- Работа, - с сожалением говорит Скотт. - Радости мало, зато деньги платят.
Это решает дело. Когда он идет забирать свою тележку, Антония его провожает. Щеки у нее горят, хотя в кафе включен кондиционер.
- На той неделе увидимся, - говорит Скотт. - У вас тут сливочный сироп на исходе.
- Мог бы и пораньше заглянуть, - говорит ему Антония.
Хандра хандрой, но кое-что из прежнего она не забыла, несмотря на все переживания по поводу тети Джиллиан с мистером Фраем.
- А что, мог бы, - соглашается Скотт, направляясь к автофургону с убеждением, что Антония Оуэне, как выяснилось, куда содержательнее, чем можно было предположить.
В этот вечер Антония возвращается домой с работы бегом. Она внезапно полна энергии, заряжена ею до краев. У поворота на свою улицу ее встречает благоухание сирени, и ей смешно, что люди могут так глупо реагировать на причуды растения, которому вздумалось цвести не вовремя. Правда, те, что живут по соседству, уже привыкли к невиданным размерам этих цветов. Они больше не замечают, что в иные дни вся улица часами гудит от жужжанья пчел и воздух пронизан сиреневым сладким маревом. Однако есть люди, которые являются сюда вновь и вновь. Есть женщины, которые стоят на тротуаре, и вид цветущей сирени без всякой, казалось бы, причины трогает их до слез, - у других, впрочем, есть все причины не просто плакать, а рыдать в голос, хотя, если их спросишь, они в том никогда не признаются.
По деревьям, раскачивая ветви, гуляет знойный ветер, на востоке полыхают зарницы. Вечер спустился жаркий и душный, как в тропиках, но Антония видит, что, несмотря на гнетущую погоду, на сирень пришли поглядеть две женщины: одна - с седой головой, другая - совсем еще молоденькая. Антония, пробегая мимо, слышит горестное всхлипывание и торопится войти в дом и запереть за собой дверь.
- Жалкое зрелище, - выносит она свой приговор, когда подходит вместе с Кайли к переднему окошку посмотреть, как убиваются две женщины, стоящие на тротуаре.
Кайли со времени памятного обеда в день ее рождения стала более замкнутой. Она скучает без Гидеона, ей стоит труда выдерживать характер и не звонить ему. Настроение у нее отвратительное, но внешний вид с тех пор, пожалуй, стал еще лучше. Светлый цвет коротко стриженных волос уже не режет глаз. Раньше она сутулилась, скрывая, что вымахала такой дылдой; теперь же выпрямилась в полный рост и ходит с поднятым подбородком, отчего создается впечатление, будто взгляд ее направлен то ли в небесную синь, то ли к трещинам на потолке гостиной. Сейчас она щурит свои серо-зеленые глаза, чтобы лучше видеть сквозь оконное стекло. Эти две женщины вызывают у нее особый интерес, так как уже не первую неделю приходят каждый вечер постоять на тротуаре. Старшую окружает белый ореол, словно лишь на нее одну падает снег. От кожи девушки, которая приходится ей внучкой и только что окончила колледж, отскакивают розоватые искорки душевного смятения. Обе они оплакивают здесь одного и того же человека - сына пожилой женщины и отца девушки, - который прошел весь путь от мальчишеских лет к возмужанию в твердой и неизменной до последней минуты уверенности, что весь мир вращается только вокруг него. Женщины, стоящие на тротуаре, избаловали его, что одна, что другая, а потом, когда он по неосторожности погиб, катаясь на моторной лодке по проливу Лонг-Айленд, сочли, что это их вина. Теперь их неодолимо влечет сюда, к кустам сирени, так как эти цветы будят в них воспоминания об одном июньском вечере много лет назад, когда девушка была еще девочкой, нежной и нескладной, а густые черные волосы женщины еще не тронула седина.
В тот вечер на столе стоял кувшин с крюшоном, сирень в саду у бабушки была вся в цвету, и мужчина, которого обе они, на его погибель, любили с такой силой, подхватил свою дочку и пустился с нею в пляс по траве. В эти минуты, под кустами сирени и ясным небом, он был воплощением всего, чем мог бы стать, не потакай они ему денно и нощно, надоумь его хоть раз, чтобы пошел работать, был добрее по отношению к другим, думал не только о себе. Они оплакивают все, чем он не стал, - все то, чем могли бы стать они сами подле него, будь он с ними. Глядя на них, угадывая чутьем их боль от потери того, что они обрели на короткий миг, Кайли тоже плачет вместе с ними.
- Ой, я тебя умоляю, - говорит Антония.
После встречи со Скоттом она испытывает невольно некоторое самодовольство. Безответная любовь так надоедает! Нужно быть дурочкой или одержимой, чтобы стоять вот так и лить слезы под иссиня-черным небом.
- Очнись! - призывает она сестру. - Это совершенно чужие люди, - может, у них просто крыша поехала! Не обращай внимания. Опусти шторку и кончай быть ребенком.
Но именно это и случилось с Кайли. Она рассталась с детством и, став старше, обнаружила, что знает и чувствует слишком многое. Куда бы она ни пошла - в магазин ли за покупками или в городской бассейн поплавать перед обедом, ее обступают сокровенные людские эмоции, они просачиваются наружу сквозь поры кожи, собираются в воздухе облачком и плывут у человека над головой. Только вчера Кайли обогнала на улице старушку, которая прогуливала своего дряхлого пуделя, изувеченного артритом и едва передвигающего ноги. От старушки веяло таким горем - ей предстояло в конце недели отвезти своего пса в ветеринарную лечебницу, где его страданиям положат конец, - что Кайли была не в силах сделать больше ни шагу. Опустилась на край тротуара и, просидев так дотемна, добрела до дому обессиленная и опустошенная.
Хорошо бы сбегать сейчас погонять в футбол с Гидеоном, не принимать так близко к сердцу чужую боль! Сделаться снова двенадцатилетней, чтобы мужчины, когда проходишь по Развилке, не кричали тебе вслед из своих машин, как им хочется тебя трахнуть! Хорошо бы иметь сестру, которая ведет себя по-человечески, и тетю, которая не плачет по ночам так, что наутро впору подушку выжимать...
А главное - хоть бы убрался с их заднего двора этот мужчина! Он и сейчас там, вон он, в эти минуты, когда Антония, напевая себе под нос, идет на кухню перехватить что-нибудь до обеда. Кайли может его разглядеть, так как из этого окошка видна не только передняя часть их двора, но и боковая. Ненастье ему нипочем, - наоборот, ему как раз по нраву потемневшее небо и ветер. Дождь не мешает ему нисколько. Он струится прямо сквозь него, и каждая капля при этом отсвечивает синим. Его начищенные ботинки едва припорошило землей. Белая рубашка накрахмалена и выглажена. Несмотря на это, присутствие его тлетворно. При каждом вздохе изо рта у него валится всякая гадость. Зеленые лягушата. Капли крови. Шоколадные конфеты в обертке из нарядной фольги, но с ядовитой начинкой, от которой идет вонь каждый раз, как он разламывает конфетку пополам. Ему стоит лишь щелкнуть пальцами - и все приходит в негодность. Все, что было исправным, портится. Ржавеют спрятанные в стенах водопроводные трубы. Крошится в труху кафельная плитка, которой покрыты полы в подвале. Змеевик в холодильнике перекручивается, и продукты невозможно сохранять свежими - протухают яйца под своей скорлупой, весь сыр покрывается зеленой плесенью.
У мужчины там, в саду, нет собственного цветового окаймления, но он часто запускает руки в лиловую с багрянцем тень у себя над головой и размазывает по себе свечение, исходящее от сирени. Для всех, кроме Кайли, он невидим, и тем не менее в его власти выманивать из дому всех этих женщин. Это он поздними ночами тревожит своим шепотом их сон. "Детка", - обращается он даже к тем из них, кто уже и не чаял услышать когда-нибудь от мужчины такие слова. Он проникает в сознание к женщине и остается там до тех пор, пока она не окажется, вся в слезах, на тротуаре, жадно вдыхая аромат сирени, - однако и тогда он не намерен никуда уходить. Он далеко еще не доделал свое дело.
Кайли наблюдает за ним с самого своего дня рождения. Она понимает, что больше он никому не виден, хотя птицы чуют его присутствие и облетают кусты сирени стороной; белки тоже замирают на всем скаку, когда окажутся нечаянно слишком близко. А вот пчелы его не боятся. Их, напротив, будто влечет к нему, они так и вьются над этим местом, и всякий, кому вздумается подойти ближе, рискует быть ужаленным - возможно, даже не раз. Мужчину, который там, в саду, легче увидеть в дождливый день или поздним вечером, когда он возникает из ничего, как бывает, когда глядишь в пустое небо и вдруг, откуда ни возьмись, прямо перед глазами - звезда. Он никогда не ест, не пьет и не спит, но это не значит, что он ничего не хочет. Хочет, и с такой силой, словно, но ощущению Кайли, воздух вокруг него сотрясают разряды электричества. С недавних пор он взял моду, когда она смотрит на него, отвечать ей тем же. Ее от этого жуть берет. Просто мороз пробирает до костей. А он повадился делать это все чаще - знай таращит на нее глаза. Где бы она ни находилась - за кухонным окном или на дорожке, ведущей к задней двери. Может хоть целые сутки следить за ней при желании, ему ведь нет надобности моргать - никакой и никогда.
Кайли начала расставлять по подоконникам мисочки с солью. Сыпать на порог у каждой двери розмарин. И все равно он умудряется пробраться в дом, когда все уснут. Кайли ложится позже всех, но и она не может бодрствовать вечно, хотя и сдается не без усилий. Нередко засыпает одетая, над открытой книгой и при верхнем свете, поскольку тетя Джиллиан, которая все еще живет в той же комнате, не хочет спать в темноте, а в последнее время, спасаясь от запаха сирени, стала требовать, чтобы к тому же и окна были плотно закрыты, даже когда жара такая, что дышать нечем.
Бывают ночи, когда всем в доме в одни и те же минуты снится страшный сон. А иногда все поголовно спят так крепко, что никакими будильниками не добудиться. В любом случае, Кайли знает: если Джиллиан плачет во сне, стало быть, неподалеку побывал он. Если, проходя по коридору внизу, зайдешь в уборную и видишь, что засорился унитаз, а спустишь воду - наверх всплывает дохлая птица или летучая мышь, значит, это его работа. В саду завелись слизняки, в погребе - мокрицы, а черные лодочки Джиллиан - лаковые, на высоком каблуке, купленные в Лос-Анджелесе, - облюбовали себе под жилье мыши. Глянешь в зеркало - и твое отражение расплывается. Пройдешь мимо окна - и начинает дребезжать стекло. Это он, мужчина в саду, повинен, если утро началось с глухого проклятья, если кто-то больно споткнулся на ходу, если любимое платье разорвано так безнадежно, будто его нарочно изрезали ножницами или охотничьим ножом.
Но в это утро несчастливая хмарь, наползающая из сада, действует с особой силой. Мало того, что Салли обнаружила свою пропажу, бриллиантовые сережки, подаренные ей к свадьбе, в кармане пиджака у Джиллиан, так вдобавок и Джиллиан увидела, что чек с ее зарплатой из "Гамбургеров" изорван на мелкие кусочки и рассыпан по кружевной салфетке на кофейном столике.
Молчанию, которое Салли и Джиллиан хранили с обоюдного согласия после обеда в честь дня рождения Кайли, когда обе в ярости и отчаянии надолго стиснули губы, - этому молчанию пришел конец. Все время, покуда сестры не разговаривали друг с другом, у обеих случались приступы мигрени. Обе ходили с кислой миной и опухшими глазами, и обе похудели, так как предпочитают обходиться без завтрака, лишь бы не сталкиваться нос к носу с утра пораньше. Но когда две сестры живут под общей крышей, долго избегать друг друга невозможно. Все равно рано или поздно не выдержат и сцепятся, что им и следовало сделать с самого начала. Чем разрешается бессильная злоба, когда уже накипело, предсказать нетрудно: дети будут толкаться и дергать друг друга за волосы, подростки обзываются как можно обиднее, а после - в рев, ну а взрослые женщины, к тому же сестры, наговорят друг другу таких жестоких слов, что каждый слог в них жалит, как змея, - частенько, правда, когда слова уже сказаны, такая змея рада была бы свернуться в кольцо и заткнуть себе рот собственным хвостом.
- А ты, поганка, еще и на руку нечиста, - говорит Салли сестре, когда та бредет на кухню в поисках кофе.
- Ах так? - говорит Джиллиан. Она более чем готова к схватке. Она держит на ладони обрывки чека и сыплет их на пол, точно конфетти. - Значит, это мы только сверху такое совершенство, а копни глубже - первостатейная стерва?
- Ну всё, - говорит Салли. - Я хочу, чтобы духу твоего здесь не было! Хочу этого с первой же минуты, как ты здесь объявилась. Я тебя не звала. И не просила остаться. Ты сама хапаешь, что тебе надо, у тебя так заведено с колыбели!
- Да я только и мечтаю, как бы унести отсюда ноги! Секунды считаю! Только это произошло бы скорее, если б ты не рвала мои чеки!
- Слушай, - говорит Салли. - Если ты крадешь у меня серьги из-за того, что тебе не хватает на отъезд, - тогда ладно. Пусть. - Она разжимает кулак, и бриллиантовые сережки падают на кухонный стол. - Только не воображай, что я ничего не вижу!
- Господи, на кой они мне сдались? - говорит Джиллиан. - Ты что, совсем не соображаешь? Тетки их потому тебе подарили, что больше никто не станет носить такое уродство!
- Катись ты на хрен! - говорит Салли. Слова срываются у нее с языка легко и естественно, хотя, если честно, она не помнит, чтобы хоть раз до этого вслух выругалась в стенах собственного дома.
- Это ты катись на хрен! - подхватывает Джиллиан. - Тебе он нужнее!
В эту минуту из своей комнаты спускается Кайли. Лицо ее покрыто бледностью, стриженые волосы торчат дыбом. Если бы Джиллиан стала перед зеркалом, в котором видишь себя моложе, выше ростом и красивее, она увидела бы в нем Кайли. Когда тебе тридцать шесть и перед тобой ранним утром предстает такое, у тебя вдруг пересыхает во рту, ты чувствуешь, какая у тебя шероховатая, увядшая кожа, сколько бы увлажняющего крема ты на нее ни изводила.
- Вы должны прекратить грызню.
Кайли произносит это сухо и веско - таким тоном девочки в ее возрасте обычно не разговаривают. Раньше ее занимали мысли о том, как забивать голы да как бы ей не расти такой долговязой; теперь она думает о жизни и смерти, о мужчинах, которых слишком опасно бросить и позабыть.
- Это кто там вякает? - свысока бросает ей Джиллиан, решив - пожалуй, с некоторым запозданием, - что лучше бы Кайли все-таки побыть ребенком еще немного, хотя бы годик-другой.
- Тебя это не касается, - говорит дочери Салли.
- Неужели вам не понятно? Он же счастлив, когда вы ссоритесь! Только это ему и надо!
Салли и Джиллиан мгновенно умолкают. Они тревожно переглядываются. Окно на кухне всю ночь оставалось открытым, и занавеска, мокрая от вчерашнего ливня, хлопает на сквозняке.
- О ком ты говоришь? - спрашивает Салли ровным, спокойным голосом, как говорят с нормальным человеком, а не с таким, который, по всей видимости, просто тронулся умом.
- Я - о мужчине, который там, под сиренью, - говорит Кайли.
Джиллиан толкает Салли босой ногой. Ей не нравится то, что она слышит. Плюс к этому у Кайли странное выражение лица, словно она что-то видела, а что - не скажет, и им придется вести с ней эту игру в загадки, пока они не докопаются до правды.
- Этот мужчина, который хочет, чтобы мы ссорились, он что, плохой человек? - спрашивает Салли.
Кайли, фыркнув, достает с полки кофейник и бумажный фильтр.
- Гнусный.
Это слово им объясняли в прошлой четверти, и вот теперь она впервые вводит его в свой активный словарь.
Джиллиан оглядывается на Салли:
- Похоже на кого-то, с кем мы знакомы.
Салли не считает даже нужным напомнить сестре, что знакома-то с ним одна она. Это она вторглась с ним в их жизнь лишь потому, что ей было некуда больше деваться. Страшно подумать, в какие еще дебри может их завести неумение ее сестры разбираться в людях. Кто знает, чем она делилась с Кайли за то время, пока живет с ней в одной комнате?
- Так, значит, ты рассказала ей про Джимми? - Салли чувствует, что ей становится жарко; еще немного - и щеки у нее запылают, а горло перехватит от ярости. - Органически не способна держать язык за зубами!
- Большое спасибо за доверие! - Джиллиан искренне обижена. - Я, было бы тебе известно, ничего ей не говорила! Ни единого слова! - упрямо повторяет Джиллиан, хотя сама в эти минуты уже ни в чем не уверена.
Как она может возмутиться в ответ на подозрения Салли, если тоже не до конца себе доверяет? А вдруг она проговорилась во сне, вдруг выболтала все и Кайли, лежа на соседней кровати, слышала каждое слово?
- Ты говоришь о реальном человеке? - спрашивает у дочери Салли. - Возможно, о ком-нибудь, кто болтается возле нашего дома?
- Не знаю, реальный он или нет. Он там, вот и все.
Салли смотрит, как ее дочь насыпает в белый бумажный фильтр кофе без кофеина. На минуту Кайли кажется ей чужой, взрослой женщиной, которой есть что скрывать. Серые глаза ее при хмуром свете этого утра совсем зеленые, словно у кошки, которая видит в темноте. То единственное, чего Салли желала для нее, - обыкновенная хорошая жизнь, такая, как у всех, - рассыпалось в прах. Кайли можно назвать какой угодно, но только не обыкновенной. И никуда от этого не уйти. Она не такая, как другие.
- Скажи мне, сейчас он тебе виден? - говорит Салли.
Кайли оборачивается. К сожалению, она узнает в голосе матери нотки, которых нельзя ослушаться, и, превозмогая страх, идет к окну. Салли и Джиллиан тоже подходят и становятся рядом. Они видят свое отражение в стекле, видят влажный газон. А дальше - сирень, такую высокую и роскошную, что и вообразить невозможно.
- Вон там, под сиренью. - Кайли чувствует, как по рукам и ногам и по всему телу катятся вверх шарики страха. - Где трава зеленее всего. Там он и есть.
То самое место. Точно.
Джиллиан подходит сзади вплотную к Кайли, щурит глаза, но ничего не может разглядеть, кроме густой тени под кустами.
- А есть кто-нибудь еще, кому он виден?
- Птицы, например. - Кайли смаргивает с ресниц слезы. Чего бы она не отдала, чтоб, выглянув в окно, увидеть, что его нет! - И пчелы.
У Джиллиан вся кровь отливает от лица, побелели даже губы. Это ей надо бы понести наказание. Она его заслужила, а не Кайли. Это ее должен бы преследовать
Джимми, это ей полагалось бы, закрыв глаза, видеть каждый раз его лицо.
- Вот гадство! - подытоживает она, не обращаясь ни к кому конкретно.
- Он кто, твой хахаль? - спрашивает Кайли тетку.
- Был когда-то, - говорит Джиллиан. - Хотя верится с трудом.
- Он из-за этого нас так ненавидит?
- Девочка, он просто ненавидит, - говорит Джиллиан. - Ему не важно кого - нас, не нас. Мне бы усвоить это, когда он был еще жив!
- А уж теперь он не уйдет.
Это, во всяком случае, Кайли понимает. Даже тринадцатилетняя девочка сообразит, что тень или дух мужчины отражает то самое, чем он был и что творил на своем веку. Много злобы скопилось там, под сиренью! Много там затаилось мстительности!
Джиллиан кивает головой:
- Да, не уйдет.
- Можно подумать, вы рассуждаете о чем-то, что существует на самом деле, - говорит Салли. - Но это же не так! Такого быть не может! Никого там нет.
Кайли поворачивает голову к окну. Ей очень хочется, чтобы мать оказалась права. Каким было бы облегчением посмотреть и увидеть лишь травку и деревья, но это не все, что есть там, во дворе.