* * *
У Нижегородского Поволжья нет ничего, никакой идеи или начала, объединяющих земли, кроме обилия границ. Когда-то в своей монографии, посвященной в ту пору ещё Горьковской области, знаменитый географ, исследователь российских регионов Борис Хорев точно назвал главной чертой этого края "многоплановую порубежность".
Здесь, как доказали геологи, находится стык, трещина между составляющими Русскую платформу Варяжской и Сарматской плитами – и он в нескольких километрах под нашими ногами.
Около двух миллиардов лет назад платформа раскололась, и плиты, покоящиеся на раскалённом, жидком ядре Земли, медленно расплылись в разные стороны как ледовые поля в океане. А потом столкнулись вновь. И Сарматская, южная, лежащая там, внизу, на стыке чуть приподнялась и краем придавила северную, Варяжскую. Вот вам первый рубеж.
Дятловы горы по правому берегу Оки и Волги – это отражение на поверхности земли колоссальной подземной ступеньки: так ткань передаёт контуры накрытого ею предмета. Дятловы горы – кусок гряды, тянущейся от Владимира к Казани.
Здесь граница климата – умеренно континентального и уже испытывающего дальнее влияние океана. Как человек, часто перемещающийся по суше, я очень хорошо знаю, что это такое – переехать большую реку. Только что было холодно, за окнами машины колыхался дождь. Но вы спускаетесь к огромной реке, к Енисею, например. Вы едете по бесконечному мосту. И вот уже луга. Окна запотевают. Вы открываете их и обнаруживаете, что вокруг тепло, что небо – ярко-синее, и никакого больше дождя.
Здесь граница почв – песков, из которых обильные воды вымывают органику, и тучных чернозёмов.
В итоге здесь – и рубеж природных зон, запредельная по сути встреча тундры со степью. Точнее – тундры, которая прячется под пологом тайги Лесного Заволжья, и островков ковыля, оставленных среди распаханных земель правого берега Волги.
В Нижнем Новгороде возле Сенной площади встретились спокойный оседлый, не рвущийся на чужие земли Восток и Запад: именно такие чувства во мне вызывает соседство кафедральной мечети для исконно живущих в нашем регионе татар и Печёрского Вознесенского монастыря. Когда-то эту идею выразительно воплощала и Нижегородская ярмарка.
На рубежах всегда было трудно жить. Но рубежи и спасали. Два шага – и вы уже на другой территории, которую не коснулось бедствие.
* * *
Последний валдайский ледник лежал 25–15 тысяч лет назад не здесь – он был далеко, где-то там, где сейчас костромские, вологодские земли. Громадина высотой километров пять – так описывают его геологи. А здесь тогда было просто холодно. И ландшафт, существовавший в ту пору, специалисты называют тундростепью: карликовые берёзки, ягель, северные олени, росомахи, тут же – мамонты, огромные шерстистые носороги, саблезубые кошки, которые по сути были крупнее и ужасней тигров. И где-то здесь, возможно, люди.
Ну, конечно, люди: охотники.
В пятидесятых годах ковш экскаватора в карьере возле Владимирского кирпичного завода подцепил кости и древние каменные орудия. Работы остановились: это было открытие из открытий – Сунгирская стоянка и могильник охотников. Эти люди жили за двадцать с лишним тысяч лет до новой эры. Ранний каменный век. Археологом, который первым обследовал место находки и понял её значимость, был знаменитый Отто Бадер. И мы ещё вернёмся к нему обязательно. Потому что он вписал немало интересных страниц в древнюю историю Лесного Заволжья. В Карачарове возле Мурома тоже есть стоянка очень давних времён: 12 тысяч лет до новой эры.
При беглом даже взгляде на физическую карту бросится в глаза: оба места – высокие левые берега рек – Клязьмы и Оки. Им положено быть низкими, их должны были жестоко смывать потоки рек. Но однако есть и исключения.
А потоки были в прошлом немаленькие. Когда ледник начал таять около полутора десятков тысяч лет тому назад, сюда с севера потекли реки, имевшие ширину до двадцати километров и глубину в десятки метров. Других следов человека искать нечего. Смыто всё на левых низких берегах – во время широких половодий, а правые высокие просто съезжали в реку.
* * *
Начнём с общих истоков, которые есть у языков десятков европейских и азиатских народов. Загадочное единство предков, общее, "первое" могучее племя, о месте и судьбе которого строят предположения языковеды и историки – гиперборейцы, носители ностратического (от латинского слова, обозначавшего "наше") языка. Если его не было бы, то откуда у марийцев, народа неславянского, не индоевропейского даже, древние и понятные для уха любого человека "атя" – "отец", "вюд" – "вода"?… Это к тому – что все люди братья. Только судьба у них разная.
Потомками носителей ностратического языка лингвисты числят, среди прочих, алтайский народ. Его потомками, опять-таки среди прочих, – уральский. Этот период предыстории предков жителей Поволжье – XII–VIII тысячелетия до новой эры, древний каменный век – палеолит.
Потомками уральцев становятся финно-угры. Их единство заняло временные пределы между VIII и V тысячелетиями. Дальше пути племён расходятся.
Угры оказываются, например, в Западной Сибири, это предки ханты и манси. Впрочем, почитайте документы, рассказывающие о совсем по сути недавнем прошлом Среднего Урала. И обнаружите, что манси в начале позапрошлого века целыми сёлами жили ещё совсем недалеко от Екатеринбурга или Красноуфимска. Особая история у других угров – венгров. Они поначалу обжили Южный Урал, оказались на территории современного Башкортостана, на реке Белой. Полтора тысячелетия назад эти земли были известны как Великая Венгрия. Потому специалисты ведут родословную башкир и от этого народа тоже. Но чуть позднее, в эпоху великого переселения народов, предки современных венгров прошли Поволжье, юг будущей России, Украину. И в седьмом веке обнаружили себя в Средней Европе, судя по древним документам, вызвав у тамошних старожилов истинный ужас: вот оно нашествие с Востока, Гога и Магога! Но оказалось, собственно некого было бояться: народ как народ, не страшнее других.
А вот финны, как сходятся во мнении археологи и лингвисты, отходят с Южного Урала в Поволжье.
Вот они уже здесь – пятое тысячелетие. И это тоже он, каменный век – теперь уже средний. "Мезолитическая культура Среднего Поволжья" – так иногда несколько уклончиво говорят об артефактах этого времени археологи. Впрочем, за этой культурой можно встретить и название верхневолжской, за языком этих людей – волжского. Находки очень трудно датировать. Известны всего несколько стоянок.
* * *
Всё начинается с камня. Каменные топоры-молоты найдены в Лесном Заволжье между исчезнувшей деревней Родихой и Никитихой – в нынешнем Шахунском районе. Ещё в XIX веке замечательный археолог Александр Спицын отметил "значительные скопления каменных орудий в Вятской губ. у с. Окатьево на Моломе, возле её устья, у с. Юмского, д. Ивинской, по среднему течению и близ устья Пижмы, на её притоках Яранке и Иже". По дороге из Ошкат к реке Арбе тоже были найдены каменные проушные топоры. Возле села Новое Шорино (между Шахуньей и Сявой) крестьянин Воронцов в самом конце XIX века, распахивая участок, нашёл каменный хорошо обработанный предмет длиною почти в полметра в виде сошника. Благодаря просверлённому сквозному отверстию его было удобно надевать на соху и крепить.
Чьё это? Кто здесь жил? Это предки сегодняшних северо-западных марийцев или чужие неведомые люди, сгинувшие без следа в ветлужской тайге?
Специалисты говорят о том, что рассуждать на такие темы крайне сложно: архаичные приёмы обработки каменных орудий были слишком примитивны, потому почти одинаковы у разных племён.
* * *
Третье тысячелетие. Балахнинская культура нового каменного века, неолита. Её жилища открыл в конце XIX века под городом Балахной приехавший сюда для изучения почв губернии Василий Докучаев. В историю он вошёл как основоположник почвоведения. Но были в нём черты истинного русского учёного-энциклопедиста, не замыкавшегося в своей отрасли знаний… Балахнинцы, искусные охотники и рыболовы, судя по всему были предками носителей культур всех современных финских народов. Их язык принято называть финно-пермским, этим подчёркивают: отсюда идёт история абсолютно всех финских языков – от эстонского, самого западного, до удмуртского и коми.
С поздними балахнинцами в начале второго тысячелетия начинают соседствовать волосовцы. Приходились ли они родственниками балахнинцам? Хозяйства, технологии их были похожи друг на друга, но не одинаковы. А затем – археологи ощутили это в самых поздних балахнинских памятниках – словно сомкнулись, соединились. Может быть, была пора, когда эти люди стали родниться друг с другом, и волосовцы спускались по Оке, чтобы выбрать в жёны самых красивых балахнинок? Или их свела война, которая неизбежно учит чужому опыту? Волосово – нижегородская деревенька недалеко от окского берега, практически напротив Мурома, и вокруг неё – стоянки, могильники. Волосовцы тоже живут в новом каменном веке: они уже умеют шлифовать, сверлить и пилить камень. Они не только охотятся, ловят рыбу и собирают в общем-то нещедрые дары здешнего леса, но и разводят первых прирученных животных, закладывают самые первые огороды. Их язык лингвисты называют древнефинским, и этим обозначается важное обстоятельство. В истории между временами балахнинцев и волосовцев в Поволжье произошло событие: эти земли покидают пермские люди – те, которые стали предками удмуртов, коми и бесермян. Они отходят к северо-востоку. И это приводит к делению языков – потомков финно-пермского на две группы.
* * *
Второе тысячелетие переваливает за середину. Бронза, её век, когда во власти человека впервые оказывается металл. Чирковско-сейминская культура. В нескольких верстах от Оки – около станции Сейма в начале XX века была обнаружена удивительная по совершенству бронзовая фигурка оленя. Этот зверь стал в науке по-своему символом целого народа (мы ведь даже не знаем, как его звали на самом деле!). Можно задаться вопросом, откуда взялась медь, которая служит основой для бронзы?… На Вятке археологи нашли неподалёку от города Малмыжа древние копи: руда добывалась там, а расплавить её – хватало жара обычного костра.
Сейминцы признаются наследниками и волосовцев, и балахнинцев.
Были у них и соседи. Без соседей, с которых надо брать пример или которых стоит опасаться, всякое развитие останавливается. Рядом с сейминцами жили, например, известные науке с конца XIX века совершенно им не родственные индоевропейские племена Верхнего Поволжья, которые называют фатьяновскими. Они занимали на рубеже III и II тысячелетий до новой эры значительную часть Поволжья – от современного Ярославля до Чувашии, поднимались по Москве-реке, Клязьме, Суре. Название культуре дал известный археолог Александр Спицын по открытому в 1875 году могильнику у деревни Фатьяново под Ярославлем. Поселений фатьяновцев обнаружено мало, их знают больше по могильникам. Узоры и формы найденных сосудов напоминают среднеднепровскую керамику, полагают, что фатьяновцы, а их относят к иранским племенам и считают предками скифов, поднялись по Днепру, Десне и Сожу, достигли Волги и Клязьмы и вытеснили оттуда неолитических охотников. Фатьяновцы были уже скотоводами и умели выплавлять медь. Их скелеты в скорченном положении обнаруживались на подстилке из коры. Рядом – каменный инструмент – скребки, ножи, резцы, топоры, долота, но бронзовое оружие – вислообушные топоры и копья. Украшения – медные и серебряные спиралевидные височные кольца с трубчатыми пронизками. Круглодонная посуда с тонкими стенками и мелкими нарезным, зубчатым или верёвочным орнаментом – полосы, ромбы.
В Чувашии в середине XX века Бадер у деревни Баланово откроет и ещё одну культуру, которую назовет балановской. Это индоевропейцы, пришлые с юга иранские племена, которые считаются воинственными.
В музейных коллекциях я обычно долго стою около витрин с орудиями этих самых балановцев. Их орудия наводят на меня ужас. Самое примечательное – отшлифованный каменный топор с проушиной. Вероятно, к проушине какими-то верёвками – из жил, из растительных волокон – привязывалась такая же тяжёлая, неуклюжая дубина. Работать этой штуковиной не получится. Убивать – да. Причем убивать одним тупым, неотводимым движением. Кого? Зверя, соседа?… В Лесном Заволжье такие находки делали в разных местах. В Шахунском районе, например, – около Никитихи, на берегах речек, несущих свою воду в Ветлугу. Ещё в XIX веке Александр Спицын отметил "значительные скопления каменных орудий в Вятской губ. у с. Окатьево на Моломе, возле её устья, у с. Юмского, д. Ивинской, по среднему течению и близ устья Пижмы, на её притоках Яранке и Иже". По дороге из Ошкат к реке Арбе тоже были найдены каменные проушные топоры. Всё, всё перемололось в этом втором тысячелетии возле устья Оки. Следы балановцев – огромных и сильных – это всего два-три века. А дальше – то ли они ушли, то ли, что вернее, перемешались с соседями, не имевшими таких топоров, однако способными вырезать прекрасную лосиную фигурку. Потому что в конечном итоге топоры с проушинами не в состоянии спасти человека от самого себя.
А поздняковская культура – это уже рубеж тысячелетий, второго и первого. И рубеж в истории народов. Незадолго до наступления её эпохи двинулся в путь другой поток племён – на северо-запад. И это были предки эстонцев, финнов, карелов, саамов, народов, названия которых знакомы не каждому, потому что сейчас этих людей тысячи или даже сотни всего лишь – вепсов, ингерманландцев, ижоры. Язык поздняковцев носит в лингвистике название финно-волжского.
* * *
Первое тысячелетие. Люди, которые остаются здесь, дают начало городецкой культуре. Кстати, названной так не в честь города на Волге, а в честь села в полутора десятках километров к северу от города Спасска в Рязанской области, тоже недалеко от окского берега, где Александр Спицын в 1898 году нашёл городище людей, знавших секреты железа. Найти его было, вероятно, не так-то уж сложно: да всё в карте написано! Если есть село Городец, то называется оно так неслучайно. Чуть позднее подобные памятники стали обнаруживаться и ниже по течению Оки, по Мокше, по Цне.
Железо – это вам уже не каменный топор с проушиной – с его помощью можно делать великолепную тонкую работу. И болотной руды по Оке и за Волгой много. Надо только научиться разогревать её до невероятного жара, который не получишь, сжигая дерево. И железо делало людей сильнее соседей, потому что творило новые технологии. А знать требовалось, как из дуба, из берёзы получить древесный уголь, как их не сжечь, а пережечь, превратить в мощное, способное творить чудеса топливо. Рыжая руда воплощалась в рыболовные крючки, ножи, наконечники. И в звонкие женские украшения. В эти музейные городецкие браслеты с железными утиными лапками. Утка – прародительница мира. Утка – мать ему и, значит, людям.
Как невольно подсказывает название, у городчан были уже города, во всяком случае, прообразы их – места, где жили люди. На высоком мысу, защищённом валами, с загонами для скота – коров, лошадей, свиней.
Городецкая – одна из самых последних археологических культур Среднего Поволжья – непосредственно перед началом той истории, где племена, народы получают не условные научные, а вполне конкретные, понятные каждому названия. Чаще всего те, которыми они называли себя сами. Длилась эпоха городецкой культуры около десяти веков. Сорок поколений сменили друг друга.
Пряслица, грузики для веретён, посуда с узорами. Обитатели этих городищ были скотоводами и земледельцами, охотниками и рыболовами, металлургами и кузнецами, умевшими работать с железом. Их жилища-землянки четырёхметрового диаметра с очагами посередине были заглублены на полтора метра и имели глинобитные нары-выступы вдоль стен.
Потомки городчан шагнут из анонимного мрака тысячелетий в письменную историю и получат впервые собственные имена. Марийцы, мордва, мурома, мещера… Их самостоятельный путь начинается в середине первого тысячелетия новой эры. Для кого-то из этих народов путь продолжающийся, для кого-то уже завершённый много веков назад.
Рядом, на западе, в параллель городецкой развивается явно родственная ей археологическая культура – дьяковская. Название ей дало городище в селе Дьяково, а само это село давно поглощено Москвой, находится в четверти часа ходьбы от станции метро "Коломенская". Это исток мери – исчезнувшего народа, потомки которого стали русскими.
* * *
Путь к пониманию этих событий как цепочки был очень непрост.
Было время – он представлял собою путь в буквальном смысле. Потому что каждую мелочь, говорившую о другом времени, надо было найти, увидеть, подержать в руках.
* * *
В Лесном Заволжье у них не было другого транспорта, кроме вёсельной лодки. Они были молоды. Впереди была целая жизнь. Шли 20-е годы. Московских студентов привёз в этот край в экспедицию антрополог Московского университета Борис Жуков.
Они сидели вечерами у костров, разгоняя комарьё. А днём проплывали не один десяток километров. И останавливались там, где уже опытный за несколько полевых сезонов глаз видел оплывшие контуры вала.
"На их месте я бы жил здесь!" – сказал Отто Бадер, глядя на обрисовавшийся правый высокий ветлужский берег с селом Одоевское. И уверенно начал грести туда.
Он быстро взобрался на гору. И вскоре уже энергично шёл, раздвигая бурьян по бровке этого самого вала, и показывал рукой: "Закладываю шурф".
Сапёрная лопата легко рубила корешки и вгрызалась в землю, выкапывая углубление с вертикальными стенками.
Отто мягко растирал грунт обеими руками и уже зажимал пальцами осколки обожжённой керамики: "А?…" В глину примешена толчёная раковина. На осколках виден след извивающегося шнура-змейки – это был когда-то сосуд с орнаментом. Неровные стенки хранили следы пальцев человека, лепившего глину две с половиной тысячи лет назад – тогда ещё не знали гончарного круга.
"Да, бывало, разное находили тут…" – степенно начинали местные жители, которых расспрашивали археологи.
Открытие следовало за открытием. Старательные студентки Анна Алихова и Евгения Горюнова еле успевали зарисовывать планы местности. Поветлужье обретало свою историю, которая до той поры жила только в смутных, не раз переведённых с языка на язык преданиях стариков.
Окрестности Нижнего Новгорода и Мурома, берега Оки в Рязанской губернии уже подарили археологам к 20-м годам XX века много разнообразных находок. Так много, что рисунок развития культур на этой большой территории стал постепенно складываться.
Но – что было за Волгой, в тайге? Кем она была обжита в те времена, о которых можно рассуждать после раскопок?
Всё, казалось бы, находилось совсем недалеко от Нижнего Новгорода. Но это сейчас достигнуть Керженца, Ветлуги можно за пару часов езды в машине или электричке. А тогда дорог не было. Медвежий угол: пара суток пути по разбитым трактам или даже все трое на пароходах с пересадкой в Козьмодемьянске.