– Ничего страшного. Перегрелась на солнце… Да она скоро поправится, вы не волнуйтесь. – Я чувствовала себя почти Анной Павловной Шерер, императорской фрейлиной, запускающей веретено светской беседы в гостиной. – У Катерины Петровны нашлось лекарство от солнечного удара. Очень хорошее, швейцарское, безо всяких побочных эффектов, и, если Света будет соблюдать все необходимые меры…
– Вам шампанского? – невежливо оборвав робкую ниточку моих слов, предложил Кирилл. – Или муската? Очень неплохое вино.
– Пожалуй, муската… Вы не расстраивайтесь – она поправится уже завтра.
Не замечая моих потуг на светскость, Кирилл равнодушно попивал мускат. Я тоже сделала большой глоток нежно-желтого кисловато-сладкого вина и взяла с блюда кусок копченой осетрины.
– Хотите, потанцуем?
– Нет, благодарю, я немного устала. К тому же мне кажется неудобным устраивать танцы, когда хозяйка дома больна.
– Вы сами сказали: ничего серьезного.
– А все же…
– Послушайте, Алла, – Кирилл подлил в мой фужер еще вина, – послушайте, вам нравится жить в Раздольном?
– Видите ли… – Как это ни парадоксально, я не знала ответа на заданный им вопрос. Светка организовала нашу жизнь таким образом, что совершенно некогда было думать. – Да, мне здесь очень…
– Напряженно! – неожиданно закончил мою мысль Кирилл.
– Почему вы так думаете?
– Это заметно. Вы как будто… не в своей тарелке. Да и не одна вы.
– А кто же еще?
– Я тоже испытываю здесь напряжение. Страшное… Нечеловеческое!
– Отчего же это?
– А вы не догадываетесь?
– Зачем вы говорите со мной об этом, Кирилл? Сказали бы Свете, а лучше бы просто уехали, придумав предлог поблаговиднее.
– Это невозможно – уехать.
– Так уж и невозможно?!
– Светлана… Она для меня…
– Не понимаю! Вы только что мне сказали, что тяготитесь ее обществом.
– Вы не поняли! – Казалось, еще немного – и Кирилл потеряет самообладание. – А скорее всего, поняли, но делаете вид… Не ее общество тяготит меня, а вся эта фальшивая обстановка! Этот фарс!
Я с удовольствием отхлебнула изумительного мускатного вина и, немного поколебавшись, развернула красно-золотистый фантик халвы в шоколаде. Предложила миролюбиво, как можно мягче:
– Давайте сменим тему, Кирилл. Мне неловко обсуждать с вами это.
– А вы только представьте, каково мне! Роман пригласил меня в Раздольное, а я, получается… я наставляю ему рога.
– Так и не наставляйте! Возвращайтесь в город.
– А что я Свете скажу?
– Скажете, что есть: вам тяжело врать. Откровенно говоря, мне кажется, что от этого вашего признания все почувствуют себя легче.
– Но Света… Мне страшно обидеть ее! Она и так постоянно страдает… страдает из-за меня! Но что я могу для нее сделать?! Я ушел из семьи, бросил детей, жену. А что дальше? Мы все равно никогда не сможем пожениться.
– Почему?
– Да что я могу предложить ей? Свою мастерскую?
– Но вы можете поселиться здесь, в Раздольном. В ее доме.
– Да она на это никогда не пойдет! Светлана дорожит репутацией…
– А вы, – перебила я, – вы, Кирилл, постарайтесь уговорить ее. Объясните, что без нее у вас не будет нормальной жизни. У вас без нее, а у нее – без вас! А когда вы поселитесь в Раздольном…
– Да мы никогда не поселимся в Раздольном! Слышите: никогда!!! Не пойму, для чего только вы меня дразните?! И так тошно! Неужели вы не видите, что больше всего на свете она любит свою работу! Свой банк! Свои деньги!
– Не смейте так говорить о Светлане! – забыв про политес, прикрикнула на него я. – Да Света самый искренний, самый бескорыстный человек из всех, которых я встречала когда-либо! А что до денег – вы же, наверное, ничего не знаете о ней! Света в буквальном смысле вышла из нищеты: ее мать пила по-черному, отец их бросил. Все детство – впроголодь, в обносках! Если бы вы могли представить, как тяжело приходилось ей в жизни, вы бы поняли: ее интерес к деньгам – всего лишь небольшой перекос, возникший под гнетом трудных обстоятельств… Да я уверена, что не в деньгах дело. Света любит работу, а не деньги! Ах, это так здорово – любить свою работу! Работа не предаст, не кинет в трудную минуту… Простите, я, может, глупости говорю, но мне иногда кажется, лучше любить дело, чем человека. По крайней мере, любить дело надежнее… А вдруг так кажется не мне одной?.. Вы просто должны убедить Свету в своей надежности, и тогда, я уверена, она не станет отказываться связать свою судьбу с вами.
– Она не отказывается, – ответил Кирилл глухо. – Не отказывается… Я никогда ей этого не предлагал! Это невозможно… по многим причинам. Вы можете сколько угодно не верить мне, упрекать в малодушии, но временами у меня внутри все клокочет: мы с ней из разных миров! Я дня прожить без нее не могу, а где-то подсознательно все равно знаю: не мой она человек!
– Почему не ваш?
– Потому что с ней у меня один грех, грязь и ложь!
– Значит, вы происходящее между вами грязью считаете?!
– Конечно! Все рухнуло: мой венчанный брак, моя вера в Бога, работа. Я предал своих родных, детей, попрал долг отца, мужа, художника! Вы видели мои последние этюды? Это же стыд, поделки! Профессиональная деградация. Я пошел по пути ремесленничества пусть косвенно, но благодаря Свете. Временами у меня случаются прозрения – мне делается страшно. А потом – опять… Меня к ней тянет. Я хотел спасаться в монастыре, но не выдержал – весь истосковался! Вернулся из монастыря – и снова в грех, в грязь! Я вам верю: Светлана чистая, хрустальная женщина. Но для меня она…
Но я и так знала, чем для Кирилла стала моя подруга. Он и так достаточно сказал, чтобы сообразить: она для него что-то вроде лестницы, ведущей в негасимый огонь, что-то типа лифта на эшафот. Хочется выйти из лифта, а нельзя – двери сомкнулись намертво. И так же мертво держала Кирилла Светка.
– Но ведь если вы женитесь на ней, – обескураженная его неподдельным отчаянием, я все-таки пыталась отыскать какие-нибудь утешительные аргументы, – в вашей любви не будет никакого греха. Смотрите, вы легко доверили свою беду мне, малознакомому человеку, а со Светланой поделиться не хотите! Объяснитесь и завтра же сделайте ей предложение!
– Она его не примет!
– Примет! Она же любит вас. Больше всего на свете!!
– Нет, свой банк она любит больше!
– Я уже говорила вам: стыдно! Вы комплексуете! Не можете поверить, что женщина испытывает к вам глубокое, искреннее чувство?! Что бы ни было, а Светлана до конца готова разделить вашу судьбу! Принять ваш стиль жизни!
– Нет, я верю… Она готова, – ответил Кирилл после продолжительной паузы, во время которой он со странной жадностью глотал мускат. – Я верю… Светлана сильная и самоотверженная. Но я никогда не женюсь на ней. Венчанные браки не допускают развода. Мы со Светой не сможем венчаться в церкви, а все остальное, под каким ни подай соусом, – грех. Грех!
– Понятно. – Следуя его примеру, я прикончила очередной фужер муската. – Но если так, вам лучше навсегда исчезнуть из ее жизни. Ей будет трудно, но она справится.
– А я как же? Да я же первый не справлюсь!
– А вы не беспокойтесь о себе – думайте о ней… Думайте, что вы страдаете во имя счастья любимой женщины. Разве вас не будет согревать эта мысль?
Кирилл взял в руки фужер с мускатом и так и замер, не прикасаясь к вину. Я видела, что он серьезно, всесторонне и глубоко обдумывает мое предложение, и поощрительно молчала, не требуя скорого ответа…
Наутро все было в точности как всегда: мы плавали, крутили педали тренажера, купались в Днепре, хлебали жирный рассольник, приготовленный Катериной Петровной, а вечером по очереди танцевали с Кириллом. И на ночь Светка, как обычно, ушла к нему.
К счастью, это была моя последняя ночь в Раздольном. Вечером следующего дня специально вызванный Ромин водитель доставил меня в аэропорт. Ночью я прилетела в Москву и на рассвете входила в собственную квартиру.
Глава 13
В Москве было спокойно. Или скучно. Не знаю, какое из слов прольет больше света на подробности этого периода моей жизни.
Утром я, как обычно, ехала на работу. На работе бездельничала до обеда, потом шла в кондитерскую пить кофе и снова бездельничала до вечера.
Анна Игоревна взяла отпуск. Мои гипотетические клиенты – сотрудники языковых курсов и школ – позакрывали свои конторы и дружно разъехались по побережьям теплых океанов и морей. "Иероглиф" со времен моей поездки в Раздольное не выпустил в свет ничего нового, поэтому мне оставалось только скучать да подольше засиживаться в кондитерской в обеденный перерыв.
На третий день по приезде я позвонила риел-торше Алисе Борисовне и сообщила, что передумала продавать дачу в поселке Холщево.
Из приятной, общительной дамы Алиса мгновенно превратилась в фурию.
Как?! А она потратилась на рекламу, на проверку подлинности моих бумаг в земельном фонде!.. Не говоря о том, что поездки и оформление документов – все это нелегкий риелторский труд!
Пока я приходила в себя после разговора с Алисой, мне дважды перезвонили из службы безопасности компании, под эгидой которой трудилась словоохотливая риелторша. Солидный мужской голос доходчиво объяснил, что, отказавшись немедленно оплатить услуги их агента, я имею реальные шансы вернуться к этому разговору в суде. Да ну и что, что договора мы не подписывали?! Главное – вы в наше агентство обращались? Обращались! И подтвердить это могут коллеги обиженной Алисы! Все как один! А раз так – в суде меня заставят оплатить и бесполезные риелторские услуги, и Алисин моральный ущерб, и судебные издержки. Но кстати, существует и более простой способ вразумить любителей халявы, интригующе закончил беседу солидный мужской голос.
Я легко догадалась, о каком способе идет речь, и вечером того же дня в прихожей своей квартиры вручала Алисе Борисовне причитающуюся ей сумму. В обмен на деньги Алиса вернула мне ключи от избушки, улыбнулась и неожиданно передала Светлане Михайловне нижайший благодарный поклон.
Поклон этот здорово меня насмешил, и я не замедлила донести его до Светки.
Однако Светке было не до поклонов. Она пожаловалась, что после Раздольного переживает состояние, чем-то отдаленно похожее на похмелье. С Ромкой ей теперь особенно плохо – и нет никакой возможности похмелиться, потому что Кирилл куда-то исчез, к телефону не подходит и сам не звонит. Тоска…
– С участком твоим все нормально движется. Заплатила Борисовне – ничего, вернешь бабки, когда производство воды наладится. У меня на следующей неделе по этому поводу намечается одна интересная встреча, так что потерпи…
И я терпела… Терпела Светкины проволочки, одиночество, скуку – все, из чего слагался мой вынужденный покой.
В следующий раз на мой покой рискнула посягнуть Дашка.
– Алла, добрый вечер, – нарушив нормы общения, принятые с некоторых пор между нами, непринужденно поздоровалась она.
"Очень добрый!" – в душе я нехорошо усмехнулась. Во-первых, ее звонок сам по себе не предвещал ничего доброго. Во-вторых, это был вечер понедельника – впереди еще четыре рабочих дня. Четыре дня тупого отсиживания в "Иероглифе"…
– Привет, – процедила я еле слышно.
– Слушай, Ал, надо поговорить… Я тебе звоню по поводу дачи, – вполне миролюбиво продолжала Дашка, делая вид, что не замечает моей холодности.
– Говори. Что такое?
– В последнее время нам с матерью кажется… нам кажется, что мой Вовка очень недоволен тем, что мама подарила тебе участок.
– Ну и что? Ты хочешь, чтобы я от участка отказалась? Да?!
– Ну зачем?.. Я считаю, мать все правильно сделала, а он…
– А! Он, наверное, недоволен, что вашей непосредственной соседкой оказалась именно я. Ты его успокой: часто бывать на даче я не собираюсь.
– Слушай! Вчера поздно вечером он внезапно появился в Холщеве и пристал к маме: "Вы должны аннулировать дарственную!"
– То есть как – аннулировать?
– Очень просто. Скажите, дескать, что находились в состоянии нервного расстройства, помешательства… Я вам и справки достать помогу, если что…
– Так! А тетя Ира ему что ответила?
– Ну ты же знаешь мать! Будет она кого-то слушать, а зятя – тем более! Нет, она просто в восторге оттого, что отписала тебе этот участок.
– Значит, участок, несмотря на Бовины происки, остается пока за мной и в будущем мне тоже нечего бояться?
– В том-то и дело! Мать предупредила меня: Вовка что-то непонятное затевает.
– А ты поговори с ним сама.
– Так он пока на даче…
– Ну позвони.
– Не берет трубку. Мать сказала: весь день шатается по саду, будто выискивает чего. Такое впечатление, что он что-то ценное потерял.
Мне тотчас же вспомнился Валентин, исследующий при лунном свете почвы Холщева. А вдруг между Дашкиным Вовкой и санаторно-курортным доктором Валентином существует какая-то связь? Или же по Холщеву уже поползли слухи, Вовка вдохновился и хочет подсуетиться?
– А ты сама как это объясняешь?
– Не знаю даже. Но я с ним поговорю еще. А ты, если он вдруг позвонит, от дачи не отказывайся! Это тебе мать передать просила. И еще Танька.
– Да я и не собираюсь! У меня и в мыслях этого нет! – в сердцах ответила я.
– Ну и правильно! – Дашка почему-то обрадовалась.
Как в ее положении вообще можно радоваться? Я на ее месте давно сдохла бы с тоски. Такой Вова у нее – ценный кадр! То одно придумает, то другое. Пусть бы только убытки от него, так хуже еще – криминал!
Всю неделю я старалась не думать о воде, о даче и о Вове. Вот найдет Светка подходящего инвестора, тогда все вместе поедем на дачу и будем разбираться на месте. Вову я знаю: перед настоящим бизнесменом он мгновенно упадет ниц, не осмелится восстать против его денег и силы. Что ж, настанет время, а пока пусть трепыхается сколько хочет! Это его глубоко личное дело.
Вова нимало не беспокоил меня, но вот Дашка, ее миролюбивый, почти приветливый тон… Уж не раскаивается ли она в содеянном? Уж не хочет ли помириться и наладить добрые родственные отношения?
Ну что ж… Пословица есть такая: худой мир лучше доброй ссоры. Стива не вернешь, а Дашка – это все-таки моя сестра, хотя и двоюродная. Мы помиримся и станем ходить друг к другу в гости. А если у Дашки на поддержание родственных отношений не найдется времени, на выходные я смогу забирать Танечку к себе. Это для меня настоящий подарок!
С утра, позавтракав чем-нибудь очень вкусным, мы отправимся в Музей изобразительных искусств, потом заглянем в кафе со специальным детским меню, а вечером посмотрим на DVD какой-нибудь фильм и обсудим его по-английски. Для Танюшки такие обсуждения будут полезны – современным детям просто необходима разговорная практика.
Несколько дней прошло у меня в таких мечтах и раздумьях, и к пятнице я созрела: решила позвонить Дашке просто так – по-родственному. Поболтать, спросить, как дела. Правда, номера Дашкиного сотового я не знала. Звонить домой не было никакого смысла – моя кузина буквально пропадает на работе. Порывшись в старых записях, я не без труда обнаружила телефон ветеринарной клиники "Айболит", которой руководила моя сестра.
– Добрый вечер. Попросите, пожалуйста, Дарью Эдвардовну.
– Она, возможно, будет в понедельник, – официально сообщил звонкий молодой голос. – Вы оставите информацию?
– Я… Дело в том, что я ее двоюродная сестра, и мне хотелось бы с ней связаться… по личному вопросу.
– Двоюродная сестра? А вы что, ничего не знаете?
– Нет. А что случилось?
– Дарья Эдвардовна находится сейчас в больнице.
– Она заболела?
– Не она сама, ее…
– Дочь? Младшая дочь? Таня?! – перепуганно воскликнула я.
– Позавчера поздним вечером в больницу в тяжелом состоянии была доставлена ее мама.
– Инсульт? – Мое волнение по-прежнему не спадало.
– Я не в курсе.
Мне стоило большого труда выпытать у бдительной секретарши номер Дашкиного мобильного. Но труд был напрасным – кузина не брала трубку.
Страшно нервничая, я бросилась обзванивать больницы. Если Дашка неотступно сидит возле матери, значит, плохи теткины дела. Надо поехать, сменить измученную Дашку, повидать тетю Иру. А вдруг уже все?..
Но Ермаковой Ирины Сергеевны тысяча девятьсот двадцать седьмого года рождения не оказалось ни в одной из московских больниц. Может, еще какие-нибудь больницы есть? Может, у меня справочник не полный?
Мне кажется, в ту ночь я так и не заснула. Немного задремала под утро, но тут же вскочила, даже во сне настигнутая тревожными мыслями.
Это мерзавец Вова довел тетю Иру до инсульта своими требованиями аннулировать дарственную! Тетка такой человек – уж если упрется!.. Ее не разжалобишь, не уговоришь, не испугаешь. А вдруг он именно пугал? А вдруг привел в исполнение свои угрозы, зная теткин непреклонный характер?
Боже, а что стало с Танечкой? Где она? Позаботится ли о ней Вова? Я почувствовала невероятное облегчение, вспомнив, что могу позвонить ей на сотовый…
Увы, и здесь меня поджидали тревожные неясности – Танюшкин сотовый оказался почему-то вне зоны доступа. В отчаянии я бросилась звонить Светке.
– Сколько можно говорить – держись от них подальше?! – отчеканила Светка, дослушав мой сбивчивый рассказ.
– Ну посоветуй что-нибудь, пожалуйста, – канючила я. – Ты же все всегда знаешь…
– Посоветовать? Хорошо! Немедленно собирайся и езжай в нотариальную контору! Убедись, что дарственная на участок до сих пор имеет юридическую силу и никто не пытался аннулировать документ.
– Свет, я же не об этом!
– А о чем?
– Как мне быстрее разыскать больницу…
– Откуда я знаю как!.. Ну, вот что. Только будь, пожалуйста, осторожна. Предельно осторожна, а то еще не дай бог… Короче, попробуй-ка съездить в Холщево. Может, кто-нибудь из соседей и подскажет, в какую больницу твою тетю Иру отвезли. А на дачу чтоб ни ногой! Ни ногой! Поняла?!
На сборы у меня ушло минут семь. Я переменила ночную рубашку на джинсы и первую попавшуюся футболку, расчесала волосы и почистила зубы. В сумке нашлось все необходимое: деньги, паспорт, ключи, водительское удостоверение. Сюда же положим дарственную для нотариуса. Светка права – сначала надо съездить в дубровскую нотариальную контору, а на обратном пути заехать в Холщево и побеседовать хотя бы с Раисой Дмитриевной. Любопытная старуха наверняка крутилась у ворот, когда тетю Иру увозили на "скорой"…