Практическая магия - Элис Хоффман 10 стр.

- Что вылупился? - спрашивает Антония с такой яростью, что Гидеон отдергивает голову, словно избе­гая удара. - Чего ты? - кричит она, когда он продолжа­ет таращить глаза.

Ух, как он ей противен! Смаргивает по-птичьи, а горло прочищает с таким звуком, точно собрался сплюнуть.

- По-моему, это моя майка, - виновато говорит Гидеон, и так оно и есть.

Он купил ее на Рождество, когда летал на Санта-Крус, а неделю назад забыл у Оуэнсов, где ее вместе с грязным бельем и бросили в стирку. Антония была бы окончательно уничтожена, знай она, что поперек спи­ны у нее выведено черными буквами: "СВЯТАЯ НЕ­ВИННОСТЬ".

Салли подзывает официанта и заказывает две пиц­цы - простые, без колбасы, фаршированные грибы - три раза, один раз - сухарики, чесночные хлебцы и два салата по-итальянски.

- Здорово! - говорит Гидеон, потому что, как всегда, зверски голоден. - Кстати, - прибавляет он, обращаясь к Антонии, - майку можешь не отдавать до завтра.

- Вот спасибо-то! - Антония сдерживается из по­следних сил. - Можно подумать, очень она мне нужна!

Она отваживается оглянуться через плечо. Мистер Фрай разглядывает вентилятор на потолке, так, будто ничего интереснее нет на свете. Антония предполагает, что он, видимо, проводит некое научное исследование, связанное со скоростью или со светом, - на самом же деле происходящее напрямую связано с фактом из биографии Бена Фрая в молодые годы, когда он поехал к приятелю в Сан-Франциско и застрял там почти на десять лет, работая на одного довольно известного про­изводителя ЛСД. Что и можно рассматривать как его первые шаги в науке. И чем также объясняется то, что у него изредка возникает потребность замедлить течение времени. В эти минуты он застывает, устремив взгляд на что-нибудь вроде вентилятора на потолке или ка­пель дождя на оконном стекле. Он задается в эти мину­ты вопросом, на что же, черт возьми, уходит жизнь.

Сейчас, наблюдая, как вращается вентилятор, он думает о женщине, которую сегодня утром видел на заднем дворе у Салли Оуэнс. Он отступил назад, по своему обыкновению, но больше такое не повторится. Если она еще встретится ему снова, он прямо подойдет к ней и скажет, чтобы выходила за него замуж, - да, так он и поступит! Хватит стоять в сторонке, наблюдая, как судьба катит мимо. Который год он, наподобие вот этого ресторанного вентилятора, крутится, не двигаясь с места! Какая, если разобраться, в сущности, разница между ним и несчастной мухой-однодневкой, которая за двадцать четыре часа доживает до почтенных седин? Если взять данные статистики о средней продолжи­тельности человеческой жизни, то, на взгляд Бена, у него в настоящее время как раз на исходе девятнадца­тый час. А раз ему осталось каких-то пять часов, зна­чит, пора уже начинать жить - послать все прочее к чертям собачьим и поступать как ему вздумается.

Вот о чем размышляет Бен Фрай, решая попутно, за­казать ли себе кофе капуччино, поскольку в этом случае ему потом полночи не заснуть, когда в ресторан входит Джиллиан. На ней лучшая белая блузка Антонии и ви­давшие виды джинсы, а на лице ее - пленительнейшая в мире улыбка. Такая, что сразит птицу влёт. Такая улыб­ка, что у взрослого мужчины голова пойдет кругом и пи­во прольется на стол, а он даже не заметит, что по ска­терти расплывается лужа и с нее капает на пол.

- Ну, готовьтесь, - говорит Джиллиан, подходя к кабинке, где дожидаются трое очень недовольных по­сетителей с пониженным содержанием сахара в крови и иссякшим запасом терпения.

- Мы уже сорок пять минут как готовы, - говорит сестре Салли. - Если у тебя есть объяснение, хорошо бы ему оказаться убедительным.

- А вы что, сами не видите? - говорит Джиллиан.

- Мы видим, что ты ни о ком не думаешь, кроме се­бя, - говорит Антония.

- Ах вот как? - говорит Джиллиан. - Что ж, кому и знать, как не тебе! Ты у нас - первый специалист по этой части.

- Мать честная! - говорит Гидеон Барнс.

Он в этот миг забывает про урчание в своем пустом животе. Уже не важно, что у него все ноги затекли от долгого сидения в тесной кабинке. К ним приближает­ся кто-то очень похожий на Кайли, но только выглядит этот кто-то - обалдеть! Коротко стриженные белоку­рые волосы, тоненькая фигурка, но не такая, как у цапли, а как у женщины, в которую не захочешь, а влюбишься, даже когда знаком с ней уже сто лет, хотя и сам-то едва еще вышел из детского возраста.

- Ни хрена себе! - говорит Гидеон, когда этот кто-то подходит ближе.

Это и в самом деле Кайли. То есть должна быть Кайли, так как, когда она улыбается, ему виден зуб со щербин­кой, обломанный прошлым летом, когда она спикирова­ла на землю за мячом во время тренировки по футболу.

Заметив, что все уставились на нее разинув рот, точ­но аквариумные рыбки, к которым ее бросили в воду,

Кайли чувствует, как ее кольнуло что-то похожее на неловкость или, пожалуй, сожаление. Она протиски­вается на сиденье рядом с Гидеоном.

- Есть хочу, умираю, - говорит она. - Что заказа­ли - пиццу?

Антония отпивает воды из стакана и все равно не может прийти в себя. Случилось нечто ужасающее. В привычном порядке вещей произошел сдвиг, столь кардинальный, что мир уже как бы вращается вокруг другой оси. Антония физически ощущает, как она блекнет в желтом свете ресторанных ламп; она уже все­го лишь сестра Кайли Оуэнс - та, морковно-рыжая, из кафе-мороженого, у которой плоскостопие и повреж­дено плечо - ни в теннис сыграть, ни подтянуться на турнике.

- Что, никто так-таки ничего не скажет? - спраши­вает Джиллиан. - Типа: "Кайли, ты выглядишь сног­сшибательно! Ты просто великолепна! Поздравляем!" А?

- Как ты могла? - Салли встает лицом к лицу с се­строй. Она хоть и пила кьянти чуть ли не целый час, но теперь совершенно трезва. - Тебе не пришло в голову, что надо бы спросить у меня разрешения? Что, может быть, ей еще рано начинать красить волосы и малевать лицо и заниматься неизвестно чем еще, что приведет ее на ту же мерзкую дорожку, с которой ты сама не сво­рачиваешь всю жизнь? Ты не подумала, что я не желаю, чтобы она стала такой, как ты, и что тебе, будь у тебя хоть какие-то мозги, тоже не следовало бы желать ей такого, особенно учитывая твой свежий опыт, и ты прекрасно знаешь, о чем речь! - Салли уже не помнит себя и не заботится о том, чтобы понизить голос. - Как ты могла это сделать? - кричит она. - Как посмела!

- Да не расстраивайся ты так. - Это определенно не та реакция, на которую рассчитывала Джиллиан. На аплодисменты - возможно. На одобрительный хлопок по плечу. Но эта обвинительная тирада... - Можно до­бавить каштановый оттенок, большое дело!

- Большое. - Салли становится трудно дышать. Она смотрит на девочку в кабинке - на Кайли или ту, что еще недавно была Кайли, - с таким ощущением, будто ей в сердце всадили рыболовный крючок. Она делает вдох через нос и выдыхает через рот, по системе Ламаза, как когда-то учили в школе. - Отнять у кого-то юность, нетронутость - на моем языке, это не пу­стяки. На моем - это большое дело.

- Мама же, - молит Антония.

Подобного унижения Антония еще не переживала. Мистер Фрай наблюдает за ними, словно их семейство разыгрывает спектакль. И не он один. По всему ресто­рану люди прервали разговоры. Жаль пропустить бес­платное представление.

- Может, все же приступим к еде? - умоляющим голосом говорит Антония.

Официант принес им заказ и нерешительно рас­ставляет его на столе. Кайли старательно не обращает внимания на взрослых. Она догадывалась, что мать рассердится, но такая реакция - это уже ни в какие ворота.

- Есть охота - ужас, а тебе? - шепчет она Гидеону. Кайли рассчитывает, что Гидеон - единственный нор­мальный человек за этим столом, но, увидев выраже­ние его лица, понимает, что его сейчас занимает не еда. - Что это с тобой? - спрашивает она.

- Ты, вот что, - отвечает он, и это звучит как обви­нение. - Ты совсем другая.

- Не я, - говорит Кайли. - Это просто волосы.

- Нет, - говорит Гидеон. Первое потрясение про­ходит, сменяясь ощущением потери. Куда девался его товарищ и друг, свой парень? - Ты не такая, вот и все. Это надо же было отмочить!

- Вали ты знаешь куда, - говорит Кайли, уязвлен­ная до глубины души.

- Ладно, - бросает ей Гидеон. - Уже сваливаю, - не пропустишь меня?

Кайли отодвигается, давая ему выбраться из кабинки.

- Псих - вот ты кто, - посылает она ему вдогонку с таким хладнокровием, что самой не верится. Даже Ан­тония косится на нее не без уважения.

- Так-то ты обходишься со своим лучшим дру­гом? - говорит Салли. - Видишь, что ты наделала? - спрашивает она Джиллиан.

- А он и есть псих, - говорит Джиллиан. - Кто ж это уходит со дня рождения, когда его еще не отмечали?

- Уже отметили, - говорит Салли. - Ты так и не по­няла ничего? Бал окончен.

Она роется в сумочке, доставая бумажник, и кидает на стол деньги в уплату за нетронутую еду. Кайли, правда, успела схватить кусок пиццы, но, поймав суро­вый взгляд матери, поспешно кладет его назад.

- Пошли, - говорит Салли дочерям.

До Бена Фрая только теперь доходит, что ему вновь представился удобный случай. Салли с девочками под­нялись, и Джиллиан осталась за столом в одиночестве. Бен подходит с самым небрежным видом, словно это не его бросает то в жар, то в холод.

- Салли, здравствуй, - говорит он. - Как жизнь?

Бен - один из немногих преподавателей, которые ве­дут себя с Салли как с равной, хотя она - всего лишь се­кретарь. Не все такие добрые - например, Пола Гудингс, математичка, распоряжается ею как хозяйка, можно подумать, будто она сидит за своим столом без дела и всякий, кому случится пройти мимо, волен отдавать ей приказания. Бен и Салли знакомы много лет, и было время - Бен тогда только пришел работать в школу, - у них вроде как намечался роман, но потом оба склони­лись к тому, что предпочтительнее иметь просто хороше­го друга. С той поры они часто встречаются за ланчем и всегда выступают заодно на школьных собраниях, любят посидеть вдвоем за кружкой пива, перемывая косточки учителям и работникам школьной администрации.

- Жизнь, если честно, не очень, - отвечает Салли, не сообразив еще, что он движется мимо, не дожидаясь ответа. - Раз уж тебе это интересно, - прибавляет она.

- Привет! - говорит Бену Фраю Антония, когда он с ней поравнялся.

Блеск, конечно, - но ни на что более остроумное она в данный момент не способна.

Бен отвечает ей равнодушной улыбкой и движется дальше, пока не доходит до стола, где, уставясь на не­тронутую еду, сидит Джиллиан.

- Что-нибудь не так с заказом? - спрашивает ее Бен. - Может быть, я могу помочь?

Джиллиан поднимает голову. Из ее светло-серых глаз катятся слезы. Бен делает шаг вперед. Он увяз так прочно, что назад ему уже не выкарабкаться при всем желании.

- С заказом все в порядке, - бросает ему Салли, на­правляясь к двери и увлекая за собой дочерей.

Если бы Салли в эти минуты так не ожесточилась сердцем, она пожалела бы Бена. Посочувствовала бы ему. Бен уже сел напротив Джиллиан. Взял спички у нее из рук - которые опять дрожат, будь они нелад­ны, - и подносит огонь к ее сигарете. Выходя с девоч­ками из ресторана, Салли, кажется, ловит его слова: "Не плачьте, пожалуйста", - обращенные к ее сестре.

И еще, как будто: "Выходите за меня замуж. Хоть сегодня - до вечера успеем".

Впрочем, не исключено, что это только ее фанта­зия, - просто ей слишком хорошо известно, к чему он клонит. Не было мужчины, который глядел бы на Джиллиан, как глядит сейчас Бен, и не сделал ей пред­ложения того или иного рода.

Что ж, Бен, по разумению Салли, - взрослый маль­чик и способен сам о себе позаботиться - или, на худой конец, попытаться. Совершенно другое дело - ее доче­ри. Салли не намерена допустить, чтобы Джиллиан, сва­лясь к ней как снег на голову с таким багажом, как три развода и один покойник, затевала игры с благополучи­ем ее дочерей. Девочки вроде Кайли и Антонии слиш­ком ранимы, достаточно недоброго слова - и они слома­ются, им чересчур легко внушить, будто они чем-то хуже других. От одного вида Кайлиной шейки сзади, когда они идут по парковке, у Салли наворачиваются слезы. Но она не плачет. И что еще существеннее - не заплачет.

- Уж не настолько мне плохо с такими волосами, - говорит Кайли, когда они садятся в "хонду". - Не ви­жу, что мы такого страшного натворили.

Она сидит одна на заднем сиденье, охваченная но­вым, непривычным чувством. Ноги сзади не помеща­ются, ей приходится сидеть сложившись пополам. Еще немного, кажется, и ей ничего не будет стоить выско­чить из машины и уйти прочь. Начать новую жизнь и даже не оглянуться назад.

- Возможно, подумаешь хорошенько - увидишь, - отзывается Салли. - Разума у тебя побольше, чем у твоей тети, а значит, и больше шансов осознать свою ошибку. Одним словом, подумай.

Кайли так и поступает, и, по ее заключению, един­ственное, к чему все это сводится, - зловредность. Ни­кто, кроме Джиллиан, не хочет видеть ее счастливой. Никого больше это не трогает.

Всю дорогу они едут молча, но, когда подъезжают к дому и идут к парадной двери, Антонии становится невмоготу помалкивать в тряпочку.

- Выглядишь как дешевка, - шепчет она Кайли. - И знаешь, что хуже всего? - Она выдерживает паузу, словно страшась произнести проклятие. - Ты в точно­сти похожа на нее.

У Кайли щиплет глаза, но она не боится дать сестре сдачи. Да и с чего бы ей бояться? Антония сегодня какая-то бледная, волосы - сухие, точно копна кроваво-рыжей соломы, схваченной заколками. Далеко не красавица. И не такая важная персона, какой себя всегда выставляет.

- Ну и замечательно, - говорит Кайли. Голос ее слаще меда, он журчит как ручеек. - Я очень рада, если похожа на тетю.

Салли слышатся опасные нотки в голосе дочери, но тринадцать лет - вообще опасный возраст. Возраст, ког­да девочке легко сорваться, когда хорошее без всякой видимой причины может обратиться в дурное, и стоит тебе лишь зазеваться, как проворонишь своего ребенка.

- Ничего, - говорит Салли. - Сходим с утра в апте­карские товары, подберем каштановый тон, и будет вполне приличный вид.

- По-моему, это мне решать. - Кайли сама себя не узнает, но сдаваться не собирается.

- Я так не считаю, - говорит Салли.

У нее спирает дыхание. Ей хотелось бы не стоять столбом, а сделать что-нибудь - отшлепать Кайли или сгрести ее в охапку, но она знает, что ни то ни другое невозможно.

- Что ж, очень жаль, - говорит ей на это Кайли. - Потому что это - мои волосы.

За происходящим с широкой усмешкой наблюдает Антония.

- Тебя это что, тоже касается? - говорит ей Салли. Подождав, когда Антония скроется за дверью, она об­ращается к Кайли: - Мы это завтра обсудим. Ступай-ка в дом.

Небо над ними бездонное, темное. Показались пер­вые звезды. Кайли мотает головой:

- Не пойду.

- Прекрасно, - говорит Салли. Голос у нее срывает­ся, но осанка остается прямой и твердой. Все последние недели она боялась, как бы Кайли не прельстилась бес­печными повадками Джиллиан, как бы не повзрослела раньше времени. Салли была намерена проявить пони­мание, отнестись к поведению дочери как к ступени роста, чему-то преходящему, но теперь, когда ее опасе­ния сбылись, она сама поражена силой своего гнева. "И это после всего, что я для тебя сделала! - засело где-то у нее не только в мозгу, но, что гораздо хуже, и в серд­це тоже. - Если ты предпочитаешь провести свой день рождения подобным образом - ради бога".

Салли входит в дом, и дверь с легким шипением плавно закрывается, щелчок - и она закрыта. Кайли прожила под этим небом тринадцать лет, но лишь сегод­ня по-настоящему видит, какие на нем звезды. Она сбрасывает туфли, оставляет их на парадном крыльце и идет в обход дома на задний двор. Никогда еще сирень в ее день рождения не стояла в цвету, и она это восприни­мает как хорошую примету. Кусты сирени разрослись так пышно и густо, что ей приходится нагнуться, прохо­дя мимо. Всю жизнь она старалась равняться на стар­шую сестру; теперь с этим покончено. Таков подарок, который сделала ей сегодня Джиллиан, и за него она всегда будет благодарна.

Случиться может решительно все. Теперь Кайли это понимает. Газон усеян светлячками, он отдает дневное тепло. Кайли протягивает руку, и светлячки садятся ей на ладонь. Она их стряхивает и, глядя, как они разлета­ются по воздуху, думает, не дано ли ей нечто такое, че­го нет у других. Она не знает, как это назвать, - чутье или дар предвидения. Может быть, то, чем она наделе­на, - просто способность уловить, что в чем-то совершилась перемена и продолжает совершаться сейчас, под этим темным и звездным небосводом.

Кайли всегда умела видеть людей насквозь, даже тех, кто закрыт наглухо. Но сейчас, когда ей исполни­лось тринадцать, этот слабенький дар окреп. Весь вечер она видела, как от людей исходят разные цвета, словно они отсвечивают изнутри, наподобие тех же светляч­ков. Зеленую кромку зависти, окаймляющую ее сестру, черный ободок страха у матери, когда та увидела, что она больше похожа на женщину, а не на девочку. Это цветовое окаймление для Кайли так вещественно, что она попробовала протянуть к нему руку и потрогать, но цвета растворяются в воздухе и исчезают. И вот сейчас, стоя на заднем дворе своего дома, она видит, что у ку­стов сирени, у этой красоты, тоже есть свой ореол, и, как ни странно, очень темный. Он лилового цвета, но с багрянцем, как у останков, обагренных кровью, и стру­ится кверху, словно пар.

Внезапно Кайли больше не чувствует себя такой уж взрослой. Ей хочется оказаться сейчас в своей постели, она даже ловит себя на мысли, что хорошо бы повер­нуть время вспять, хотя бы ненадолго. Но только та­кому не бывать. Что сделано, то сделано. Нелепость, вероятно, но Кайли готова дать слово, что здесь, во дворике, присутствует кто-то посторонний. Она пя­тится к двери, поворачивает ручку и перед тем, как зай­ти внутрь, оглядывается и видит его на дальнем краю газона. Кайли смаргивает, но нет, все правильно, он по-прежнему там, под шатром сирени, и, похоже, это такого сорта мужчина, с каким, если ты в своем уме, не захочешь столкнуться такой вот темной ночью. Хвата­ет же наглости, - расселся в чужом дворе, как у себя дома. Но ясно, что такой, как он, не будет считаться с приличиями и правилами поведения. Уселся и ждет, а нравится это Кайли и прочим или не нравится, не име­ет значения. Сидит, и хоть бы хны - любуется ночью, широко открыв изумительные холодные глаза, гото­вый приблизить для кого-то час расплаты.