Но, чтобы сделать успех Les feuilles mortes возможным, нужен был исполнитель – истинный француз. Кинорежиссер Марсель Карне довольно долго составлял с Преве (выступавшим в качестве сценариста) феноменальную пару. Вместе они создали фильмы, вошедшие в сокровищницу французского кино: "Набережную туманов" ( Quai des brumes , 1938) и, конечно, "Дети райка" ( Les enfants du paradis , 1945) – завораживающую смесь истории, трагедии и юмора, самый причудливый из черно-белых звуковых французских фильмов.
После войны они взялись было за "Врата ночи" ( Les portes de la nuit ), где в главных ролях предполагалось снять Марлен Дитрих и Жана Габена. Но не сложилось: пришлось отказаться от блестящей пары актеров.
Авторы, конечно, распустили слух, что фильм выходил недостаточно патриотичным, но, на самом деле, Дитрих порвала с Габеном, что, в свою очередь, помогло блестящему старту карьеры Монтана, который, по рекомендации Эдит Пиаф, заменил Габена.
В фильме показан Париж времен последней военной зимы. Примерно в середине фильма Монтан насвистывает две строки из Les feuilles mortes , а через некоторое время песня звучит целиком.
Публика фильм не приняла. Людям хотелось праздника, а не печальных историй, а "Врата ночи" рассказывали о спекулянтах, коллаборационистах и героях. Фильм провалился. Но благодаря Ив Монтану Косма и Преве тоже попали в легенду.
Так что придется наконец рассказать о виновнике их славы. Иво Ливи родился в Тоскане, родители его бежали из фашистской Италии в Марсель. Мальчишкой он исполнял шансоны своих идолов – Трене и Шевалье – перед сеансами в кино.
Так он на всю жизнь связал себя и с кино, и с шансоном. Изобрести себе забавный псевдоним оказалось нетрудно. Когда он ребенком играл на улице, мать раз за разом звала его домой: Ivo, monta!
Не теряя времени, он отправился в Париж, где тотчас же попал в объятья Пиаф и, не успев понять, что происходит, стал исполнять, вечер за вечером, Les feuilles mortes . Самому ему песня нравилась чрезвычайно, но публике до этого не было дела.
Он не сдавался: переставлял песню в программе с места на место, ставил ее перед, после или между двумя популярными шансонами. Благодаря его теплому голосу, повадкам джентльмена и страстным, но стильным танцевальным па, зал следил за ним, как птенчики за подлетающей мамашей. Но впарить им Les feuilles mortes не удавалось никак.
Так он дожил до 1949 года, когда снова вставил Les feuilles mortes в программу очередного концерта. И тут случилось чудо. Казалось, публике понадобилось время, чтобы воспринять наконец лирику Преве.
Les feuilles mortes стала саундтреком времени, когда Франция наконец начала выбираться из глухого военного тупика. Скоро Монтану удалось поставить на колени и Соединенные Штаты, где во время так называемых french parties любители искусства слушали 78-оборотные грампластинки из Франции.
Конечно, в Америке песня получила понятное публике название Autumn leaves . Но все полюбили ее: Нэт Кинг Кол, Фрэнк Синатра, Грейс Джонс… И это еще не все: в битву включились джазовые певцы – Майлз Дэвис, Диззи Гиллеспи, Оскар Петерсон.
Полная победа по очкам, без сомнения, досталась Косме, ставшему знаменитейшим французским джазменом по ту сторону Атлантики.
Но славу Преве окончательно закрепил Серж Генсбур, выпустивший в 1962 году диск "Песни Преве" ( La chanson de Prévert ). Начав с самой первой – ( Oh, je voudrais tant que tu te souviennes ), он сделал из нее потрясающую песню и обессмертил память Косма и Преве, вложив в нее искусство обоих.
Генсбур взял "Марсельезу", смешал с классической версией Mon légionnaire Пиаф и создал элегантную модуляцию, как бы обрамлявшую мастерскую работу Преве и Косма.
Непостижимый enfant terrible французского шансона воздал им почести лучшие, чем могли бы выдумать солидные мастера, по уши увязшие в традиции. Особенно важно то, что он назвал свою композицию La chanson de Prévert . Косма полностью присутствует в песне, но не попал в название. Генсбур желал подчеркнуть, что важнее всего во французском шансоне – текст.
В июне 1949 года Жан-Поль Сартр уговорил попробовать свои силы в шансоне юную, никому не известную Жюльетт Греко. Дата была назначена, кабаре выбрано. Теперь еще бы песню ей найти…
"Что тебе нравится", – спросил Сартр. " Les feuilles mortes" , – отвечала Греко. "Ладно, но приготовься к худшему", – предупредил Сартр. И юная экзистенциалистка спела этот шансон – с таким успехом, что поставила на уши и Францию, и Соединенные Штаты, и весь остальной мир. Так началась новая эра.
Искусство, торговля и новая война
Или как Жорж Брассенс с Жаком Брелем с трудом добились известности, а Жюльетт Греко отхватила титул музы экзистенциального шансона, а также о том, как Борис Виан поносил и войну в Индокитае, и войну в Алжире, и вместе с Шарлем Трене выступал с песнями против культуры потребления, и как успешно запустили Далиду в качестве первого рыночного продукта современной французской песни. С важнейшими ролями для Шарля Азнавура, Боба Аззама, Бурвиля, Сержа Генсбура, Стефана Гольмана, Жан-Жака Гольдмана, Энрико Масиаса и Луи Мариано. А также с выдающимися явлениями Дэвида Боуи, Шеба Халеда и Жан-Поля Сартра.
Май 1944-го, Кафе "Флора", бульвар Сен-Жермен. Утренний туман еще окутывает шпили католической церкви, носящей то же самое имя. В кафе входит невысокий господин. Карманы его пиджака набиты бумагами и книгами. Он заказывает коньяку и усаживается в уголке.
Хозяин кафе Поль Бубал привычно наблюдал за тем, как дядька в очёчках выкладывает на стол бумаги, прихлебывает коньяк, набивает трубку и принимается писать. Но однажды в кафе зазвонил телефон, и хозяина попросили позвать какого-то мсье Сартра. У Бубала был дружок с таким именем, но тому вряд ли кто-то стал бы звонить. "Очень жаль, но я ничем не могу вам помочь", – сказал он в трубку.
Однако звонивший настаивал, он знал, что мсье Сартр должен находиться в этом кафе, и просил поискать хорошенько. Бубал пожал плечами и произнес погромче: "Мсье Сартр, вас к телефону!" Каково же было его изумление, когда любитель 49 коньяка прекратил писать, отложил трубку и подошел к телефону. Так хозяин кафе познакомился с автором "Отвращения" ( La Nausée , 1938) и "Оно есть и его нет" ( L’Être et le Néant , 1943). Скоро писателю-философу стали звонить так часто, что Бубалу пришлось провести для него отдельную телефонную линию.
Сартр и по вечерам любил посидеть с друзьями за столиком на веранде кафе. Когда солнце скрывалось за домами, компания перебиралась чуть подальше, в "Два столбика монет", чтобы чуть подольше наслаждаться теплом. Но едва на город опускалась тьма, они ныряли в один из ночных клубов, которых здесь было множество. После долгих лет оккупации, когда предписывалось sérieux и тишина, молодежь с наслаждением буянила и оттягивалась по полной.
Поразительно, что обретение утраченной свободы праздновалось в темных, прокуренных подвалах, называвшихся "Табу" или "Мефистофель". Веселье пряталось под землю. Пресса сообщала о "поселившихся в норах обитателях Сен-Жермена" и "чудовищных вакханалиях этих вонючих существ".
"Существо, существующий" по-французски – existentialist . "Экзистенциализм" – слово само свалилось им в руки. Поднявшись из подвалов, учение Сартра покорило мир. Сам он считал свою философию методом описания атеистической картины мира, в центре которого стоит человек; на ее основе провозглашалась свобода творчества. В мире, превратившемся в руины, молодежь считала такую философию невероятно крутой. Не то чтобы они изучали ее основы. Просто экзистенциализм подходил им как собственный путь, и это слово стало использоваться где попало, – так же, как через несколько десятилетий все дыры стали затыкать словом "постмодернизм".
"Стоило выйти на улицу Сен-Бенуа, – просвещал меня Стефан Гольман, – и они со всех сторон окружали тебя; экзистенциальная мелюзга в черных штанах и грубых башмаках толпами болталась тут, натянув на рожи мрачное выражение".
В "Малыше-экзистенциалисте" ( La petite existentialiste , 1954) Гольман высмеивал фатальное стремление молодежи к преобразованию мира, и предсказывал: "Однажды никем не понятая умница / накрасит губы, натянет чулки / и выйдет замуж за / малыша-экзистенциалиста". Критика сурово упрекала популярного в ту пору шансонье за "предвзятую точку зрения", с которой он описывал будущих революционеров шестидесятых.
Но, прежде чем занять прочное положение в спокойной буржуазной жизни, молодежь желала утолить жажду свободы, а свободу предлагал ей Сартр. Нельзя не усомниться, насколько были уверены в своей правоте те, кого он подвигнул к восстанию. Для большинства молодых экзистенциализм означал, во-первых, возможность сделать свою юность яркой и неповторимой.
Фигурально выражаясь, разумеется: ведь у них принято было наряжаться в черные свитера "унисекс" и штаны того же цвета. Вооруженные теорией Сартра, юнцы чувствовали себя вполне свободными от прежних ценностей, свободно затевали дискуссии и свободно искали счастья в своем абсурдном мире.
Революция в философии шла рука об руку с революцией в музыке. После многолетнего запрета на американскую музыку из парижских динамиков зазвучал наконец джаз. Борис Виан, человек-оркестр, шагнул вперед, поднес к губам трубу и – порвал в клочья всех своих критиков.
Сартр понимал, что французской песне требуется муза. Тут-то он заприметил Жюльетт Греко. Собственно, она никогда раньше не пела, но не беда: запоет, коли нужно. И что же! "В горле Греко ждут своей очереди миллионы еще не написанных стихов, многие из которых больше никому не спеть, – сказал Сартр. – Бывает, мы пишем пьесы для определенного актера, почему бы кому-то не написать песню для этого голоса?"
Так в Сен-Жермен-де-Пре нашли своего ангела-хранителя.
"Я весь к вашим услугам"
Но для первого выхода в свет надо было найти подходящую песенку. Она очень хотела спеть "Опавшие листья", но нужна была, по крайней мере, еще одна песня. Сартр сам написал для нее стихотворение – "Улица белых манто" ( La rue des blancs manteaux ) и выдал ей несколько сборников стихов – Раймона Кено, Робера Десноса и Жюля Лафорга. Она просмотрела их и отобрала то, что ей понравилось.
Едва Греко разобралась с текстами, как Сартр послал ее к жившему неподалеку Жозефу Косма. Прелестница двадцати одного года от роду слегка волновалась, когда звонила в дверь на Университетской улице. К ее изумлению, Косма согласился положить на музыку целых четыре стихотворения.
У юной певицы оставалось всего несколько дней для подготовки к первому выходу на сцену. Поразительно, но премьера случилась не в Сен-Жермене, а на правом берегу Сены, неподалеку от Елисейских полей; присутствовали дамы в умопомрачительных шляпках и норковых шубках. Так что Греко поразила их в самое сердце. Публика несколько обалдела от ее черного платья и золотых туфелек. Но стоило ей открыть рот, как толпа шикарных дам и господ из восьмого арондисмана лишилась дара речи.
Ее свежесть, великолепная дикция и особая окраска звука вдохнули в стихи новую жизнь. "Муравей" ( La fourmi ) – теплое, восхитительное стихотворение Робера Десноса. "Муравей, говорящий по-французски, по-латыни и по-явански, такого не бывает, не бывает". Она обрела тысячи подражателей, пропев по-своему ça n’existe ça n’existe pas ("pas" она произносила как "poh").
Но вслушайтесь сперва в ее "Если ты думаешь" ( Si tu t’imagines ), и назавтра вы вдруг обнаружите, что спрашиваете в книжном магазине сборник стихов Кено. Мелодия и слова соединены настолько мастерски, что запоминаются немедленно:
si tu t’imagines
xa va xa va xa
va durer toujours
la saison des za
la saison des za
saison des amours
Если, девчонка,
думаешь ты,
что так, что так,
что так будет вечно,
светло и беспечно
когда бесконечно,
улыбки вокруг и весна и цветы.
Благодаря Греко мир узнал вариант "Любимая, смотри, какие розы" ( Mignonne, allons voir si la rose ), классическое стихотворение из серии "Радуйся прямо сейчас" Пьера де Ронсара, положенное на музыку еще в XVI веке.
Ронсар заставляет вспомнить изысканные позы на картинах, рождавшие в его голове описания быстрых движений, Кено избирает реальные описания. "Забудь свое уродство, – говорит Кено, – считай, что у тебя осиная талия, роскошная мускулатура, сверкающие ногти, бедра, как у нимфы, а ноги твои так легки, что, кажется, не касаются пола".
Божественная Греко поет: "срывай розы жизни, срывай розы счастья, покуда тебе улыбается май", а вслед за тем, понижая голос до максимально возможного, двадцатидвухлетняя певица показывает, каким будет конец героини песни: "Там ждут, там ждут тебя ждут морщины, тройной подбородок, угрюмые мины…"
Впрочем, благодаря записи, сделанной в 1949 году, певица навсегда осталась для нас юной и прекрасной.
Жюльетт Греко нашла свое призвание и знала об этом, не зря она повторяла, переиначивая цитату из Библии:
"Я – служанка Господ, мое служение по слову вашему. Мои Господа – поэты и музыканты. Я – только интерпретатор".
Выстраивались очереди из желающих предложить ей песню. Азнавур подарил ей "Я ненавижу воскресенья" ( Je hais les dimanches , 1950), Генсбур был счастлив, что она записала его "Яванский танец" ( Javanaise , 1963); исполнив "Прелестного малыша" ( Jolie môme , 1961) Лео Ферре, она сделала ему отличную рекламу в самом начале карьеры. Ее интерпретации "Песни пожилых любовников" ( La chanson des vieux amants , 1967) Бреля и "Песни для овернца" ( La chanson pour l’Auvergnat , 1954) Брассенса, несомненно, выдержали проверку временем.
Вышло так, что в программе Греко оказались песни величайших шансонье Франции, имевших в 50-е годы трудности с тем, чтобы быть услышанными, – сегодня их знает весь мир.
После чего, по примеру Шарля Трене, она стала "автором-композитором-интерпретатором" – писала тексты, сочиняла мелодии к ним и сама выходила с готовой песней к зрителям.
"Провальная песня"
Сцена пуста. И вдруг появляется гигант. Публика с интересом рассматривает колоссальную копну его волос, по-викинговски схваченную шнуром. Гитару гигант держит на плече, как дубину. Не осмеливаясь взглянуть на публику, ставит левую ногу на стул и начинает играть. Никто не слушает.
Пот каплет на пол. Вы видите, что его колотит от нервного напряжения. Публика сидит, словно ничего не замечая. Люди входят, выходят, гуляют по залу. Время за полночь, но Жорж Брассенс совершенно счастлив, что после многих месяцев бесплодных поисков получил эту неблагодарную работу в "Проворном Кролике".
Во время войны Брассенс был вывезен в числе ста семидесяти тысяч французских юношей и девушек в Германию для Service du Travail Obligatoire – принудительных работ в рамках плана оживления германской военной индустрии. Там он обрел несколько прекрасных друзей и отвращение к милитаризму. Еще в Германии он написал множество стихов и песен, которые, после переработки, вошли в золотой фонд классики.
Война кончилась, и он поселился в Париже у Жанны ле Боннис и Марселя Планш. Даже позднее, когда он сделался знаменитым и стал хорошо зарабатывать, он продолжал жить по этому адресу, пока это было возможно, хотя кроме водопровода и электричества никаких удобств там не было.
"Труба знаменитости не слишком подходит к моим губам", – заявил он в 1962 году. Окружив себя друзьями, домашними животными и обложившись книгами, юный Брассенс прекрасно себя чувствовал.
"Не добейся я успеха, – говорил сам Брассенс, – мне нетрудно было бы скатиться к противозаконной деятельности. Или закончить свою жизнь клошаром, под каким-нибудь парижским мостом".
Проработав всего три месяца на заводах Рено, он никогда больше нигде не работал. При поддержке друзей он осмелился наконец вынести свои песенки на суд публики. Но найти для Брассенса подходящее место оказалось непросто. Кабаре, одно за другим, отказывались от его услуг. Только в "Проворном Кролике" ему позволили выходить с несколькими песнями, и то лишь после полуночи, к совершенно недисциплинированной публике.
Сидеть, молчать и слушать – вот три необходимых условия, для того, чтобы по достоинству оценить работы Брассенса. Ситуация не выглядела многообещающей, пока 24 января 1952 года друзья не привели его в кабаре певицы Паташу.
Сама Паташу, завершив свою программу, сидела с друзьями в зале, когда Брассенс начал свое выступление. Он начал с "Дурной славы" ( La mauvaise réputation ). Но после первого куплета и рефрена Паташу жестом попросила его остановиться. "Ну, все, попали", – подумали друзья Брассенса и приготовились к тому, чтобы смыться без больших потерь. Сам он замер, не в силах вымолвить ни слова. Паташу откашлялась.
"Я попросила вас остановиться, потому что вы совершенно парализованы страхом перед публикой, а мне хочется поддержать вас. Это прекрасный шансон. Если вы закончите не хуже, чем начали, я завтра же включу эту песню в свою программу. Итак, начинайте снова и ничего не бойтесь. Через полчаса вы станете более знаменитым, чем я".
Чуть-чуть сочувствия и несколько сердечных слов могут многое изменить. Тем не менее через три дня ей пришлось самым натуральным образом вытолкнуть до смерти перепуганного Брассенса на сцену. Чтобы успокоить дрожавшего как осиновый лист шансонье, она вышла к публике вместе с ним.
И случилось чудо – публика прислушалась к Брассенсу. И ей, публике, пришлось признать, что этот юный викинг не просто чудаковатый тип, но еще и исключительный талант.
Сбежались журналисты, в прессе появились статьи, и 19 марта благодаря Жаку Канетти Брассенс записал свой первый диск, который весьма положительно повлиял и на карьеру Бреля. "Дурную славу" Франция услышала по радио:
Mais les braves gensn’aiment pas que / L’on suive une autre route qu’eux, -
"Но честные люди не любят, / Когда кто-то идет не тем путем, что они".
На этих словах всем стало так интересно, что они решили дослушать до конца. Так страна, вслед за Брассенсом, ступила на "плохую дорожку" и никогда больше не стала прежней.
Герой этой песни Брассенса – фермер, который всегда готов помочь сбежать воришке, крадущему яблоки у соседа. Он "идет своим путем" и не марширует вместе со всеми 14 июля под звуки "Марсельезы".