой встает пораньше, и - уходит. Дальше - уже действие в монастыре. Да, а должно быть понятно, что у героя… какая-то неудачная любовь. Без уточнений. Он один, совсем один. Он уже не может понять - способен ли он вообще любить. Поскольку он мужчина, то идет в мужской монастырь. Его принимают, и он начинает там жить. Но служить Богу не очень получается. Его пытаются склонить к близкой дружбе несколько монахов…
Я оглянулась в поисках Вари и услышала громкий детский смех из зимнего сада. Я очень надеялась, что им ничего не слышно из того, что говорится сейчас здесь.
- Но он не за этим пришел в монастырь… Напоминаю, это должна быть комедия, очень смешная… с трюками… Такая… французская, в духе Бельмондо… Потом несколько монахов его все-таки соблазняют, почти насильно… и вдобавок в него влюбляется настоятель монастыря…
- Женечка… - подала голос Антонина Филипповна. - А монастырь-то - какой? Католический?
- Почему? Православный, конечно… Это же в России должно быть, все узнаваемо, все наши проблемы…
- Но, Женечка, нехорошо как-то… наши батюшки разве?.. Ой, не знаю.
Думаю, не одной мне в этот момент стало жалко его маму.
- Мамуся, - Женя подошел к маме, обнял ее, - ты слушай дальше, это же комедия. Значит, там все понарошку. - Он поцеловал Антонину Филипповну и продолжил: - А дальше он сбегает из мужского монастыря. Переодевается в женщину и поступает в женский монастырь. Там в него влюбляются несколько женщин, причем кто-то из них знает, Что он мужчина, кто-то - нет. И в результате он там влюбляется сам.
- В настоятельницу, - добавила, похоже, Ольга.
- Нет, в послушницу. Которая как раз к нему сначала равнодушна…
Наверно, не надо было мне целоваться с Женей. На середине его рассказа мне стало как-то нехорошо.
Я смотрела на него - и не могла понять, зачем я это сделала. Я - с разодранной душой. Моя дочь Варя - тоже. Она скоро с моей помощью вообще не будет понимать - где верх, где низ, что хорошо, что плохо.
Мы зачем-то приехали в дом к этому непонятному человеку, с которым я стала дружить без всякой задней мысли, будучи уверенной, что здесь вообще все искренне и чисто. Потому что, если честно, я не очень верю в дружбу мужчины и женщины. Женщина-то может дружить просто так - разговаривать, в ресторан сходить, гулять с собаками или посмотреть вместе фильм или спектакль. А вот мужчина… Не будет он этого делать, если ему совсем неинтересно в мужском смысле. Он лучше один погуляет с собакой и сходит в ресторан. Или пойдет с товарищем - по крайней мере, всегда будет что обсудить и за что выпить. Я замечала, что даже пожилые мужчины - не настолько богатые, чтобы нацеливаться на чужую молодость, - дружат, разговаривают, "общаются душами" с женщиной, то и дело обозначая свой истинный мужской интерес: "Ах, все хорошо, да только жаль, что мы с вами не можем…" Не можем сделать что-то еще…
Я потихоньку вышла из каминного зала, намереваясь найти Варю и, наверно, поехать домой. Зачем, зачем было разрывать душу девочке… У меня опять потекли мысли в знакомом направлении - без всякого смысла, без пользы. Саша, как же ты мог… Ладно - я… Ну а Варя-то…
Я дошла до того же угла с монстерами и громадным, оплетающим стену фикусом, села на какой-то подвернувшийся то ли пуфик, то ли табурет и стала плакать. На меня вдруг навалилась вся моя глупая, легкомысленная жизнь - все эти в пустоту, в песок ушедшие годы с Виноградовым. И куда привело меня терпение, смирение, прощение всего - всего! - и любовь, бесконечная, преданная, искренняя любовь? Куда? В полный жизненный аут? В тупик, из которого непонятно как выходить… С бедной, растерявшейся Варькой, невероятно полюбившей полузнакомого ей доселе Виноградова за последние полтора года, и с новой жизнью, зародившейся у меня внутри по каким-то невероятным законам… Каждому крест - по силам. Да, я не ропщу. Я, такая бесхребетная чухонка, тащила, тащу и дальше буду тащить. Но дети-то мои почему должны страдать за меня, за мою глупость, за мои грехи и слабости, за непростительную доверчивость и непрактичность?..
Саша - оборотень. Все мои мечты и планы были просто миражами. Как можно было поверить ему, зачем я завела второго ребенка от человека, который прогулял всю мою первую беременность и даже не пришел в роддом?
И почему ну никак, никак не проходит боль? То чуть слабее, а то - опять. Вдруг накатывает такая тоска, и такой страх за наше будущее, и такая вина перед Варькой, про следующего я даже думать не хочу… Может, сходить к врачу и все решить - за сорок минут… Ведь я же не смогу, не потяну, я не боец… Мне придется опять унижаться перед Виноградовым, а он будет пользоваться моей слабостью… Нет! Никогда больше я не буду с ним… Я просто не смогу… Я никогда не забуду этой ночи - в Митине, с Милкой… И всего остального, всех его сдирающих мою кожу слов… Есть слова, имеющие силу поступка… И потом - Варя… Я никогда больше не вовлеку ее в наши отношения, для ребенка достаточно одного раза, когда вчера у тебя была семья, а сегодня ее нет… Эти ее глаза, доверчиво смотрящие на Виноградова, ее слезы, когда она спрашивала меня: "Значит, меня не за что любить, да, мама? Раз он ушел от меня?"
Я плакала, плакала, у меня не было с собой ни платка, ни салфетки - сумка моя осталась на втором этаже. Я не очень представляла, как туда пройти. Где-то рядом с кухней должна быть ванная, мы туда заходили с Варей… Но как найти кухню… И я дальше плакала, и никак не могла остановиться, это был момент, когда реальность наконец предстала передо мной с жестокой откровенностью.
Я ращу ребенка и периодически живу с его отцом - по его желанию. Я, по его же желанию, завела второго ребенка. Японцы отсчитывают день рождения человека со дня его зачатия. Я не японка. Но так было и с Варькой. Как только она завелась у меня в животе, я считала ее уже своим ребенком. А как иначе… Если старого, полуразложившегося, лысого, беззубого сына старуха мать называет "мальчик мой", то почему я не могу считать крошечного зародыша внутри меня своим ребенком? И я не хочу, не буду от него избавляться… Но как же мне быть… Ведь еще надо растить Варю, ей нужно внимание, ей нужны мои силы… А работа?.. О господи… ну что же мне делать… А Виноградов сейчас целует котенка, смеется, пьет…
- Подождите. - Чья-то рука с платком закрыла мне рот, видимо желая меня высморкать. - Сейчас… Не надо так… Идите сюда. - Большие руки в мягком свитере обняли меня, спрятав от окружающего мира.
Я затихла. Не открывая глаз, я почувствовала легкий еловый запах с едва уловимой горчинкой. М-м-м… я знаю этот запах, знаю, я много лет покупала его для Виноградова… Господи… меня затрясло, темнота вокруг меня сгустилась, меня, видимо, еще крепче обняли, и я ощутила, что земли, вернее, табуретки больше подо мной нет, что я плыву или еду куда-то… было темно, тепло и ужасно легко…
- Ну вот, хорошо, не нужно, уже наплакались… Или еще немножко? - Голос был совершенно незнакомый.
Но слезы действительно перестали течь. Я чуть-чуть посидела в темной, теплой клетке чьих-то рук и стала вылезать.
Я увидела перед собой незнакомое лицо. И знакомое одновременно.
- Я не узнала ваш голос… - услышала я собственный голос, охрипший от слез. - И вас сначала не узнала. Вы совсем другой.
- Надеюсь, я не похож на того, кто вас обидел.
- Нет… Нет. Вы на себя не похожи… когда вблизи. И на него - нет.
- Очень внятно объяснили. - Мне показалось, что он улыбается в темноте. - Ай-яй-яй… - Он сел вместе со мной на руках, убрал мои намокшие от слез пряди с лица и еще вытер мне лицо платком. - Платочек возьмете, постираете и вернете мне в первый рабочий день. - Анатолий Виноградов, а это был, теперь я это точно видела, - он, сунул мне в руки мокрый платок.
- Я… не пойду к вам на работу… я не могу…
- Это почему? Не нравится? Ну подождите, подождите, вы не плакать опять собрались?
- Нет. О работе я не могу сейчас… думать.
- Хорошо. Это потом. А вы вот сядьте, - отсадил меня со своих колен. - И расскажите мне. Хотите, проведу допрос? Профессиональный?
- А… вы допросы проводили?
- А то! Вы же ловко меня сразу раскусили! Тупой чурбан, вояка, фээсбэшник…
- Женщины любят военных. - Я, к ужасу своему, засмеялась. - У меня, кажется, истерика, извините.
- Нет, почему, это вы шутите. Слава богу. Пойдемте куда-нибудь, вы попьете водички, умоетесь и расскажете мне, кто же или что же вас так обидело. Вы не курите?
- Н-нет…
Несколько раз за восемь лет, что я не курю, когда меня совсем срывало, не выдерживали нервы, мне даже снилось ночью, что я курю. Но курить я не начала. Из-за Варьки, из-за моей бесконечной вины перед ней. Она заслуживает не такой жизни, не слез моих, не страданий, которые она делит со мной честно и наивно. Еще не хватало, чтобы от меня при этом ужасно пахло и по нашему маленькому с ней дому перекатывались клубы вонючего дыма.
Я горжусь, что, сколько бы Виноградов ни подбивал меня начать курить - он сам не курит, но любит курящих женщин, вопреки расхожим представлениям о поцелованной пепельнице, - я не начала. Хотя он мне ставил на вид, что раньше, до родов, я нравилась ему больше, - когда от меня пахло пороком - сигаретами, коньяком, иногда и другими мужчинами - так ему казалось… А теперь от меня пахнет куриным супчиком и порошком "Тайд - лимонная свежесть"… Это, конечно, все фантазии, если иметь в виду, что у него практически отсутствует обоняние. Но дело в принципе. Какая женщина больше возбуждает.
- Жаль, правда?
- Что-что?
Анатолий Виноградов рассмеялся. Искренним и очень приятным смехом. Ага. Вот теперь только недоставало поцеловаться еще с ним, почувствовать с радостью и удовольствием его набухшую плоть… Я резко встала.
- Спасибо, Анатолий Михайлович. Я… В общем, у меня просто в жизни все сложилось сейчас так… одно к одному…
- Лена, давайте как-то проще, называйте меня Толей, тем более что вы не хотите ко мне на работу. Что у вас произошло? Раз вы сидите и плачете здесь в одиночку, значит, рассказать вам толком некому. Вот возьмите и поплачьтесь сильному мужчине. - Он улыбнулся. - Сядьте хотя бы. Ну вот… Хотите, я вас одной рукой обниму?
- Нет, спасибо.
- Вы не обиделись, что я вас так?.. - Он развел руки, показывая, как он меня пытался спрятать от навалившихся на меня фантомов моих бед.
Я подняла на него глаза. Ну что мне ему сказать? Что я такая слабая, переломанная, растоптанная-перетоптанная своей любовью, ищу теперь хотя бы временного пристанища? И полчаса назад я пряталась с Женей - от реальности? И что вообще мне холодно и страшно?
- Не знаю.
- Ну еще раз попробуйте.
- Нет, спасибо, - ответила я и попробовала.
Минуты две я посидела в тишине и теплоте, слушая ровное, мощное биение его сердца, потом сказала: