Я стала мерзнуть. Я подумала, с удовольствием бы сейчас допила вино, которое Женя мне налил на кухне. Действительно, чудесное красное вино, терпкое, ароматное, густое. Я вспомнила, как Саша… Ну а что мне еще вспоминать, если я была как ниточка за иголочкой… У иголочки-то, правду сказать, этих ниточек разноцветных ой как много было… Такой узор причудливый за годы получился - любви, встреч, расставаний, увлечений, ошибок. И только я - надежная, крепкая ниточка, покорно ждала, когда же опять настанет мой черед, мой выход, моя линия в чужом рисунке…
А вспомнила я, как в Турции Саша Виноградов стал напиваться до положения риз, а я этому помешала. И тогда он затосковал. Пытался кормить с Варькой кроликов салатными листами и морковкой, их специально оставляли на роскошном шведском столе, и целыми днями тосковал, глядя на Средиземное море и с отвращением листая "Бесов".
Книжку он взял то ли из протеста, ощущая, что не может уже бороться с пустотой, то ли в виде особого кокетства, а может, чтобы показать мне - вот ты, дура, читаешь с удовольствием бред собачий, а я - давлюсь, но читаю Достоевского.
Однажды я смотрела на небритого, смурного, недопившего Сашу, и у меня пронеслась мысль, я не смогла ее остановить, хотя и ужаснулась ей: "Господи, как я хочу встретить кого-то другого…"
И теперь получается: я же просила Господа о встрече с другим человеком. Просила для себя, Господь решил начать с Саши. Но может быть, иначе и не получится? Иначе я и не оторвусь от него? Хорошо бы, моя встреча состоялась еще в этой жизни… а не когда я стану кошкой или цветочком…
До самого последнего дня нашей жизни с Сашей мне казалось, что я ему очень нужна как женщина. Я была не подготовлена его мужским равнодушием или охлаждением - их как будто и не было. Но уж кому, как не мне, было знать, что дикий секс - плохая основа для совместной жизни. Первая же женщина, которая предложит ему даже не что-то более дикое, а просто это же, - уйдет с ним. Надолго, накоротко ли, но новизна ощущений победит привычку - просто по-другому растут другие ноги и другого цвета волосы, сквозь которые надо продраться к лону наслаждения…
Я бродила, бродила по дорожкам и представляла - какой прекрасный, наверно, этот сад весной и летом… Как странно - я прирожденный садовник, у меня великолепно растут цветы - из семечка вырастают коллекционные экземпляры. Я обожаю все, связанное с землей. Вот только земли у меня нет. Все было не до того. Когда подумаешь - четырнадцать лет с Виноградовым и без него - становится страшно. А пронеслись они как-то совершенно незаметно.
Сначала я просто любила. Мы встречались, расставались, все было прекрасно и внове… Где-то на второй или третий год я поняла, что хочу выйти за него замуж, но я боялась его спугнуть, услышав от него несколько реплик на этот счет. Потом мы расстались на год. Затем опять был медовый год. Вдруг Саша резко захотел ребенка. Варька, так же как и тот малыш, который сейчас потихоньку рос у меня в животе, почему-то не зачалась сразу. И Саша тоже нервничал и сердился.
Когда Варька появилась внутри меня, он уже не был готов к мысли об отцовстве. Он пропал на два месяца, потом появился с извинениями и признаниями. Поскольку в первые три месяца удовольствия желательно очень ограничивать, ему пришлось искать их где-то в другом месте. Но он исправно мне звонил и справлялся о моем здоровье, доводя меня до тихой истерики. Он даже отвез меня в роддом. Я спросила его, пока мы ждали в приемном покое:
- У тебя кто-то есть?
- Посмотри на себя, кенгуру!
Он хотел пошутить, но я расстроилась - еще бы, мне так хотелось услышать какие-нибудь хорошие слова за два часа до родов…
После родов Саша появился, только когда смирился с тем, что мальчика не получилось, - Варя уже вовсю улыбалась и гукала…
И я все ждала, что Саша сделает мне предложение. И когда ходила беременная, и когда родилась Варька, и когда она стала подрастать, оказалась внешне очень похожей на Сашу, и он, как мне казалось, полюбил дочку. Я думала: "А что еще-то нужно для счастья? Вот есть я, вот Варя, мы так его любим, и он нас как будто - тоже. Почему же, почему?.."
Мои размышления прервал посторонний звук. Я увидела, как из гостевого дома вышел мужчина. По силуэту мне показалось, что это Толя Виноградов. Я не могла понять, хочу ли я с ним разговаривать - о чем, зачем… Лишь бы не думать о Саше и всей моей глупой с ним жизни? Стоит ли для этого говорить с другим… Но мне не пришлось выбирать. Он тоже, видимо, увидел меня и пошел прямо ко мне.
Наверно, он заметил меня еще из окна. Неужели для этого вышел? Подойдя ко мне, он ни слова не говоря протянул платок. Я засмеялась:
- Да я больше не плачу. Спасибо.
- А что же вы делаете ночью, одна, в чужом саду?
- В чужом заснеженном саду… - Я посмотрела на Толю. Хотела договорить стихи: "следы чужие полустерты…" Но не стала.
Я смотрела на него, и мне вдруг остро захотелось, чтобы он опять близко подошел ко мне и спрятал меня в своих объятиях. Он не подошел и не спрятал. Он сказал:
- Вы романтичны. Наверно, любите стихи?
Это прозвучало как: "Вы не ходите в клуб знакомств, кому за…"?
- Наверно…
- Вы ждете кого-то?
Я пожала плечами:
- Нет, конечно… Мне не спалось. Я решила подышать воздухом.
- О чем вы думали?
- Вы действительно хотите это знать?
- Почему нет?
- Я скажу, хотя, скорей всего, вы испугаетесь.
- Вы хотите кого-то убить?
Я засмеялась:
- Нет. Вы совсем другого испугаетесь.
Он улыбнулся:
- Попробуйте.
- Мне все время не дает покоя одна мысль. Есть такой закон, я его давно поняла: женщина привыкает и от этого любит, мужчина привыкает - и перестает любить. Вот я и думаю, что это? Ошибка Создателя? Его ирония? Какой-то сбой в программе?
Толя, который очень внимательно меня слушал, добавил:
- А может, так было задумано?
- Ну да… Плодитесь! Ты полюбила? Так плодись и выращивай плоды своей любви. А он пусть пока бегает и ищет, где можно еще расплодиться. Чтобы нас было еще больше, страдающих от несовершенства чьего-то замысла. Ведь пришлось даже корректировать словами - раз не получилось на деле.
- Критикуете замыслы Создателя?
- Он и сам, по-моему, был не очень доволен результатами… Иначе откуда тогда все эти слова: "не прелюбодействуйте, смиряйтесь, терпите"… Как будто указан единственный путь, как избежать страдания, неизбежно возникающего вместе с жизнью.
- Неужели это возможно?
- Наверно. Только сложно. Ставить себе хоть какие-то ограничения. Не впадать в отчаяние от горя. Терпеть боль. Смиряться с потерями, если они невосполнимы.
- Понятно. Интересно. Так чем вы хотели меня испугать?
- Умничаньем.
- А, ясно. - Он как-то странно посмотрел на меня и покачал головой.
- А у вас есть дети?
Он как будто не удивился резкой перемене темы.
- Есть. Дочь. Она уехала со своей мамой в Канаду.
- Зачем? Зачем мама уехала?
Толя пожал плечами и ответил не сразу:
- Я слишком долго играл в войнушку. И слишком увлеченно. А Лиза хотела жить, сегодня. С мужчиной, с мужем, радоваться, а не бояться…
- Извините, если сделала вам больно…
- Нет. Уже не больно. Уже года два как… Нормально.
- А дочка большая?
- Постарше вашей Вари. Так бойко стала говорить по-английски, что даже как будто акцент в русском появился…
- Она красивая была, ваша жена?
- Красивая. Была и есть. - Анатолий Виноградов прищурился.
Ну конечно. Как же это я забыла. Есть женщины, которых и после развода считают женой, и любят, даже если они живут с другими. А есть женщины - на которых никогда не женятся и не любят, даже если живут с ними.
- Вы тоже красивая, Лена, - зачем-то добавил он.
- Спасибо.
К счастью, мне уже не хотелось, чтобы он обнял меня.
- Хотите, дам вам хороший совет - по поводу вашего отчаяния.
Мне стало так неловко, словно я напоказ выставляла свою болезнь. И привлекала практически чужого человека к лечению.
- Дайте. Только пойдемте по дорожке. Я мерзну.
- А хотите - прогуляемся по поселку? Здесь везде охрана.
Я ждала, что он продолжит, это было бы так естественно: "Да, собственно, со мной вам нечего бояться!" Но он ничего такого не сказал. Я подумала, не взять ли мне его в этой связи под руку, хотя бы чтобы не грохнуться. Но тоже не стала.
Мы вышли за ворота и направились по дороге, хорошо укатанной автомобилями. Похоже, что в поселке в субботу - воскресенье кипит бурная жизнь. Еще бы. Нет ничего лучше, чем уехать от городских суеты и смрада на все выходные. В театр можно и среди недели сходить. А два дня - топить печь, разгребать чистый снег большой деревянной лопатой, просыпаться утром оттого, что с крыши упал огромный ком снега, испугав воробьев…
Не знаю, заметил ли Толя, что я погрузилась в свои воспоминания, но он продолжил:
- Это, кстати, посоветовал бы вам любой хороший психолог. Кроме того, я пробовал это сам, когда не мог избавиться от ненужных и навязчивых… гм… воспоминаний. Не бегите от своих мыслей. Не обманывайте себя. Сформулируйте четко и по возможности правильно то, из-за чего вы переживаете. Постарайтесь понять, что мешает вам обрести покой. Будьте жестоки с собой. В какой-то момент это просто необходимо.
Даже самый умный, тонкий и умеющий чувствовать мужчина не может понять, что ощущает женщина, когда мужчина, от которого она ждет ребенка, сказал ей: "Ты мне больше не нужна, и то, что у тебя внутри, - тоже". И это вовсе не значит, что она продолжает его любить. А разве ненависть не может мучить больше, чем любовь? А обида? А желание отомстить?
Я знаю и могу сама объяснить: пока в душе ненависть и обида - тяжело. Как только избавишься от них, простишь - становится легко. Гениальный наказ Создателя: прости должникам своим. Но какое колоссальное усилие воли для этого требуется! Какая постоянная, напряженная работа души… Если встать на колени и простоять четверо суток на полу, лишь отпивая маленькими глотками воду, и молиться, молиться - может, мне и полегчало бы. И ушли бы обида, ненависть и страх перед будущим. Не исключено, что я лично свихнулась бы. А дочка Варя улеглась бы с температурой сорок, голодная и несчастная, никому на всем свете больше не нужная.
- Вы не слушаете меня? - Толя Виноградов чуть обиженно улыбнулся.
- Я… Да, простите, задумалась. Я постараюсь…
- А вы не хотите рассказать мне, что у вас произошло? Почему вы так отчаянно плакали вчера вечером?
Я покачала головой:
- Нет, наверно, это лишнее.
Зачем бы я стала рассказывать ему, какая я жалкая, и брошенная, и вся несчастная, и денег у меня осталось - только-только, и работы нет… И Сашу Виноградова я достала, и маму его Ирину Петровну. И Нинуся бы меня с удовольствием лампой бронзовой убила, чтобы я Сашу не доставала… Любовью своей неземной…
Толя Виноградов как будто услышал мои грустные мысли и сказал:
- У вас просто замечательная прическа. Вам очень идет.
"Прической" он назвал мою растрепанную косу, которую, конечно, давно пора остричь. И сделать нормальную, модную стрижку, которую надо укладывать каждый день…
- Вы сказали - вы разошлись с отцом Вари?
- Да.
- Почему?
- Потому что мужчина не может жить долго с одной женщиной.
- Да? - Толя посмотрел на меня. - Вы имеете в виду отца вашей дочери?
- Я имею в виду вообще мужчин. Вы так созданы.
- Ясно.
Наверно, я сказала это так категорично, что он не стал никак комментировать. А что, собственно, он мне мог сказать в ответ, этот лазутчик из чужого стана, с большими теплыми руками?..
Мы шли с ним мимо высоких заборов, возле каждого участка были посажены деревья или кусты, в соответствии со вкусом хозяина. Кто-то нетерпеливый насадил, видимо, сразу взрослые деревья, и часть деревьев не прижилась, кто-то сажал маленькие сосенки, кто-то кусты, и сейчас под снегом трудно было понять - какие именно. Я вспомнила совсем некстати, как прошлым летом мы обсаживали с Виноградовым барбарисовыми кустами наш забор с внешней стороны и как потом все трое ухаживали за малышами, которые тут же заболели от соседних дубов мучнистой росой.
Вспоминая, я замолчала. Толя тоже молчал. Так мы и шли по пустому поселку, мимо чужих чугунных ворот, слыша только скрип наших сапог и думая каждый о своем.
Через несколько минут Толя улыбнулся и показал мне высокую башню на какой-то даче, построенной в стиле боярских палат - с луковичными башенками, многоступенчатыми переходами на этажи. На самом верху на фоне светлого зимнего неба, как будто освещаемого ночью снегом, был хорошо виден флюгер в виде то ли домового, то ли лешего - доброго, толстенького, хитроватого. А я вспомнила своего дядьку, маминого старшего брата Алешу, которого я очень любила в детстве, особенно после того, как умер папа. Я хотела рассказать про него Толе, но, подумав, не стала.
Дядьку все звали Лешик, он внешне действительно походил на лешего, только был не хитрый, а простоватый. Его так легко можно было обмануть, спрятаться в шкафу, а потом выпрыгнуть со страшным криком, и он пугался, смеялся. Как-то раз мы с его детьми набрали на даче лесных орехов, еще зеленых, и сказали ему, что Ксеня, жена его, просила сварить из них компот… Он поверил, вооружился черпаком, большой кастрюлей, долго мыл орехи…
Дядька прожил с женой Ксеней тридцать лет, они родили и вырастили четверых детей, одного похоронили. Лет семь назад он разбогател - успел ухватить на своем комбинате, где работал замдиректора, когда комбинат закрывался.
И дядьку словно подменили. Он вдруг резко захотел под старость лет упругого тела и чужой юности рядом с собой. Юное тело нашлось сразу, стояло наготове в боевой раскраске в соседнем магазине, раскладывало кефир по полкам. Забыв надеть под рабочий халатик трусы, ненароком наклонилось и объяснило дядьке, стекшему по стенке в полуобморочном состоянии:
- Я еще маленькая. Просто так - не дам.
На следующий день дядька принес духи, часы и билет на "Спартак" в Большой театр. И услышал в ответ:
- Ты не понял. Я маленькая и очень честная. Я за деньги не могу. Понимаешь?
Дядька увидел под халатиком розовые, сочные, твердые сосочки. Собеседница сняла пальчиком с дядькиных губ прилипший волосок. Пальчик пахнул мокрой, маленькой, нежной дырочкой, о которой он думал всю ночь и весь день. Дядька облизал пальчик. А юная фасовщица, метнув осторожный взгляд на пожилую товарку, протирающую лотки из-под творога, облизала свой же пальчик, обслюнявленный дядькой.
Дядька, не задумываясь, развелся. Но в награду за свое предательство подарил безутешной жене кусок заповедной земли на северном побережье Болгарии, с прекрасным пресным озером.
"Пресное" по-болгарски - "сладкое"… По берегам его растут, как трава, низкорослые ярко-красные маки, стелется дикая карликовая мальва с маленькими лиловыми соцветиями, а в расщелинах острых, словно губчатых скал живут огромные жуки с черными, переливающимися жемчугом панцирями и быстрые, нежно-серебристые гадюки…
На следующий день все было очень хорошо и просто. Гостей осталось человек десять, включая нас. Мы гуляли, ели очень вкусные блюда, которые волшебным образом появлялись и исчезали, играли в фанты на подарки, заботливо приготовленные Жениной мамой. Варя выиграла, думаю, не случайно, большую красочную книгу сказок. Никто ни с кем - по крайней мере со мной - не целовался. Я не плакала по углам и почти не думала о своей глупой жизни. Толя то и дело сосредоточенно говорил с кем-то по телефону, Женька несколько раз приобнял меня, проходя мимо, но в кусты больше не тащил. Ольга ходила красивая, с переливчатыми тенями, которые казались то фиолетовыми, то зелеными, а сама она от этого еще больше смахивала на ведьму, и все пересмеивалась с Жениной мамой.
Часов в двенадцать, наконец, приехал Женин сын Сева. Он оказался тоненьким молодым человеком достаточно невразумительной наружности. Интересно, подумала я, какая же была у Жени та самая жена - из юности… Мне Севу представили как будущего коллегу - он учился на театроведении в ГИТИСе и уже писал для журналов о театре. Юношу вовсю стала опекать Ольга, и он вовсе не был против. А я радовалась, что наконец-то перестала натыкаться на ее требовательный и несчастный взгляд.
Варя была счастлива - огромные пространства и снаружи и внутри, а также новый друг Петя, второклассник…
Вечером у Жени был спектакль, поэтому вся компания уже в четыре часа стала собираться в Москву. Женька, правда, предлагал всем остаться, особенно мне, но я решила ехать.
- Мам, а можно мы к Пете на дачу приедем? - Варя по-детски первым делом натянула шапку и теперь сосредоточенно застегивала липучки на ботинках.
- Когда-нибудь… обязательно.
- А он к нам… в Клопово?.. - Варя договорила тише, посмотрела на меня и снова наклонилась к уже застегнутым ботинкам.
- В Клопове нечего делать, там клещи и… и…
Варька подняла на меня глаза, полные слез. Я такими же глазами посмотрела на нее.
- Варя, три-четыре!..
Мы одновременно запрокинули головы и так их подержали. Потом опустили. У Варьки не скатилось ни одной слезинки, у меня - одна маленькая, которая не удержалась в глазу.
- А я вот с платками стою, готовлюсь…
- К миссии милосердия?
Толя Виноградов стоял в накинутой куртке и улыбался, глядя на нас.
- А зачем вы головы поднимали наверх?
- Слезы обратно загоняли…
Он засмеялся:
- Прекрасный женский мир. И детский… - Он посмотрел на Варьку: - Поедешь в моей машине?
Умная Варя не спросила: "А дядя Женя?" Она посмотрела на меня, я пожала плечами.
- А как вы узнали, что мы без машины?
Толя Виноградов весело посмотрел на меня:
- Разведка боем. Еще секунду назад не был уверен.
Я беспокоилась, что обидится Женя, но он только дружелюбно махнул рукой:
- Прекрасно! А то я слова бубнить буду, повторить надо перед спектаклем - кассету вставлю с репликами партнеров. Это премьера, кстати, ты пришла бы…
- Обязательно, Женя. Спасибо, все было прекрасно…
- Ну не все… - Он улыбнулся и поцеловал меня в щеку, но возле губ. Со стороны могло показаться, что мы целуемся. Наверно, так он целуется на сцене.
- Сценический поцелуй, да, Женька?
- Ага, а вот… - он все-таки чуть оглянулся, Толя как раз отошел с кем-то попрощаться, - вот киношный… - Теперь уже он поцеловал меня по-настоящему. - Приезжайте еще. Ладно?
- Конечно. - Я порадовалась, что не накрасила губы липкой светлой помадой, а только чуть мазнула из Вариной баночки клубничным блеском.
- Мм… - Женька почмокал губами. - Клубничный десерт…
В машине Толи Виноградова мы сели с Варей, как привыкли, на заднее сиденье.
- А нельзя ли маме сесть вперед? Ведь Варе уже можно одной ехать сзади? - Он обернулся и смотрел на нас.
Я быстро взглянула на Варьку. Она, похоже, растерялась. Мы обе молчали.
- Ну понятно.
- Мы так привыкли…