Я приотстала, чтобы наблюдать за Годриком. Он вернул мне поводок Храбреца и шел теперь, почти не отрывая ног от земли и засунув руки в карманы.
Храбрец семенил рядом со мной, то и дело нюхал сумку и выглядел очаровашкой. Я уже питала к нему самые теплые чувства. Когда поблизости не было Джонатана, тоску по нему скрашивал Храбрец. Теперь он видел хозяев в нас обоих.
– Рик всегда такой? – спросил Дуайт.
– О! Разумеется, нет. Сегодня наш Рик слишком уставший, – вполголоса сообщила я. – Знаете ведь, какая она, актерская жизнь: ночь напролет репетируют, заучивают роли…
– Выпивают, – подмигивая, прибавил Дуайт.
– Ну что вы, Рик не из таких, – возразила я, вспомнив о задумке Пейдж сделать из Рика английского джентльмена, выходца из знатной семьи. – Работа для него превыше всего. Он постоянно совершенствуется, читает… – Я изобразила на лице восторг. – А теперь только и думает, что о нынешней роли. А вообще очень любезен и прекрасно воспитан.
В минуту, когда я произносила последние слова, Рика огибали две бегуньи. Сам он, точно де– ментор, продолжая шаркающей походкой идти вперед, и не подумал посторониться.
– Десинхроноз, – торопливо пояснила я. – Постоянные перелеты…
Но Дуайт не смотрел на Рика – провожал взглядом бегуний.
– Видели? Поняли, кто это был?
Я изогнула шею, но женщины уже исчезали из вида.
– Нет.
– Риз Уизерспун! Наверное, с личным тренером. Тут кого только не встретишь, когда идешь, к примеру, выгулять собаку.
– Серьезно?
– Конечно. Вон в тех домах живут одни звезды.
Дуайт принялся перечислять имена знаменитостей, что обитали в этих местах, потом стал рассказывать, в какие минуты их подлавливали с камерой его друзья-фотографы.
Наконец мы выбрали уютный тихий уголок, с волшебно льющимся сквозь листву солнечным светом. Я села на скамью и стала наблюдать, как Дуайт велит Годрику отойти дальше или приблизиться, чтобы поймать момент и заснять знаменитую артистическую чувственность.
Всякий раз, когда Дуайт подносил камеру к глазам, выражение Годрикова лица машинально делалось застенчиво-кислым. С таким видом фотографируются мужчины по всей Британии: брови приподняты, странно-извинительная полуулыбочка – будто нечаянно испортил воздух – и слегка ссутуленные плечи. Дуайт давал подробные рекомендации, Годрик выслушивал, устремлял взгляд вдаль, но в самое ответственное мгновение корчил ту же гримасу. Зрелище походило на попытку усадить плюшевого мишку: так и кажется, что цель достигнута, но едва убираешь руки, и игрушка снова валится на спину.
– Может, прибегнешь к такой хитрости, Рик: секунды три смотришь в сторону, повора– читаешься и думаешь о том, что любишь больше всего на свете? – предложила я, вспомнив совет премудрой учительницы по домоводству. Я благодаря этому трюку на многих снимках казалась олицетворением радости: обнимаешься с прыщавыми юнцами, а сама вспоминаешь, как ела морковный пирог Нельсона. – Попробуй!
Годрик взглянул на меня как на дуру.
– Хочешь, чтобы я задумался о Гамлете? Или о затонувшем "Титанике"? По-твоему, это поможет? Больше всего на свете я люблю отнюдь не то, чем бредят выпускницы частных школ.
– Хорошо, представь, что тебе предлагают сыграть Гамлета в Национальном театре. Скажем, с Кейт Уинслет.
Годрик поднял глаза к небу и снова окинул меня пренебрежительным взглядом.
– С какой стати я должен прислушиваться к твоим советам? Ты ни черта не смыслишь в драматическом театре!
– Не прислушивайся, ты же у нас великий знаток, – сладким голосом произнесла я. – И позировал перед фотографами сотню раз.
Я переключила внимание на Храбреца: стала учить его командам "сидеть" и "стоять", пуская в ход последние кусочки курятины.
Цирк продолжался еще минут двадцать, с тем же результатом. Точнее, без результатов. Я же весьма неплохо проводила время: сидела себе в тени, наблюдала за ньюйоркцами, что выгуливали собак, катались на роликовых коньках, пробегали мимо, спорили, поглощали ланч, нежились на солнышке. И любовалась очертаниями Манхэттена, вырисовывавшимися над верхушками деревьев, будто декорация к фильму. Некоторые из прохожих задерживали на Рике взгляд, наверное, узнавали. Или просто гадали: что за пасмурного типа фотографируют?
Заметив, что лицо Рика порозовело от солнца, а Дуайт уже сам не свой, я предложила:
– Может, сделаете перерыв и сходим перекусим? А потом подыщем место получше?
Слава богу, оба тотчас последовали за мной по широкой аллее в глубь парка. Я остановилась у палатки с мороженым и настойчиво порекомендовала освежиться холодненьким. Годрик посопротивлялся, но в итоге последовал моему совету и купил рожок с шоколадно-фисташко– вым мороженым, которое принялся есть с детской жадностью, что никак не соответствовало его печальному облику.
– Привели дружка, чтобы побегал с другими собаками? – поинтересовался Дуайт, кивая на Храбреца.
Тому наскучило быть умницей, и он потявкивал на прохожих.
– Нет, – ответила я.
В памятке Синди было указано, что бегать с другими собаками Храбрецу можно лишь на трех платных площадках. На одной в определенные периоды даже спариваться с подругой.
Дуайт засмеялся.
– Думаете, здесь ему не место для игр? Знаю я, как вы, дамы, трясетесь над своими любимцами!
Я хотела было сказать: собака вовсе не моя но тут обнаружила, что поводок натянут по всей длине и Храбрец исчез из вида. Мы стояли как раз у кустов – он скрылся за зелеными ветками.
У меня замерло сердце.
– Храбрец! – позвала я. Сначала негромко, дергая поводок. – Ко мне! Слышишь? Ко мне! –Я повернулась к Дуайту. – Простите. Я его дрессирую. На редкость упрямый пес.
– Что, не можешь с ним справиться? – надменно спросил Годрик. – Не понимаю, какой толк с такими возиться! Насадила на вертел, и дело с концом. Весит эта малявка не больше, чем твоя дурацкая сумка!
Годрик начинал действовать мне на нервы. Почему он считает своим долгом грубить? Особенно тем, кто пытается ему помочь?
Я встала, обошла урну и, посоветовав Годрику оставлять идиотские рекомендации при себе, пошла в кусты.
– Храбрец!
Пес был под деревом – стоял на задних лапах, вспрыгнув на даму-спаниеля, а та будто не понимала, что происходит. Ее хозяин, естественно, все понимал лучше некуда и весь трясся от негодования.
– А ну прекрати! – орал он, истерично махая руками. – Пошел отсюда! Вон! Вон! О боже! Позовите полицию! Кто-нибудь!
Храбрец лишь раз окинул его гневным взглядом: оставь, мол, нас в покое – и продолжал бесчинствовать.
Вот так история! Одно дело, когда тебя доводит до белого каления упрямый клиент, и совсем другое – когда выставляет на позор собственная собака! Понимаю: Храбрец всего лишь подчинялся законам природы, но кого это волновало?
– Храбрец! – не своим голосом прогремела я. Мои щеки от разного рода стыда были готовы воспламениться. – Храбрец! Это еще что! Сейчас же ко мне! Сию секунду!
Доделав свое дело, Храбрец спрыгнул с подруги – та покачнулась из стороны в сторону – и помчался ко мне. Я наклонилась и, грозя пальцем, посмотрела на него как только могла сурово.
– Как ты мог! – процедила я сквозь стиснутые зубы. – Еще раз, и получишь по шотландскому загривку, плевать я хотела на твою родословную!
На мое утешение Храбрец присмирел и прижался к земле – сама покорность.
Я выпрямилась и приготовилась так же "пасть ниц" перед хозяином спаниеля. У меня никогда не было собаки, и я понятия не имела, как поступают в подобных случаях. Предлагают купить таблетку "наутро после"? Или сочетают парочку браком?
– Здравствуйте. Я Мелисса Ромни-Джоунс Добрый день. Боже! Мне ужасно неловко! Если хоть отчасти это послужит утешением, у него отличная родословная. И прекрасный вкус! Красавица! Как ее зовут?
Человек до сих пор был вне себя от гнева.
– Его зовут Король Карл!
Краска отлила от моих щек.
– Ой, простите… Э-э".
– Ваш чертов пес налетел на победителя выставки средь бела дня, а вы подходите и заявляете: вам неловко? – Владелец спаниеля кричал громче и громче, и я уже подумывала, не слишком ли близко к сердцу он все принимает? – Еще неизвестно, какую британскую заразу он разносит!
А я-то считала, ньюйоркцы доброжелательные…
– Послушайте, – пробормотала я. – Храбрец по большому счету американская собака, все его документы выданы "Кеннел-клубом"…
Человек тыкал в меня пальцем и приближался все ближе – как выразилась бы Габи, вторгался в мое личное пространство.
Хорошо бы, если бы она оказалась тут, подумала я. Уж Габи-то умеет улаживать публичные скандалы.
– Из-за таких, как вы, истинным любителям собак в парках лучше не показываться! – проорал владелец спаниеля. – Являетесь сюда со своими шавками и этим халатным отношением: "Дрессировка? Какое там! На всякие глупости у меня нет времени!" – Он прекратил трясти руками, изобразил собачницу с Парк-авеню и приблизился еще на шаг. – Может, если б вы поменьше сидели на своей жирной заднице, которая, позвольте заметить, едва вмещается в это платье, – в Британии что, нет тренажерных залов? – может, если бы побольше бегали по парку со своей собакой, а не объедались мороженым…
Меня передернуло. Собаку, конечно, поругать было можно, но…
– Что ты сказал?
Перед моим обидчиком, будто из-под земли, вдруг возник Годрик. Я только теперь заметила, какой он высокий: владелец спаниеля был на голову ниже. Дабы показать, сколь сильно он возмущен, Годрик даже снял очки.
Взбешенный собачник и бровью не повел.
– А ты кто такой?
– Что ты ей сказал? – потребовал Годрик.
– Так это и твой бобик? Ну, тогда все понятно!
Владелец спаниеля усмехнулся.
– Годрик, не надо, – взмолилась я, заметив, что вокруг уже собирается народ. – Давайте все успокоимся и…
– Я спокоен, черт возьми! – провизжал собачник. – А вот у вас явно проблемы!
Тут я, как ни старалась держать себя в руках, не на шутку испугалась. Ненавижу, когда на меня кричат.
– Послушайте… Прошу вас… – заикаясь, проговорила я.
– Не смей разговаривать с ней в таком тоне, – угрожающе произнес Годрик.
– Чего?
– Я сказал: не смей разговаривать с ней в таком тоне. Не понимаешь? Или просто дурно воспитан? И понятия не имеешь, как обращаться с дамой?
– Годрик, пожалуйста, не…
– Ты об этой толстой суке? – выпалил собачник.
Тут Годрик врезал ему кулаком по челюсти, и собачник зашатался.
Толпа ахнула. Услышав щелчки фотокамеры, я рванула к Дуайту сказать, что минута отнюдь не самая подходящая, и увидела, что снимает не только он. Откуда ни возьмись появился второй фотограф. Они с Дуайтом пихали друг друга локтями, борясь за лучшее место, с которого сцепившиеся Годрик и собачник смотрелись особенно эффектно.
О господи! Какой кошмар! У меня в голове промелькнула вереница страшных мыслей: Годри– ку покалечат знаменитое лицо. На Годрика подадут в суд. Пейдж возбудит иск против меня…
Я попыталась вспомнить, как вели себя в подобных случаях знаменитости. На ум пришел лишь скандал Шона Пенна с журналистами – Мадонна надела тогда на голову сумку. Нам этот трюк вряд ли бы помог. Схватив первое, на что упал взгляд, – собачью миску с водой, – я бросила ее в парочку фотографов, чтобы те с испугу прекратили снимать. Потом подскочила к ним, прижала руки к объективам камер и закричала что есть мочи, переключая на себя всеобщее внимание:
– Эй! Смотрите! Собаки сбегают!
Вообще-то так оно и было. Первым метнулся
в сторону спаниель, Храбрец последовал за ним. Собачник не без труда поднялся на ноги и неистово закрутил головой, глядя то на Годрика – хорошо же тот усвоил в школе правила драки, – то на убегающего победителя выставки.
Сжав кулак и ударив им по воздуху, скандалист помчался за собакой.
– Я еще вернусь! – проревел он. – Не надейтесь, что отделались так просто! Знаю я таких! Еще разберемся!
Я помогла Годрику подняться и принялась отряхивать траву с его водолазки. Сердце до сих пор испуганно колотилось, но я радовалась, что в состоянии скрывать страх. Умение владеть собой – корсет для души.
– Ты настоящий рыцарь, Годрик, но в следующий раз, когда надумаешь вступиться за даму, пожалуйста, сначала проверь, не притаились ли где папарацци. Хорошо?
– Мне нет дела, толстая ли у тебя задница, – пробормотал Годрик. – Этот скот не имел права так с тобой разговаривать. Верх нахальства! Терпеть не могу грубиянов! Недоделанный американский придурок!
Я чувствовала, что, несмотря ни на что, Годрик доволен собой. И во мне говорила гордость – особая, с привкусом средневековья. В то же время я негодовала, что он затеял драку.
Впрочем, никто прежде не защищал мою честь. Если, конечно, не считать Нельсона. А уж с помощью кулаков – ровным счетом никто.
– Вот это да! – произнес Дуайт. – Не желаете взглянуть?
Мы повернули головы. Фотограф держал в руке камеру и предлагал нам посмотреть изображения на экранчике. Лицо Годрика крупным планом: удивленное, гневное, искаженное от боли и, наконец, счастливое.
– Блеск! Ведь так? – воскликнул довольный Дуайт. – Нет, конечно, не лучшим образом они нам достались, тем не менее… Все получилось. Пять-шесть снимков будут просто отменные.
Меня же заботили не эти фотографии, а те, что были в другой камере, – ее, я не сомневалась, спешили унести прочь.
Глава 12
Говорят, ничто так не портит аппетит, как осознание своей вины. Согласна. Еще я почти забываю про еду, когда чего-то страстно желаю, хоть при обычном раскладе могла бы потягаться в обжорстве с Августом Глупом. Словом, обещанный Джонатаном романтический ужин, еще не начавшись, не сулил порадовать сполна.
Джонатан, сглаживая впечатление от несостоявшегося совместного ланча, заехал за мной на такси в шесть вечера, по дороге перенес все встречи на другие дни и отказался сообщить, куда мы едем. По-моему, он даже попросил таксиста немного повозить нас по городу, чтобы совсем меня запутать – мог не трудиться, я все равно не имела представления, где мы и в какую направляемся сторону. Наконец машина, повернув на перекрестке, остановилась у шаткой на вид речной пристани.
Местечко было, ей-богу, не во вкусе Джонатана.
– Ужин будет из рыбы? – предположила я, стараясь, чтобы в голосе не звучало разочарования.
– Не совсем так– Джонатан обвел набережную долгим взглядом и, взяв меня за руку, решительно повел к воде. – Пойдем!
Мы остановились у самого края пристани, где на зыбкой поверхности реки, ожидая нас, покачивалось суденышко. То была прогулочная двухпалубная конструкция с перилами на верхней палубе, что отнюдь не внушало доверия. Внизу почти угрожающе плескалась вода.
– Милости прошу!
Джонатан ввел меня по трапу на борт и жестом указал на ступени, приглашая подняться наверх. Мы были единственными пассажирами. Капитан с лихой небрежностью убрал трап и отдал швартовы. Судно, пошатываясь, отчалило от берега.
Взглянув на виды вокруг, я, едва подумав, вмиг забыла о морской болезни. Схватилась за поручень и принялась рассматривать небоскребы и прибрежные административные здания – поблескивавшую мозаику из стекла и стали, кирпича и мрамора. Солнце уже закатилось за крыши, лишь оранжевые пальцы еще пронзали небо, озаряя гладкие поверхности и каменные завитушки, что казались разноцветными драгоценностями и видоизменялись всякий раз, когда нас подбрасывало волной.
Джонатан приблизился ко мне сзади и крепко взялся за поручень. Я с радостью прижалась спиной к его груди, а он уткнулся подбородком в мою макушку, чтоб я чувствовала себя в полной безопасности.
– Все время забываю, что в Нью-Йорке кругом вода, – пробормотала я. Мои волосы трепал ветер – тонкие прядки развевались перед лицом. Вскоре от утренних переживаний не осталось и следа. – Как красиво – глаз не отвести!
– Правда? Очень рад. Помнишь, когда мы поднялись на "Лондонском глазе", ты, взглянув на раскинувшийся внизу город, почувствовала гордость? Теперь полюбуйся на мой Манхэттен. Обожаю этот вид. С реки и когда поблизости ни души. Особенно вечером. – Джонатан вытянул руку и указал на неровные очертания жилых домов и офисных зданий на берегу. – Все эти окна, квартиры… Люблю на них смотреть и представлять, что они повидали на своем веку. Корабли, людей, сколько лет и зим. Мы проплываем мимо и идем по своим делам. Они же год за годом стоят на прежнем месте. Занятно об этом размышлять. О зданиях. В них своего рода… надежность.
Я не произносила ни слова – стояла, прижавшись к его груди, и улыбалась.
Джонатан нежно поводил носом по моей шее.
– Хочу, чтоб и ты полюбила мой Нью-Йорк, Мелисса. Пусть у нас все будет на двоих – дом, друзья, жизнь. – Он помолчал. – Дело ведь вовсе не в том, где ты, что вокруг тебя. А в том, кто с тобой рядом. Знаю, ты меня понимаешь – это очень важно.
– Да. – Я поежилась, подумав о том, какая большая на мне ответственность. Можно ли сблизиться с людьми, которые настолько дольше знают Джонатана? И дорожат дружбой с Синди? Только…
Джонатан обнял меня.
– Давай помолчим, – прошептал он, поднимая к моим губам указательный палец. – И просто полюбуемся чудными видами.
Дальше мы плыли в полном безмолвии – одни на небольшом суденышке, окруженные мыслями. Я чувствовала себя настолько счастливой в объятиях Джонатана, что не замечала, как нас покачивают волны, и очнулась, лишь когда мы причалили к берегу у ресторана, а на трапе чуть не поскользнулась в своих роскошных туфлях.
Ресторан был отнюдь не рыбной забегаловкой. Увесистое меню, три официанта на столик.. Когда мы вошли, пианист заиграл мелодию из "Вест– сайдской истории", будто по заказу Джонатана.
– Сойдет? – спросил он.
– Еще как! – воскликнула я.
Пока не принесли закуски, мы держались за руки, потом разговаривали о Нью-Йорке, о Лондоне, о новых коллегах Джонатана, о том, какие достопримечательности я успела посмотреть, о Храбреце. Даже снова упомянули про Синди – косвенно.
– Сто лет ни с кем так не беседовал, – неожиданно признался Джонатан.
Я положила вилку. В самые неподходящие минуты у меня вечно набит рот.
– Знаешь, в чем секрет? – продолжал Джонатан. – В доверии. Очень важно человеку доверять.
Я смущенно улыбнулась.
– Ну да.
– Порой я посмеиваюсь над твоим… простодушием, – сказал Джонатан, поглаживая мое запястье. – Но так ценю, что ты столь открыта со мной. И полностью тебе доверяю.
– Как же иначе? – спросила я. – Зачем тогда вообще встречаться?
– Надеюсь, и ты мне веришь? И расскажешь обо всем, что бы ни случилось? Поделишься тревогами?
Я прикусила губу и кивнула.
"Дзинь!" – прозвенел в голове голос Нельсона.
Горели свечи. На губах Джонатана играла улыбка. Он выглядел счастливым. Даже, казалось, позволил себе полностью расслабиться.
Над водой, озаряя сгущавшиеся сумерки, сияли огни Манхэттена. Эмпайр-стейт-билдинг светился розово-красным, Крайслер-билдинг величественно возвышался над шпилями и крышами вечернего города.
Красота.
Нет, минута была не та, чтобы делиться с Джонатаном глупой боязнью Синди или рассказывать о неприглядной драке Годрика.
– Мелисса, – пробормотал Джонатан, беря меня за пальцы. – Я люблю тебя, ты ведь знаешь?