ЯСНОВИДЕНИЕ
Если женщина попала в беду, ей следует для защиты всегда носить голубое. Голубые туфли или голубое платье, свитер, лазоревый, как яйцо малиновки, или косынку небесно-голубого цвета. Атласную ленточку, аккуратно продернутую сквозь белую кружевную оторочку комбинации. Все годится. Другое дело, если свеча горит голубым пламенем, - это как раз не к добру, это значит, что в твоем доме завелся дух. А если свечка каждый раз, как зажжешь ее, горит неровно, то гаснет, то снова вспыхивает, - это, стало быть, дух обживается в доме. Обволакивает своей субстанцией мебель и половицы, осваивается в стенных шкафах и чуланах - жди теперь, что скоро начнет дребезжать оконными стеклами и скрипеть дверьми.
Порой проходит много времени, покуда кто-нибудь в доме догадается, что случилось. Людям свойственно оставлять непонятное без внимания. Им непременно подавай логическое объяснение. Женщине проще решить, что она каждый вечер кладет по глупости свои серьги не туда, куда надо. Она внушит себе, что посудомоечную машину без конца заедает из-за деревянных ложек, попадающих в нее по недосмотру вместе с посудой, а уборную заливает из-за негодных труб. Когда люди обмениваются колкостями, хлопают дверью перед носом друг у друга, бранятся, не выбирая выражений, когда им не спится по ночам из-за навязчивых кошмаров и угрызений совести, а от пришествия любви у них вместо радостного головокружения сосет под ложечкой, - тогда очень стоит задуматься, в чем все же причина такого обилия незадач.
Если бы Салли и Джиллиан продолжали разговаривать, а не сторонились друг друга, встречаясь в коридоре и за обеденным столом, где одна ни за что не попросит другую хотя бы передать ей масло, булочку или зеленый горошек, они убедились бы, покамест в знойном безмолвии тянулся июль, что невезение преследует их обеих в равной мере. Сестры могли зажечь свет и, отлучась на секунду из комнаты, возвратиться назад впотьмах. Могли запустить мотор в машине, проехать полквартала и обнаружить, что кончился бензин, хотя всего пару часов назад бак был почти полон. Стоило той или другой стать под душ, как вместо теплой воды шла ледяная, точно кто-то потехи ради баловался с кранами. Молоко свертывалось, выливаясь из свежей пачки. Подгорали в тостере ломти хлеба. Письма, бережно доставляемые почтальоном, приходили порванными пополам и с краями, почерневшими, как у увядшей розы.
Вскоре у сестер начали пропадать вещи, которыми они особенно дорожили. Салли, проснувшись однажды утром, увидела, что из серебряной рамки исчезла фотография ее дочерей, которую она постоянно держала на комоде. Куда-то подевались из шкатулки с драгоценностями бриллиантовые сережки, подаренные тетушками к свадьбе; она перерыла всю спальню, но они так и не нашлись. Запропастились неизвестно куда счета, которые полагалось оплатить до конца месяца, аккуратно сложенные стопочкой на кухонном столе, хотя она была уверена, что выписала по ним чеки и заклеила все конверты.
Джиллиан, которую можно было заслуженно упрекнуть в забывчивости и беспорядочности, недосчитывалась вещей, которые даже такой, как она, потерять практически невозможно. Любимые красные ковбойские сапожки, которые она неизменно ставила у кровати, в одно прекрасное утро как ветром сдуло, будто они решили взять и своим ходом уйти прочь. Карты таро, которые хранились у нее завязанными в атласный платок и не раз выручали ее в трудную минуту - особенно после второго замужества, когда ей пришлось, оставшись без гроша, сесть за карточный столик в торговом центре и предсказывать судьбу за $ 2,95 с каждого желающего, - испарились бесследно, не считая Висельника, который, в зависимости от того, как ляжет, может означать наличие либо мудрости, либо эгоизма.
Точно сквозь землю проваливались у Джиллиан разные мелочи, вроде пинцета и ручных часов, но не лучше вели себя и крупные вещи. Так, вчера, выйдя, полусонная, на крыльцо, она пошла садиться в "Олдсмобиль", а его и след простыл. Она опаздывала на работу и, рассудив, что машину, вероятно, угнал кто-нибудь из местных подростков, решила позвонить в полицию, как только доберется до "Гамбургеров". Но когда приплелась туда, еле живая от боли в ногах, так как на ней были не уличные туфли, "Олдсмобиль" стоял тут как тут, прямо перед закусочной, будто здесь ее и дожидался, исходя из неких собственных соображений.
Допрашивая с пристрастием Эфраима, который с утра пораньше уже стоял за рашпером, Джиллиан была на взводе, даже близка к истерике, допытываясь, не видел ли он, кто поставил здесь ее машину.
- Шуточки чьи-нибудь, - предположил Эфраим. - Либо угнать угнали, а после струсили.
Ну, что значит праздновать труса, - тут Джиллиан в последнее время могла бы сама давать уроки. Каждый раз, когда бы дома, у Салли, или здесь, на работе, ни зазвонил телефон, она пугалась, что это Бен Фрай. При одной мысли о нем ее бросало в дрожь с головы до пят. Наутро после их встречи в "Дель Веккио" Бен прислал ей цветы - алые розы, но когда он позвонил, она объявила, что ни их, ни вообще чего бы то ни было принять от него не может.
- Не звоните мне, - сказала она ему. - Даже думать обо мне забудьте!
Что с ним такое, с этим Беном Фраем, - неужели ему не ясно, что она собой представляет? Неудачница по всем статьям! За что ни возьмется, все валится из рук, какого бы ни было происхождения - растительного, животного или неживого. Все при ее прикосновении приходит в негодность. Открыла стенной шкаф с вещами Кайли - дверца слетела с петель. Поставила разогревать на заднюю конфорку банку рисового супа с томатом - загорелась кухонная занавеска. Вышла на внутренний дворик выкурить сигарету в спокойной обстановке - и наступила на дохлую ворону, которая, как нарочно, упала с неба прямехонько ей под ноги. Ходячее несчастье, а не женщина - невезучая, незадачливая, хуже чумы!
Когда Джиллиан решалась посмотреть на себя в зеркало, она видела то же, что и всегда, - высокие скулы, широко расставленные глаза, смелого очерка рот - все знакомое и, согласились бы многие, достаточно привлекательное. Но пару раз ей случалось ловить свое отражение мимоходом, невзначай - и тогда то, на что натыкался ее взгляд, ей не нравилось. Под определенным углом, при определенном освещении она представала такой, какую должен был видеть Джимми, когда напивался вдрызг ближе к ночи и она пятилась от него, прикрывая лицо руками. Та женщина была пустым, самонадеянным созданием, которое не давало себе труда подумать раньше, чем что-нибудь сказать. Та женщина полагала, что она в силах переделать Джимми или хотя бы, в крайнем случае, слегка его подправить. Какая дура! Не удивительно, что ей не справиться с плитой и не найти, куда затерялись сапожки. Не удивительно, что она ухитрилась прикончить Джимми, когда на самом-то деле стремилась добиться от него чуть более ласкового обращения.
Безумием было с самого начала сидеть в кабинке "Дель Веккио" с Беном Фраем, но она была в таких расстроенных чувствах, что позволила себе засидеться до полуночи. К концу вечера они съели все до крошки, что заказала Салли, и потеряли друг от друга голову до такой степени, что даже не заметили, как уничтожили по целой пицце. Но и на том не остановились! Они поглощали еду как заведенные, не глядя, что подцепили на вилку - лист салата или грибок, оттягивая минуту, когда надо будет встать из-за стола и расстаться.
Джиллиан до сих пор не вериться, что такие, как Бен Фрай, бывают на самом деле. Он не похож ни на кого из тех мужчин, с которыми ее сводила судьба. Во-первых, умеет слушать, когда она говорит; второе - в нем столько сердечности, что люди невольно тянутся к нему. Люди без колебаний решают, что на него можно положиться, - он приезжает в город, где никогда прежде не бывал, и у него начинают тут же спрашивать дорогу, в том числе даже местные жители. У него есть ученая степень, полученная в Беркли, и при всем том он каждую субботу выступает в детском отделении местной больницы, показывая фокусы. Появляясь там со своими шелковыми косынками, коробкой яиц и колодами карт, Бен собирает вокруг себя не только детей. Ни одной сестры на этаже не дозовешься - они почти единодушны в том, что во всем штате Нью-Йорк нет неженатого мужчины красивее Бена Фрая.
В силу всего вышесказанного Джиллиан Оуэнс - далеко не первая, кому запал в душу Бен Фрай. Есть в городе женщины, которые охотятся за ним так давно, что знают наизусть весь распорядок его дня и все подробности его жизни; они одержимы им настолько, что, когда спросишь у них номер телефона, могут назвать в ответ его номер, а не свой. Есть учительницы, его коллеги по школе, которые каждую пятницу приносят ему к концу дня домашнюю снедь, запеченную в горшочке; есть свежеразведенные соседки, которые прибегают к нему вечерком с сообщением, что у них перегорели пробки и им страшно, что без его ученого вмешательства их может убить электричеством.
Любая из этих женщин отдала бы все на свете за то, чтобы Бен Фрай прислал ей розы. Любая сказала бы, что, видно, у Джиллиан не все в порядке с головой, если она отослала их обратно. Тебе повезло - вот что сказали бы ей эти женщины. Но оказалось, что не так-то все просто с этим везеньем. С первой минуты, как Бен Фрай в нее влюбился, Джиллиан знала, что никогда не допустит, чтобы такой изумительный человек связался с такой, как она. Учитывая, сколько она наворотила всякого в своей жизни, ни о какой любви для нее больше речи быть не может. Вынудить ее назваться снова женой можно разве что под дулом пулемета, приковав ее для верности цепью к церковной стене.
Придя домой из "Дель Веккио" в тот вечер, когда встретилась с Беном, она дала себе клятву, что никогда больше не выйдет замуж. Заперлась в ванной комнате, зажгла черную свечку и попыталась вспомнить слова определенных заговоров, которыми пользовались тетушки. Когда ей это не удалось, произнесла трижды: "Незамужняя по гроб жизни", - и, кажется, подействовало, ибо, что бы там ни творилось у нее внутри, она неуклонно отказывает Бену Фраю.
- Уезжайте, - говорит она ему, когда он звонит, и гонит от себя мысли о том, как он выглядит, о шершавом прикосновении мозолей, которые он натирает на ладонях, практикуясь почти ежедневно в завязывании узлов для своих выступлений с фокусами. - Найдите себе кого-нибудь, с кем будете счастливы.
Однако не это нужно Бену. Ему нужна она. Он звонит и звонит, пока не добивается того, что при каждом звонке телефона все в доме уверены, что это не кто иной, как он. Теперь, когда у Оуэнсов звонит телефон, тот, кто взял трубку, не говорит ни слова - даже хотя бы "здрасьте". Просто дышит и ждет. Дошло до того, что Бен научился различать, кто из них как дышит. Вот деловито вдыхает и выдыхает Салли. Вот всхрапывает норовистой лошадкой Кайли, которую этот чокнутый на том конце провода выводит из себя. Вот прерывисто и печально дышит Антония. А вот тот звук, которого он ждет постоянно, - милый, сердитый вздох, который вырывается у Джиллиан, когда она велит ему оставить ее в покое, убраться с глаз долой и устроить свою жизнь. Пусть он делает что хочет, только ей больше не звонит.
Но все же голос у нее нет-нет да и дрогнет, и Бен, когда она бросает трубку, может с уверенностью сказать, что она грустна и растерянна. Сознание, что она несчастлива, для него невыносимо. Сама мысль, что у нее могут быть слезы на глазах, приводит его в такое исступление, что он удваивает расстояние своей ежедневной пробежки. Он отмеряет мили вокруг водохранилища так часто, что утки стали узнавать его и уже не снимаются с воды, когда он пробегает мимо. Он им знаком, как ранние сумерки, как кубики белого хлеба, которыми их угощают. Порой он напевает на бегу "Отель разбитых сердец" и тогда понимает, что дело плохо. Одна гадалка на симпозиуме фокусников в Атланте предсказала ему в свое время, что если он полюбит, то навсегда, и он только посмеялся на это, но теперь видит, насколько верным оказалось ее пророчество.
Бен пребывает в таком смятении чувств, что начал безотчетно проделывать свои фокусы кстати и некстати. Полез на автозаправке доставать кредитную карточку - и вытащил червовую даму. Заставил исчезнуть счет за электричество, поджег розовый куст у себя на заднем дворе. Помогал старушке перейти через дорогу на Развилке - и едва не довел ее до сердечного припадка, вынув у нее из-за уха монету в двадцать пять центов. А главное, его теперь не пускают в кафе "Сова" на северном конце Развилки, куда он обычно ходит завтракать, так как в последнее время он по дороге к своей обычной кабинке пускал все яйца, сваренные всмятку, крутиться волчком, а со всех столиков на его пути слетали скатерти.
Ни о ком и ни о чем, кроме Джиллиан, Бен думать не в состоянии. Он пристрастился носить с собой обрывок веревки и повсюду завязывать и развязывать мудреные узлы - дурная привычка, которая возвращается к нему, когда он нервничает или не может получить то, что хочет. Но и веревка не помогает. Желание владеет им с такой силой, что он мысленно лежит в постели с Джиллиан даже в то время, когда должен тормозить у светофора или обсуждать с миссис Фишман, своей ближайшей соседкой, нашествие японского жучка. Желание достигло в нем такого накала, что даже манжеты рубашек у него опалены. Оно непрерывно держит его в готовности к тому, чему, похоже, никогда не суждено свершиться.
Бен уже просто не знает, что делать, чтобы сломить упорство Джиллиан, просто не имеет представления, и он идет к Салли, готовый взмолиться о помощи. Но Салли даже дверь ему не открывает. Разговор с ним ведет через москитную сетку и так сухо, как будто он не сердце свое принес к ней в ладонях, а явился с пылесосом на продажу.
- Послушай моего совета, - говорит Салли. - Забудь ты Джиллиан. Выбрось ее из головы. Найди себе хорошую женщину и женись.
Однако в сознании Бена Фрая все решилось еще в ту минуту, когда он впервые увидел Джиллиан под кустами сирени. Ну, может быть, сознание - не совсем точный адрес места, испытавшего тогда потрясение, но, как бы то ни было, теперь он жаждет ее всем своим существом. И когда Салли говорит ему, чтобы он шел домой, Бен отказывается. Он садится на ступеньки крыльца, будто решил объявить сидячую забастовку, будто ему времени девать некуда. Так и сидит сиднем целый день, и в шесть вечера, когда в пожарном депо на Развилке дают гудок, он все еще не двигается с места. Джиллиан даже говорить с ним отказывается, когда приходит домой с работы. Она сегодня уже успела потерять часы и любимую губную помаду. И столько раз роняла гамбургеры на пол, что, ей-же-ей, похоже, какая-то посторонняя сила переворачивает тарелки прямо у нее в руках. И вот вам, в довершение всего, - Бен Фрай, он здесь и любит ее, а ни поцеловать его, ни обнять ей нельзя, потому что она хуже чумы, и знает это; такое уж у нее везенье.
Она пулей проносится мимо него и запирается в ванной, где пускает воду, чтобы никто не слышал, как она плачет. Не стоит она такой любви! Хоть бы этого человека унесло с глаз долой! Тогда и ее, быть может, не грызло бы изнутри затаенное чувство, наличие которого она может отрицать до хрипоты, но которое от того не перестанет быть желанием. И все же, несмотря на свои неизменные отказы, она не может не выглянуть в окошко ванной и просто не увидеть Бена лишний раз. Вон он - сидит в наползающих сумерках, с твердой верой в то, чего хочет, - с верой в нее. Если б Джиллиан разговаривала с сестрой, а точнее, если бы Салли с ней разговаривала, Джиллиан и ее потянула бы к окошку. Смотри, разве он не загляденье? Вот что сказала бы она, если бы они с Салли еще разговаривали друг с другом. Какая жалость, что я его не стою, шепнула бы она на ухо сестре.
Что до Антонии, ее словно холодной водой окатывает при виде мистера Фрая, сидящего у них на крыльце, явно готового ради любви забыть и гордость, и чувство собственного достоинства. Ей глубоко противно наблюдать, как он выставляет напоказ свое обожание. Она даже не здоровается с ним, когда проходит мимо по дороге на работу. Вся кровь у нее стынет в жилах при этом зрелище. В последнее время Антония мало заботится о том, как она одета. Не расчесывает щеткой волосы тысячу раз на сон грядущий. Не выщипывает в ниточку брови, не принимает ванну с кунжутным маслом для смягчения кожи. К чему все это, когда в твоем мире нет любви? Она разбила свое зеркальце, убрала подальше открытые туфельки на шпильках. Отныне она сосредоточится на том, чтобы отрабатывать как можно больше часов в кафе-мороженом. С этим, по крайней мере, все четко и ясно: ты тратишь время и получаешь взамен зарплату. Ни пустых ожиданий, ни обманутых надежд, а это в настоящий момент как раз то, что нужно Антонии.
- Нервишки, что ли, сдают? - спрашивает Скотт Моррисон, встретясь с нею в кафе-мороженом ближе к вечеру.
Скотт приехал домой из Гарварда на летние каникулы и доставляет в кафе шоколадный сироп и жидкое суфле, а также цветную сахарную крошку, глазурованную вишню и грецкий орех в ликере. Он самый способный из выпускников местной школы за всю ее историю и единственный, кому удалось поступить в Гарвард. И что с того? Он уродился таким умным, что, пока рос, никто из сверстников не вступал с ним в разговоры, тем более - Антония, в глазах которой он был нюней и хлюпиком.
Антония в это время занималась тем, что отчищала одну за другой черпалки для мороженого и раскладывала их в ряд. Скотта, который вносил между тем ведерки с сиропом, она не удостоила даже взглядом. Она явно изменилась по сравнению с тем, какой была всегда: была красотка и воображала, а нынче выглядит так, будто по ней прошлись катком. Когда он задает ей вполне невинный вопрос насчет нервишек, она разражается слезами. Прямо-таки вся изливается в горючих слезах. Только лужица от нее остается. Она сползает на пол, прислонясь спиной к морозилке. Скотт бросает свою металлическую тележку и опускается рядом с Антонией на колени.
- Почему было просто не ответить "да" или "нет"? - говорит он.
Антония шумно сморкается в свой белый передник.
- Да.
- Оно и видно, - говорит ей Скотт. - Вполне созрела для психушки.
- Я думала, что люблю одного человека, - объясняет Антония. Из глаз ее все еще текут слезы.
- Любовь, - произносит Скотт презрительно. Он с отвращением крутит головой. - Любовь стоит лишь того, к чему она сводится, и только.
Антония перестает плакать и поднимает на него глаза.
- Точно, - соглашается она.
В Гарварде Скотт был потрясен открытием, что есть, оказывается сотни, если не тысячи таких же умников, как он. Столько лет все давалось ему играючи, без затраты и десятой доли его умственных способностей - теперь же пришлось вкалывать не за страх, а за совесть. Весь год он был так занят, доказывая в условиях жесткой конкуренции, на что способен, что на повседневные дела не оставалось времени, - такие мелочи, как завтрак или поход к парикмахеру, были забыты, следствием чего явились потеря веса на девять килограммов и отросшие до плеч космы, которые хозяин велит ему подвязывать кожаным шнурком, чтобы не отталкивал своим видом посетителей.
Антония вглядывается в него пристальней и обнаруживает, что Скотт стал совсем другим и одновременно остался прежним. Снаружи, на парковке, напарник Скотта по временной работе, у которого за двадцать лет езды с доставками по этому маршруту ни разу не было помощника с такими показателями по уровню интеллекта, нетерпеливо налегает на клаксон.