"Весело и с удовольствием"
Четырнадцатого июля 1935 года 500 000 французов собрались на площади Бастилии под лозунгом "Мир, хлеб, свобода". Это были социалисты Леона Блюма и коммунисты Мориса Тореза, по такому случаю объединившиеся. Один из редчайших случаев предвыборного объединения левых под общим лозунгом; на радостях они обозвали себя "Народным Фронтом".
В результате Народный Фронт в мае 1936 года победил на выборах. Блюм сформировал правительство, которое немедленно приняло фантастические решения.
Рабочая неделя – не больше 40 часов.
И совершенно сенсационное: закон об оплаченном отпуске, знаменитое congés payés , вступившее в силу 20 июня 1936 года, – как раз вовремя для того, чтобы сделать это лето незабываемым.
Впервые в истории французский рабочий мог бездельничать две недели, а ему за это еще и платили. В коллективной памяти это лето окрашено в яркие тона: поездки на велосипедах; пикники; дешевые хостели для молодежи; прогулки босиком; пляжи Нормандии; espadrilles и солнечные очки; переполненные поезда и стадионы, забитые народом во время футбольных матчей; обвальное увеличение продаж масла для загара и лимонада.
Рабочие почувствовали себя равноправными членами общества. В эти, почти сказочные, дни Шарль Трене поразил Францию песнями, каких страна еще никогда не слыхала. До сих пор публика получала те песни, которых она ожидала: трагические и реалистические (Фреэль), комические, которым можно подпевать ("Валентина" Шевалье), и слащавые любовные песенки (группа с Тино Росси во главе).
И тут появился Трене. Оптимистическая программа Народного Фронта нашла своего барда, и какого барда…
Трене только что вернулся с военной службы, и, к счастью, служба его достала. Чтобы прийти в себя, он стал придумывать мелодии и сочинять к ним тексты. Осенью 1936 года Трене прибыл в Париж, имея при себе шесть готовых песен. Одну из них – "Радость и удовольствие" ( Y a d’la joie ) – он предложил Морису Шевалье, который возмутился: "Я еще не рехнулся, чтобы петь "Эйфелева башня сбежала от нас".
Абсурдистская поэзия Трене, несомненно, и близко не напоминала Валентинины сиськи или "йоп-ла-бум" "Проспера".
Итак:
1. Эйфелева башня сбежала со своего места и с горя утопилась в Сене.
2. Велик почтальона взлетел в воздух, чтоб доставить письма на небо.
3. Линия метро так удлинилась, что достигла седьмого неба.
Шевалье счел весь этот абсурд безумной дерзостью. Но, говорят, Мистенгетт, в ту пору его возлюбленная, увидев текст песни у Мориса на столе, пала на колени и умолила Шевалье ее исполнить.
Конечно же его ожидал бешеный успех.
Триумф Шевалье пробудил в Трене веру в себя, и он решился на исполнение остальных композиций самостоятельно. Сравнение разных записей одной песни весьма поучительно.
У Шевалье слышны трубы.
Трене избрал свинг.
Шевалье раскатывал свои "р" по-довоенному, на манер Тино Росси.
Трене избрал классическое "р", гортанное, но без нажима – примерно так произносила его Пиаф.
Время от времени Трене позволяет себе употреблять в песне мудрую, легкую иронию. Веселая непосредственность и звучный голос, которые невозможно повторить. В 1938 году, в зале Театра АВС, Шевалье присутствовал при триумфе Трене. Сила его возмужавшей к тому времени поэзии просто сбила Момо с ног. Он понял, что появился сильный конкурент, который к тому же сам сочиняет песни.
В конце "Радости и удовольствия" Трене внезапно увеличивал темп, напяливал шляпу и вылупливал глаза – словно изумленный чем-то. Публика приходила в бешеный восторг, его в шутку звали "Le fou chantant" .
В тот вечер он впервые исполнил публично "Я пою" ( Je chante ), песню, ставшую его любимой.
Je chante!
Je chante soir et matin,
Je chante sur mon chemin
Je chante, je vais de ferme en château
Je chante pour du pain je chante pour de l’eau
Я пою!
Я пою все время,
Я пою везде, я свободен.
Я пою, во дворце или в хижине,
Я пою за хлеб и воду, каждую минуту, пока жив.
"Я пою" начинается, как рокот водопада. В невероятном темпе Терне сообщает публике, что он – поет. Никого не удивило, что шансонье-бродяга из "Я пою" доволен тем, как песня помогает ему выживать: "Ты помогаешь мне справиться с жизнью. / Нет, ограждаешь меня от нее, / Ведь душу я отдал тебе".
Так Трене стал духом песни, он исколесил всю Францию, всегда веселый, с удовольствием дарящий свой голос слушателям.
Его популярность достигла такого градуса, что в "Астериксе и римских легионерах" (1967) римские солдаты, явно пародируя Трене, поют: "Я пою, пою, пою – и все по-латински, / Потому что я солдат легионов римских". А деревенских соседей Астерикса раздражает пение местного барда Какофоникса, а его песни – пародийно переиначенный Трене, и среди них – любимая песня Обеликса "Menhirmontant" (пародия на "Ménilmontant").
АВС-концерт 1938 года завершился песней "Бум" ( Boum ), до сих пор одной из самых известных его песен.
"Когда наше сердце стукнуло – бум, / Все вместе с нами слышат – бум".
В этой песне "бумкает" почти все – от консервных банок до самого Бога на облачном троне. Солирующее фортепиано и радостные сшибки одного "б" с другим (ббббум) приводили зал в экстаз.
"Бешеный шансонье" продолжал свое победное шествие по Франции аж до 80-х годов. Я завидую своим французским друзьям, которым посчастливилось побывать на его последних концертах. Они рассказывали о выходившем на сцену старике, почти мгновенно преображавшемся и покорявшем публику искрометной смесью энергии и безукоризненного исполнения. До самой смерти в 2001 году он излучал оптимизм и счастье, оставаясь душой Народного Фронта.
Легкость Трене покоилась на тяготах его внутренней жизни. Он знал, что жизнь, собственно, может быть тяжелой и, если внимательно присмотреться, довольно-таки бессмысленной, и ему хотелось дать людям силу справляться с житейскими невзгодами и любовь. Трене превращал окружающий мир в jardin extraordinaire – удивительный сад, где ветер насвистывает песенки, люди парят в воздухе, смерть поет, а птички весело чирикают.
"Удивительный сад расцветает в сердце моей песни" – прямо так и сказано в шансоне "Удивительный сад" ( Le jardin extraordinaire , 1957).
Он поет и смеется, вздыхает и плачет в своих шансонах, но не насмехается над теми, кто плачет над его песнями или подпевает ему. Сама смерть, несмотря ни на что, нестрашна. Старуха с косой и ее страна – только паутина, которую уносит ветер.
Жан Кокто тоже присутствовал на его концерте в АВС в 1938 году. Он, как и Морис Шевалье, понятия не имел, что выйдет из Трене, но попытался описать свои впечатления:
"Жизнь была трудной, всякая мелочь требовала жутких усилий. Ничего не происходило, все только болтали. Но песенки Шарля Трене поднимали дух. Он создал целый мир (…) где один предмет превращается в другой, где влюбленные вылетают из окна в небо, где веселые висельники обращаются в веселых призраков, а почтальон доставляет письма быстрее, чем доходит телеграмма. Он поет. Он поет в постели. Он поет в туалете. Он поет в авто. Он поет по телефону. Он поет в театре. Его песни несутся на крыльях радиоволн. Едва он замолкает – вступают другие, и поют то, что он пел накануне. Это не кончается: поют рабочие, поправляющие мостовые, велосипедисты, проносящиеся у нас под окнами, да и сам Трене продолжает петь".
Большинство шансонье смотрели на него, застыв в обалдении. Лео Ферре выразил это прекрасно:
"У других не осталось времени даже одеться. Они остались стоять голышом на улице, а Трене, в полном одиночестве, уходил вперед".
И Жак Брель согласился с ним: "Если бы не Трене, мы все пошли бы в бухгалтеры".
"Мы даем вам десять минут, капрал Эме!"
Сказочные обещания Народного Фронта оказались опасной иллюзией. Экономика так и не вышла из коллапса. Блюм не смог преодолеть застой и через год ушел в отставку. Песенки Трене проливали бальзам на раны, но и французское кино, надо отдать ему должное, тоже внесло свою лепту. В кино крутили, кроме американских, множество французских фильмов, а самыми успешными стали Жан Ренар и Марсель Карне.
Парижане приходили в кино, чтобы взглянуть, каким красивым кажется их город на экране. И все чаще убеждались, что, похоже, картинки счастливого Парижа, которые им показывают, остались в прошлом.
И печальную песню "Куда же он делся?" ( Où est-il donc? , 1937) Фреэль спела не о покинувшем ее любовнике, а о Париже. Прозвучала песня в фильме "Пепе из Прованса" ( Pépé le Moko ) и была обращена к Жану Габену. Габен играл сбежавшего в Алжир гангстера, тоскующего по Парижу.
"Где моя мельница на площади Бланш? / Моя табачная лавка и любимое кафе? / Каждый мой день был воскресным! / (…) И мы плясали с девчонками…"
Песня посвящалась, вне всякого сомнения, страхам парижан, страдавших от кризиса и недоверчиво наблюдавших за военными приготовлениями Германии.
Не то чтобы французам хотелось повоевать, но угроза с каждым днем становилась все более и более реальной. Антивоенный фильм Ренара "Большие надежды" ( La grande illusion , 1937) собирал полные залы. Когда в фильме солдаты пели "Марсельезу", зрители в любом французском городе вскакивали с мест и начинали подпевать. Кое-кто вскидывал руку в нацистском приветствии, и не потому, что они поддерживали нацизм, просто все, даже настоящие патриоты, постепенно теряли надежду на то, что политики смогут вытащить Францию из болота.
В сентябре 1938 года Франция подписала Мюнхенское соглашение, то есть вместе с Англией согласилась на гитлеровскую аннексию Чехии, в надежде, что это удовлетворит аппетиты агрессивного соседа. Недальновидность их поведения стала ясна через год, когда фюрер ворвался в Польшу, и отступать стало некуда.
Третьего сентября 1939 года Англии и Франции пришлось объявить войну Германии. Это случилось. Собственно, Франция готовилась к агрессии и заранее построила на границе с Германией суперсовременные и совершенно непреодолимые укрепления: Линию Мажино, так что имела все возможности сопротивляться. Но Германия не торопилась нападать. Странное затишье на границах продолжалось несколько месяцев.
"Une drôle de guerre" – странной войной – окрестили ее французы; "a phoney war" – войной-фальшивкой – назвали ее англичане.
Рэй Вентура со своим хором записал в ноябре 1939 года хит, сардонически названный "Мы развесим свои подштанники на укреплениях Зигфрида" ( On ira pendre notre linge sur la ligne Siegfried ). Между тем нам-то абсолютно ясна ирония Вентуры. Как ни оптимистически звучала его песня, взятие Линии Зигфрида, расположившейся как раз против Линии Мажино, вряд ли стало бы легкой прогулкой.
В феврале 1940 года Эдит Пиаф позвонил некий Мишель Эме и заявил, что написал для нее песню. Она попыталась отвязаться от незнакомца, но тот оказался настойчив. Ладно, согласилась она, я взгляну на вашу песню.
Скоро в дверь позвонил Эме, одетый в военную форму. Он получил повестку и вечером должен был уезжать на фронт.
"Даю вам десять минут, капрал Эме!" – заявила Эдит.
Но капрал опоздал на свой поезд. Всю ночь они работали над "Аккордеонистом" ( L’accordéoniste ). А через два дня показали песню публике; успех был колоссальный.
Пиаф вызвала Эме на сцену и представила автора песни как "солдата, отправляющегося на войну".
Аплодисменты стихли, и аккордеонист заиграл вступление во второй раз.
Несмотря на опасность, парижане удовлетворяли жажду мести самыми экзотическими способами. В районе площади Бастилии аккордеонисты располагались и в кафе, и просто на перекрестках. Аккордеон – "пианино для бедняков" (выражение Лео Ферре) в большинстве рабочих районов столицы.
Со своим "Аккордеонистом" Пиаф искусно сыграла страсть к аккордеону. Ее песня – рассказ о девице легкого поведения, влюбившейся в аккордеониста. Музыку она не слушает; она как завороженная следит за его пальцами, нервно мечущимися по клавишам инструмента. Но враг наступает, музыкант должен уходить на войну. Проститутка с надеждой ждет конца войны, но музыкант не возвращается назад. Музыка замедляется, печаль охватывает всех.
В конце проститутка находит утешение в бешеном танце под все ускоряющуюся музыку аккордеона.
Десятого мая 1940 года все аккордеоны Франции смолкли. Германский блицкриг начался.
Война и мир III
Или как Серж Реджани мастерски лишил смысла германский блицкриг, а шансон вырос до уровня средства сопротивления, а также о том, как Морис Шевалье пел, пытаясь спасти свою шкуру после освобождения, и как Эдит Пиаф, Шарль Трене и Ив Монтан в угаре послевоенной эйфории превратились в символы трех самых известных французских шансонов всех времен. С важнейшими ролями для Жоржа Брассенса, Пьера Дака, Фернанделя, Жана Ферра, Сержа Генсбура, Жан-Жака Гольдмана и Жермен Саблон. А также с ярчайшими фигурами Карлы Бруни, Марлен Дитрих и Лайзы Минелли.
У Оперы автомобиль сворачивает на бульвар Капуцинов. Café de la Paix выглядит покинутым. За ним – церковь Святой Магдалены. Потом – несколько кругов по площади Согласия. Обелиск, который Жак Дютрон считал символом утренней эрекции, приковывает их внимание.
– Что-то с ним не то, – говорит мужчина, не уверенный в своей потенции, одновременно бросая жадный взгляд на Триумфальную арку. – Смотри как следует, – обращается он к сидящему рядом архитектору.
На календаре – 23 июня 1940 года, 6:15 утра. "Deux loups sont entrés dans Paris" – "Два волка дорвались до Парижа" – споет Серж Реджани в 1967 году.
Автомобиль минует Наполеонову Триумфальную арку и сворачивает к набережной Сены. С площади Шайо открывается один из знаменитейших видов в мире. Два волка гордо позируют на его фоне. Альберт Шпеер глядит в сторону, Гитлер смотрит прямо в объектив. Фоном – Эйфелева башня. Город окутан утренним туманом, и башня выглядит словно картинка на стенке фотоателье. Может, это фото вообще сделано в студии?
Нет. Вскоре после начала боевых действий французская армия была захвачена врасплох немецкими войсками. И Гитлер специально приехал в покинутый жителями Париж, чтобы осмотреть его самые знаменитые монументы. Альберт Шпеер сопровождал фюрера, чтобы увидеть, что ему понравится больше всего.
Гитлер вел себя как гид-энтузиаст, восхваляющий точность вертикали и легкости Эйфелевого железного сооружения. Париж для него – модель для перестройки будущей имперской столицы, Берлина. Модель недостаточно величавая, надо понимать.
"Когда мы закончим перестройку Берлина, Париж покажется его бледным подобием, так что не имеет смысла его уничтожать", – сказал он Шпееру.
В песне "Два волка дорвались до Парижа" Серж Реджани рассказывает, как немцы входили в Париж. Сперва волки были далеко от Парижа, в Германии. "Но, едва почуяв запах добычи, они помчались вперед, пробегая по 50 миль за ночь". Ужас на улицах, убитые на полях сражений. Гитара начинает звучать нервно, вступает контрабас, за ним – духовые, грохочут сапоги наступающей армии.
В концертной записи звук еще четче: барабанная дробь и нервное, дребезжащее фортепиано. Два волка взяли город, за ними последовала орда голодных хищников. Тысячи волков оккупировали Париж, подчеркивает Реджани, звери "воют по-волчьи".
Линия Мажино должна была защитить Францию. Но Гитлер пошел на хитрость: он напал со стороны Бельгийских Арденн, между Седаном и Динаном .
Дело в том, что командование французской армии считало Арденны неприступными для немецких бронетранспортеров. Quod non! Через пять дней тень поражения нависла над французской армией. Надо ли было Гитлеру хранить в тайне место, где он собрался атаковать? Не в этом ли месте в 1870 году был атакован прусской армией Наполеон III?
Скорее всего, это было сделано специально, Гитлер доверял символам. Французы подписали капитуляцию 22 июня 1940 года – в доставленном из компьенского музея по распоряжению фюрера, специально для этого случая, штабном вагоне, в котором 11 ноября 1918 года было заключено перемирие. Реванш – отец всех войн. Назавтра Гитлер прибыл с уже описанным коротким визитом в Париж. Оккупация началась.
"Сладостная Франция, страна моего детства"
Правительство Франции решило разместиться в Виши. Прекрасный выбор: отели курортного городка опустели все разом после того, как началась война.
Демаркационная линия разрубила страну надвое: север оккупировала немецкая армия, юг считался "свободной зоной". Маршал Филипп Петэн принял управление южной зоной и объявил себя главой вишистского режима. Никому не могло прийти в голову, что герой Вердена, суровый ветеран Первой мировой, известный своими антигерманскими настроениями, может с такой легкостью заключить договор с врагом.
Генерал Шарль де Голль наотрез отказался сотрудничать с ним. Он сумел скрыться, форсировав Ла-Манш, – перешел, так сказать, Рубикон, – и поднял французский флаг в Лондоне. Так родились две Франции: коллаборационалистская, под управлением марионетки Петэна (с Пьером Лавалем в роли премьера и весьма зыбкой властью), и страна (в первые годы – скорее мечта, чем страна), которой правил Де Голль.
Восемнадцатого июня генерал обратился к народу своей Франции по радио: "Франция проиграла сражение, но не проиграла войны (…) Пламя сопротивления не должно угаснуть". Немногие слышали это, но слова его передавались из уст в уста. Так родился миф о Де Голле.
Петэн отказался от слогана "Свобода, Равенство, Братство", заменив его новым: "Труд, Семья, Родина". Поскольку сам он верил в то, что делал, Франция вздохнула с облегчением. Народу казалось, что страной правит мудрый дедушка. Его прославляли в сомнительного содержания песенке "Maréchal, nous voilà!" , сдобренной изрядной долей национализма. Петэна называли в ней "рыцарем Франции", который "дал нам наконец надежду"; и конечно же "страна благодаря ему восстанет из пепла".
Мотивчик был бесстыдно позаимствован из какой-то песни Казимира Оберфельда. Не самой лучшей, заметим, ведь он, к примеру, был автором мелодии для знаменитой "И Фелиция тоже" ( Félicie aussi , 1939).
Отец Оберфельда был евреем, ему пришлось скрываться в "свободной зоне". В конце концов в Марселе его арестовали и посадили на поезд до Парижа. Всю дорогу ему пришлось слушать, как прославляют маршала при помощи его мелодии. Оберфельд погиб в Освенциме.