Петэну исполнилось восемьдесят четыре, и он не позволял себе мечтать о славе Наполеона. В октябре 1940-го его его вызвал Гитлер, пожал старику руку и превратил его в собаку, собаку на немецкой цепи, которая делает все, что прикажет хозяин.
С 1942 года началось давление на правительство Франции, чей лидер продал свою страну за рукопожатие, и, в конце концов, режим Виши стал помогать депортации французских евреев.
Между тем Де Голль из-за границы продолжал посылать Сопротивлению людей и оружие. Он не являлся легитимно избранным лидером, поэтому Черчилль с Рузвельтом считали, что этот рослый грубиян не может быть серьезным партнером, что никак не облегчало Де Голлю его работу.
В столице невозможно было ничего достать. Электричества практически не было. За провизией выстраивались длиннющие очереди. Тем более и вермахт старался поживиться содержимым складов. Парижане научились выходить из положения сами, например, изобрели обувь на деревянной подметке, которая громко щелкала при ходьбе.
Морису Шевалье безумно нравились эти "деревянные симфонии". "Тап-тап-тап деревяшек стук прекрасен, / Звучит волшебно, радует меня", – пел он в "Симфонии деревянных подошв" ( La symphonie des semelles de bois , 1943). В качестве сопровождения специальный чечеточник отбивал за сценой нужный ритм. Музыка играла негромко, под сурдинку.
Несравненный Фернандель тоже пытался смягчить юмором ежедневные страдания. В песне "Тощие дни" ( Les jours sans ) он пел о днях, лишенных десерта, сервелата и всего прочего. "Только дней без счетов, по которым надо платить, не бывает", – ухмыляясь, пел он.
Когда Фернандель улыбался, от его лица оставалась лишь масса белых зубов. Когда он хохотал, то становился похож на лошадь. Стоило ему появиться где-либо, как его узнавали и немедленно начинали смеяться. С тех пор, как любимым комиком французов стал Луи де Фюнес, Фернандель уже не оказывает такого влияния на публику, но и сейчас все улыбаются, услыхав его "И Фелиция тоже" ( Félicie aussi , 1939), в которой он первым постарался снять напряжение "drôle de guerre" . Для этого он тайком протаскивал в свои песни элементы бурлеска, и они сохранились в памяти французов:
"Заказал я краба с орехами, / Волосатого всем на потеху, / И Фелиция тоже".
Это "Фелиция тоже" захватывает публику, она покатывается со смеху – "Комнатенка-развалюха, / Пыльный потолок / И у Фелиции тоже" – даже теперь, когда темные времена миновали.
После войны серия фильмов Don Camillo принесла Фернанделю всенародную славу. Генерал Де Голль, о котором говорили, что от скромности он не умрет, однажды пошутил: "Во Франции есть только один человек, который может потягаться со мной славой. Вот этот, который поет Félicie aussi ".
Париж был оккупирован, и актерам пришлось решать, что делать: продолжать петь и выступать либо рухнуть в полную нищету. Выбор был невелик – the show must go on . Пришлось браться за любую работу. Из-за этого после войны их, как правило, осуждали все кому не лень.
В 1943 году Трене выступил со своей бессмертной "Цветущей Францией" ( Douce France ) – печальной зарисовкой беззаботной Франции, "страны нашего детства", которую немцам никогда не подчинить себе. Это было то, что нужно. Французы повсюду напевали рефрен о безумной мечте нацистов прибрать Францию к рукам. Даже французы – узники концлагерей открыто распевали песенку Трене: Douce France, cher pays de mon enfance / Bercée de tendre insouciance / Je t’ai gardée dans mon coeur! ("Цветущая Франция моего детства, / Беспечная и веселая, / Я ношу тебя в сердце своем").
Певец продолжил традиции ренессансного поэта Жоашена Дю Белле: "Счастлив, как Одиссей, уплывший далеко", – писал он из Италии, тоскуя по покинутой родине.
Таким же образом выражает Трене тоску по предвоенной Франции, которую "до сих пор носит в сердце своем".
В конце пятидесятых Де Голль, спускаясь по трапу самолета во время визита в Канаду, обнаружил, что оркестр исполняет Douce France вместо положенной по протоколу "Марсельезы". А Трене, посетившего одну из школ Квебека, встретили хоровым исполнением нескольких французских шансонов. После того, как ученики спели Douce France , учитель хлопнул шансонье по плечу и сказал: "Правда, неплохая песенка семнадцатого века?" Трене чуть не помер со смеху.
Итак, песенка пролила целебный бальзам на душевные раны французов, растерянных, живущих иллюзиями. Как иностранцы до сих пор смотрят на Прованс глазами Альфонса Доде ("Письма моей мельницы"), так и эта песня вызывала в сознании образ страны, где реки текут молоком и медом, страны, которой никогда не существовало. А может, существовала? Лайза Минелли спела Douce France по-французски, Карла Бруни – по-итальянски, кроме того, существует множество других инструментальных версий.
Пока что человечеству не стоит забывать об этом лекарстве от ностальгии.
"Труп, объясняющийся в любви"
Но величайшее музыкальное утешение было создано в Германии, и благодарить за это мы должны тяжелую авиацию союзников.
В апреле 1915 года некий Ханс Лайп служил охранником в одной из берлинских казарм. Он должен был вскоре отправляться на русский фронт. Прогуливаясь перед зданием казармы, он вспоминал о своей девушке Лили, и – о медсестре Марлен. Мечту об обеих девушках он вложил в стихотворение "Песенка юного часового" ( Lied eines jungen Wachpostens ), в котором дал девушке двойное имя.
Так родилась самая популярная германская дама всех времен – Лили Марлен.
В 1936 году стихотворение случайно попалось на глаза певице Лили Андерсен, и она попросила сразу двух композиторов положить его на музыку. И пела попеременно обе версии, пока не выбрала наконец ту, которую мы знаем сегодня. Мелодия Норберта Шульца хорошо передает настроение мечтательного, встревоженного солдата, казарма присутствует в музыке легким ритмом марша. Но продать удалось меньше семисот экзепляров песни, да и то с трудом.
И все бы о ней забыли, если б 18 августа 1941 года не случилось маленькое чудо. Лейтенант Карл-Хайнц Райнтген с военной радиостанции в Белграде искал какие-нибудь пластинки для своих передач. Все, что у него было, погибло при бомбежке (вот она, историческая роль союзной авиации!).
Притащив на радиостанцию коробку с пластинками, он обнаружил среди них одну с названием "Лили Марлен", которого сам не слыхал, и поставил ее на проигрыватель в студии.
Белградское радио вещало чуть ли не на полмира: от Нарвика до Каира. Телефон в студии начал трезвонить почти сразу, и скоро раскалился добела. "Пожалуйста, повторите этот номер!" – кричали сотни голосов. Vor der Kaserne / Vor dem großen Tor / Stand eine Laterne … (Возле казармы / В свете фонаря / Кружатся попарно листья сентября…" ). Германскую армию пленил свет фонаря у казармы Лайпа.
Новый хит повторил судьбу Quand Madelon времен Первой мировой. Йозеф Геббельс был в бешенстве. Дух германской армии – в опасности, песня – мрачная, подрывает настроение солдат хуже зубной боли. "Какой-то труп, объясняющийся в любви", – возмущался он.
Маршал Роммель нашел песенку полезной: этот слезливый романс Радио Белграда повторяло по тридцать пять раз в день. Геббельс не стал с ним особо спорить, но потребовал, чтобы был написан более жизнеутверждающий вариант.
Он был написан. И даже исполнен. Но так и не смог ни занять место оригинальной версии, ни хоть как-то повлиять на настроение армии.
Говорят, геббельсовский вариант "Лили Марлен" запускали на полную громкость, когда расстреливали евреев.
Английские солдаты, слушавшие Радио Белграда, тоже прониклись нежностью к "Лили Марлен". Скоро Вера Линн спела ее по-английски.
Но весь мир ассоциирует эту песню с одной-единственной Марлен, героиней "Голубого Ангела". Однако Марлен Дитрих обратила свое благосклонное внимание на эту замечательнейшую песню только после войны. Количество экземпляров ее ремейка невозможно сосчитать.
Вот тут-то Норберт Шульц, успевший смириться с тем, что его песня оказалась среди множества "предметов, взятых врагом в виде контрибуции", обнаружил, что кто-то в США купил у него права на "Лили Марлен", и заплатил – ну очень хорошо. То был, наверное, самый счастливый день его жизни, на дворе стоял 1961 год.
Париж не отставал. Высокая блондинка Сюзи Солидор, звезда кабаре "Парижская жизнь" ( La Vie Parisienne ) спела "Лили Марлен" в 1942 году по-французски:
C’est dans ce coin-là le soir / On s’attendait remplis d’espoir / Tous deux, Lily Marlène (…То будем вновь / Крутить любовь / С тобой, Лили Марлен). Когда она пела, немецкие офицеры оккупировали зал полностью.
После войны певице на год запретили работать по специальности. Среди актеров она была не единственной, кому после войны пришлось худо.
Журналисты-коллаборанты написали, что имя Трене – анаграмма имени Неттер. И Трене пришлось, ради спасения жизни, заняться подтверждением отсутствия у него еврейской крови! После войны это было – разумеется! – поставлено ему в вину. Кстати, написанные во время оккупации песни и даже то, что он продолжал выступать, никого не волновало, зато его осудили за то, что он, как и Пиаф с Шевалье, в 1943 году посещал Германию и выступал перед французами – узниками концлагерей.
Пиаф с удовольствием позировала в окружении узников. Потом, в Париже, их фотографии вырезали и использовали для производства фальшивых паспортов.
Во время следующего визита арестантам привозили новые паспорта, после чего к оркестру Пиаф добавлялось несколько новых музыкантов, и они покидали лагерь вместе с ней. Знала ли она об этом? Или секретарша использовала ее для помощи Сопротивлению? Этого никто никогда не узнает.
Ни Трене, ни Пиаф никогда не поддерживали режим Виши. Шевалье же пришлось однажды поучаствовать в совершенно дурацкой фотосессии. Соломенную шляпу пришлось снять, зато на стол водрузили бутылки воды "Виши" – ради демонстрации его лояльности правительству.
У него не было выбора: его любовница Нита Райа была еврейкой, и ее семья нуждалась в защите. Кстати, за концерты в Германии он никогда не брал денег, но требовал освободить из лагеря нескольких солдат. Все равно после войны у него были проблемы. И Шевалье пришлось искать, каким образом восстановить свою репутацию.
"Ночь и туман"
Немцам довольно легко удалось уговорить режим Виши сотрудничать с ними в еврейском вопросе. Французские коллаборанты оказались едва ли не хуже гестапо. Большое Весеннее Окружение, спланированное нацистами, было исполнено руками французов.
Шестнадцатого июля 1942 года агенты главы вишистской полиции Рене Буске арестовали 13 000 парижских евреев. На превращенном в тюрьму знаменитом велодроме д'Ивер разыгрывались апокалиптические сцены. Туалетов на стадионе было явно недостаточно для 13 000 арестантов. Разумеется, началась паника и дизентерия.
Большинство из этих 13 000 впоследствии погибли в концлагерях. Париж молчал. Грохот сапог оккупантов эхом отдавался на опустевших улицах некогда оживленного еврейского квартала. В операции приняли участие примерно девять тысяч французов.
После войны об этой грязной истории старались не вспоминать. О режиме Виши и вообще предпочитали не говорить. Тем не менее всем было ясно, что руки у правительства не вполне чисты. Но дело об ответственности за проведение операции Весеннее Окружение против Рене Буске, возглавлявшего полицию в 1942 году, завели только в 1993 году, и только тогда его арестовали. И рядовые французы только через много десятилетий узнали подробности этой операции.
Летним днем, в начале шестидесятых годов, девочка на пляже в Бретани спросила маму, что там за бетонные строения на берегу и для чего они. Мама не знала, и, с трудом подбирая слова, искала какое-то разумное объяснение. Певец Жан Ферра присутствовал при этой сцене. Невежество мамаши поразило его. Самому Ферра вспомнился документальный фильм "Ночь и туман" ( Nuit et Brouillard , 1956) Алена Ренэ.
В фильме подробно описывается нацистская политика депортации. В ту пору фильм казался открытием, но теперь, после всего, что мы узнали, он кажется бледным подобием истинного положения вещей.
Слово "евреи" употребляется в фильме лишь однажды, это – рассказ об операции Nacht und Nebel , целью которой было сделать так, чтобы участники Сопротивления исчезли без следа. О Холокосте в пятидесятых годах еще почти ничего не было известно.
Вернувшись из Бретани, Ферра написал песню "Ночь и туман" ( Nuit et Brouillard ):
"Если моден твист – я спою это в ритме твиста,
Чтобы наши дети узнали, кем вы были".
Песня стала впечатляющим напоминанием о депортации. Год на дворе стоял 1964-й, почти двадцать лет прошло с окончания войны, но Ферра (настоящее имя – Тенненбаум) не забыл, что в последний раз видел своего отца в 1942 году.
Песню встретили бойкотом. Власти не желали, чтобы их тревожили воспоминаниями о войне, особенно – неприятными подробностями, касающимися тогдашнего правительства Франции. Кроме того, как раз в конце 1963 года Де Голль и канцлер Аденауэр подписали соглашение о дружбе. Зачем же снова тыкать пальцем в "немецких стражей на караульных вышках"?
Благодаря упрямству радиорепортеров и телевизионщиков, песня все-таки дошла до широкой публики. Ферра, явившись неожиданно, не только задал острые вопросы, но сумел не впасть в излишнюю патетику. Его мягкий, низкий голос почти бесстрастно рассказывает о страшном смысле происходившего:
"Нагие, худые, дрожащие в обитых свинцом вагонах", – поет он. "Их звали Жан-Пьером, Наташей или Самуэлем, / Одни молились Иисусу, Иегове и Вишну, / Другие молчали, но разве здесь дело в вере?"
Рокот барабана, аккомпанемент гитары, негромкое пение труб.
С этим номером шансонье выступил против правил шоу-бизнеса, озабоченного дешевыми эффектами и любовными песенками. В 1964 году было совсем немного певцов, готовых на такой поступок. Джонни Холлидей, Сильви Вартан и их коллеги шли от успеха к успеху, пользуясь американской моделью рок-н-ролла.
Мы вправе были ожидать более серьезной реакции, считал Ферра. Но, благодаря "Ночи и туману", депортация, по крайней мере, стала предметом разговора.
Вина отдельных людей, разумеется, важна. Многие немцы участвовали в войне из соображений лояльности, некоторые коллаборанты просто пытались выжить, а те, кто просидел войну, забившись в норы, превратились в судей.
В 1990 году Жан-Жак Голдман написал песню "1917-й в Лейденштадте" ( Né en 17 à Leidenstadt ), где рассматривался этот вопрос: "Что, если бы я родился в 1917 году в Лейденштадте, среди руин, на поле битвы?"
Нет такого города – Лейденштадт, автор его выдумал, но явно германское название оставляет не так много простора для фантазии.
Вопрос, который ставит Голдман, таков: что бы я делал, если бы родился немцем после Великой войны? Нам никогда не узнать, какими мы были бы. Легко быть пацифистом в стране, где всего вдоволь. Еще проще судить о нацизме задним числом. Мы можем надеяться только на то, что нам еще очень долго не придется делать такой выбор, заключает певец.
"Гитлер – хоп-ла-бум"
Двадцать первого августа 1941 года офицер Альфонс Мозер ждал поезда на станции метро "Барбье" (Barbès). Солнце стояло высоко в небе. Какой-то человек, неподалеку от него, пристально смотрел на немецкого морского офицера. И вдруг, вытащив пистолет, выстрелил ему в грудь. Мозер умер на месте. Двадцатидвухлетний преступник не сумел скрыться в толпе, его сбили с ног и поймали.
Пьер Феликс Жорж был боевиком-коммунистом и одним из героев французского Сопротивления. Он взял себе подпольную кличку le Colonel Fabien – "Полковник Фабьен" – по названию одной из станций парижского метро.
Убийство вызвало репрессии и привело режим Виши к решению создать специальный суд, который тотчас же приговорил к смерти троих коммунистов. Их казнили через неделю после убийства Мозеса.
Чем дольше продолжалась оккупация, тем сильнее становилось Сопротивление в Париже. Атмосфера постепенно менялась. Сперва все выглядели послушными, все шло как по нотам, но после шоу, показанного "Полковником Фабьеном", костер начал разгораться все сильнее.
Ирония ситуации состоит в том, что первая большая группа Сопротивления в Париже образовалась за год до выстрела "Полковника" и совсем рядом с тем местом, где Гитлер позировал в 1940 году для своей знаменитой победной фотографии: в Музее Человека, на площади Трокадеро. Вишистам удалось внедрить в группу шпиона, и почти все ее члены были казнены .
Ami, entends-tu le vol noir des corbeaux sur la plaine?
Ami, entends-tu les cris sourds du pays qu’on enchaîne?
Французов среднего возраста эти слова обычно трогают до слез.
"Друг, ты слышишь – черные вороны слетаются на поля?
Друг, ты слышишь крики израненной страны?"
Во время Второй мировой "Песня партизан" ( Le chant des partisans , 1943) стала единственной по-настоящему народной песней, хотя у нее и были вполне профессиональные авторы.
Успешный поэт Йозеф Кессель жил в Лондоне, был связан с Де Голлем. И дружил с Морисом Дрюоном, в ту пору – молодым журналистом, еще не превратившимся в успешного автора романтических саг. Однажды друзья пошли послушать русскую певицу Анну Марли. Марли, родом из в Санкт-Петербурга, в 1942 году, пораженная борьбой русских партизан под Смоленском против нацистов, написала довольно медленный, но хорошо ритмизированный "Партизанский марш" и исполняла его по-русски. Кесселю и Дрюону песня понравилась. Друзья устроились в пабе "Белый Лебедь" в Кюлздане, пригороде Лондона. И, как гласит легенда, лихо переперли текст песенки Марли на французский.
Вышел призыв поддержать участников Сопротивления и убедить сомневающихся в скорой победе:
Montez de la mine, descendez des collines, camarades!
Sortez de la paille les fusils, la mitraille, les grenades.
Ohé, les tueurs à la balle et au couteau, tuez vite!
Ohé, saboteur, attention à ton fardeau: dynamite…
Поднимайтесь из пещер, спускайтесь с гор, товарищи!
Доставайте из соломы ружья, пули и гранаты.
Эй, беритесь за ножи! Заряжайте ружья – пли!
Эй, взрывник, поосторожней с динамитом…