За Ильёй, будто для контраста, в классе возникла Анечка Жукова, эльф из эльфов. Чуть слышно поздоровавшись и грациозно освободившись от невесомого пальтишка, она подсела к пианино и прошелестела, не поднимая глаз:
– Гаммы и этюды?
– Как обычно, – подтвердила Зоя, чувствуя смутные признаки просыпающегося-таки раздражения.
Особенность Анечкиной манеры игры состояла в том, что в её исполнении любая вещь на любом инструменте, будь то старинное пианино или новенький концертный рояль, звучала не просто тихо, а едва уловимо. По неведомой причине эта вежливая девочка не выносила громких звуков. Если же Зоя, выйдя из себя, сердито приказывала ей встать и сама подсаживалась к клавиатуре, дабы показать, как веско и тяжело идёт тема фуги в басах или как звонко поют трели в сонате, Анечка цепенела и не дыша ждала окончания пытки. В нотах она демонстративно игнорировала пометки "форте", не говоря уже о "фортиссимо". Её трели не звенели, а шелестели, её темы в басах, крадучись, словно шпионы, на цыпочках пробирались от одной ноты к другой. За все четыре года обучения Зое с десяток раз удалось добиться от неё неуверенного "меццо-форте", и при этом у неё каждый раз складывалось впечатление, что ребёнок близок к обмороку.
"Нервная система! – безнадёжно думала Зоя, разглядывая идеально прямой пробор между двух белесых косичек. – И как только Марина с нами управлялась – и за психолога, и за сказочника, и за гипнотизёра?"
Уроки с Анечкой утомляли её больше других. И как удачно, что на этот раз не явилась следующая по расписанию новенькая Света. Зоя успела спокойно выпить кофе (чашка и кипятильник были припрятаны на такой случай на верхней полочке шкафа), и никто не помешал ей, и мысли её вновь пришли в равновесие и плавно устремились по субботне-воскресному руслу…
Давыдов явился, как всегда, неожиданно.
– Костик, ты сегодня раньше или опоздал? – рассеянно уточнила она.
– Я?! – как обычно артистически изумился тот. – Да практически вовремя, Зой-Никитишна!
Зоя посмотрела на часы, потом на расписание.
– До конца ТВОЕГО урока осталось практически пятнадцать минут.
Безжалостная истина повергла Давыдова в печаль. Вздохнув из глубины души, он опустил светлые вихры.
– Честное слово, в послед…
– Ладно уж, садись. Надо же тебя как-то выпускать!
Это было сказано в минуту слабости. Хитрый Давыдов тут же оценил всё значение и выгоду опрометчивого словечка "как-то". С показной поспешностью он уселся за пианино. Он готов был хоть сейчас "как-то" выпуститься! Кое-как сыграть кое-что. Пятнадцать минут позора – и долгожданная свобода!
Зоя вдруг пришла в ярость. "Вот и обучай такого искусству! Передавай ему мастерство!"
– Ноги! – холодно приказала она.
Давыдов испуганно вытащил из-под педалей ножищи сорок четвёртого размера.
– Хроматическая гамма. В терцию!
По её тону Костик определил, что приговор окончательный, и покорился. Он неуверенно приподнял было руки…
И тут выяснилось, что родился он под счастливой звездой.
Дверь открылась, и на пороге показался не кто иной, как сам директор школы искусств Иван Флориантович.
– Занимаетесь? – пророкотал он в регистре контроктавы и, шагнув в центр класса, огляделся со странным выражением. – Дело хорошее…
После этого замечания он сделал паузу и зачем-то возложил руку на плечо Дадыдова. Костик, вытянувшись в струнку, снизу вверх преданно таращился на директорские усы.
– Стол у вас, голубушка Зоя Петровна… м-да… – неопределённо высказался Иван Флориантович и обратился к Давыдову. – Скажи-ка… э-э…
– Костя! – смекалисто подсказал тот.
– Ты далеко живёшь, Костя?
– Почему далеко? Три минуты быстрым шагом.
– Так вот тебе, Константин, поручение… Пылесос у вас дома есть? Только хороший, мощный?
– Ну да! "Самсунг", – удивился Давыдов, на этот раз непритворно.
– Значит, жду тебя ровно через три… нет, через шесть минут с пылесосом "Самсунг"! – распорядился директор и пояснил: – Как сказал классик, к нам едет… – тут он сделал паузу и прокашлялся. – Короче говоря, в понедельник здесь будет вице-губернатор! Вместе с телепрограммой "Искусство – детям"!
Через час школа была полностью укомплектована вениками, швабрами, щётками, чистящими порошками, гелями, спреями для мытья окон и даже десятком тупых скальпелей для соскабливания с пола жвачки. Все до одной занавески были сняты, отнесены в квартиры учеников и погружены в стиральные машины "Занусси", "Индезит" и "Эл-джи интелловошер", включённые в режиме деликатной стирки. Старшая вокальная группа под руководством хоровички Эльвиры разгребала листья со стороны фасада. Три родительницы младшей группы драили парадные двери и окна. Давыдов в компании с подоспевшей на урок Федченко пылесосили красную ковровую дорожку, долженствующую вскоре устелить лестницу. Зоя обновляла ножки стола с помощью самоклеющейся плёнки оттенка "красное дерево", в спешном порядке закупленной на всю школу хореографическим отделением. Сами хореографы уже успели поменять плафоны на светильниках в репетиционном зале и теперь при полной иллюминации отскабливали жвачки от своего данспола.
"Вот тебе и искусство – детям! Вот и обучение мастерству!" – с весёлой злостью вертелось в голове у Зои.
Давыдов вдруг вспомнил, что в половине пятого у него тренировка по лёгкой атлетике в спорткомплексе "Юность".
– Интересно, когда ты успел туда записаться? Ты же, мама сказала, ещё даже на физкультуру не ходишь после перелома!
– Когда это она сказала? Я уже кросс два километра бегал!
– Надо же! И за все два километра ничего не удалось сломать? Пришлось ещё и на лёгкую атлетику идти? Ну, не переживай, это ненадолго.
– Зоя Петровна! – оскорбленно взревел Давыдов и бросил ручку пылесоса.
Тут обнаружилось, что Федченко повредила руку.
– Зоя Петро-о-овна, боли-и-ит! – капризно заныла она и сунула здоровенную ладонищу под нос Зое. Тоня Федченко была девушка крупная. В особо мечтательные минуты Зоя помышляла когда-нибудь попробовать с ней этюд-картину Рахманинова.
Сейчас Зоя в недоумении повертела перспективную ладонь. Та выглядела совершенно нормально.
– А-а!! – вдруг взвизгнула Федченко. – Вы её повернули!
И что есть силы затрясла кистью. Зоя посмотрела ей в глаза. Потом в глаза Давыдову. У них был почти одинаковый цвет радужки: серый, с тёмно-рыжими вкраплениями. И одинаково невинное выражение лица.
– А не пошли бы вы… прогуляться? – предложила она, стараясь держать себя в руках. И взялась за ручку пылесоса.
– Н-нет, ну почему… ещё минут десять у меня есть, – рыцарски заверил Давыдов и опять протянул руку к пылесосу. Тонечка Федченко страдальчески смотрела на кисть. Невинные глаза её наполнялись слезами.
– Иди уж, Тоня, иди домой, – не выдержала Зоя. – Сегодня руку побереги, а на ночь – компресс…
– Это как так – побереги?! – громыхнул за плечом директорский бас. – А ковёр в библиотеке? А в приёмной?! – и он ободряюще шлёпнул пострадавшую руку. – Ерунда, до свадьбы заживёт! Или вы, девушка, срочно замуж собрались?
В этот момент Тоня Федченко собралась всё-таки заплакать. Но Иван Флориантович так решительно взял её за талию одной рукой, а другой так ловко подцепил Давыдова вместе с пылесосом, что ни тот, ни другая и опомниться не успели, как уже жужжали в библиотеке, пререкаясь:
– А в этом углу?
– Там чисто! Глазами смотри!
– Я говорю – В ЭТОМ!
– Ну так убери стул оттудова!! И вообще он не там, а во-он там стоял!
– Да всё нормально, по фэн-шую!
– Не "оттудова", а "оттуда", – машинально поправила Зоя.
Тогда они вовсе замолчали, с ненавистью двигая стулья и волоча пылесос из угла в угол. Ненависть, надо думать, относилась не в последнюю очередь и к Зое.
"И за что бы? – рассудила она. – Добро бы по моей квартире с "Самсунгом" бегали…"
– Зой-Никитишн, а можно вас спросить? – вдруг медовым голоском обратилась к ней Федченко.
– Ну, – разрешила Зоя.
– Зой-Никитишн, а вы не знаете, почему Ярик пошёл домой? Минут десять назад.
Яриком, или Ярославом, звался внук Анны Павловны.
– Ну… не знаю. Может, его в магазин послали? За порошком?
В своём собственном голосе Зой-Никитишна различила пару-тройку фальшивых нот.
– Только его почему-то с вещами за порошком послали, – добавила ещё ложку мёда Федченко. И одарила наставницу ещё одним ясным взглядом.
– Ты вот что… занимайся делом, Тоня! – предложила Зоя, отводя глаза. – Мусор бы вынесла…
С красноречивым вздохом та отправилась в сторону урны.
"Вот тебе и честность – минус! – мысленно прокомментировала Зоя. – Наличие собственного мнения – минус…"
В библиотеку заглянула Эльвира.
– Твоих сколько осталось?.. Двое! – и понимающе покачала головой. – А мои все разбежались, представляешь? Только отошла на полминуты… Пална вообще озверела. А я при чём, простите?! – и, перейдя на полушёпот, продолжила: – Слушай, Зойка, ты брось эту тряпку! Я тебя серьёзно предупреждаю. Мы как-никак учителя, а не поломойки! Я вот работала в обычной школе, и знаешь что заметила? Пока ты с ними в классе – ты человек человеком. Костюм, причёска, маникюр когда-никогда, опять же музыку ведёшь… А летом послали меня в трудовой. Ну и что там? Ходишь патлатая, в майке, полдня на солнцепёке. Вместо музыки – помидоры да бурьян. Вечером – душ один на всех девчонок, труба ржавая, да ещё и воды не хватает… Ну и какой после этого может быть авторитет, как ты думаешь? Так что имей в виду!
И она многозначительно потрясла коротким перламутровым ноготком.
Тут распахнулась дверь кабинета завуча, и мимо библиотеки быстро прошла, подозрительно отвернув лицо, Илона Ильинична. Вслед ей громыхнуло хорошо поставленное контральто Анны Палны:
– Вместе со всеми! Да! На общих основаниях!
– Засветилась старушка, – шепнула Эльвира, – опять права качает! За учебный процесс переживает… Так и на пенсию загреметь недолго!
Младших детей отпустили в пять. Старших – в шесть. Взрослых – в половине девятого.
В предночной тишине и темноте Зоя двигалась к остановке без чувств, без мыслей, без сил. Энергии не хватало даже на голод и жажду, даже на страх темноты. Однако ноги-руки – вот странность! – двигались как положено, не теряя координации, не сбиваясь с нужного направления, в ритме неторопливого, но размеренного марша. Столь неизменное послушание собственного тела искренне удивляло и даже умиляло Зою. И в такт усталому маршу в голове сами собой складывались слова: "Тело – друг… Моё тело – друг… Моё тело – верный друг…" И при этих словах душе становилось как будто не так одиноко. "Может, купить с получки красивый халат… Или пижаму?" – размышляла Зоя в порыве благодарности собственному (хотя и несовершенному) телу. И тело в ответ оживилось и даже чуть-чуть ускорило шаг.
Глава 15
– Кушайте, кушайте! "Наелся как дурак на поминках" – это ж сама баба Анфиса говорила, – старательным хозяйским голосом угощала Надя, жена троюродного брата.
Зоя не помнила, чтобы баба Анфиса такое говорила. И ласковенький Надин голосок звучал как недоученный этюд. И вообще, не обязательно было сюда, в станицу, тащиться на "девять дней". Отговорилась бы, как кузина Люси: "Голова болит зверски, я сегодня нетранспортабельна", – и все дела! Помянули бы бабушку дома, и ничуть не хуже. Ну что они, рыбы не нажарили бы? Баба Анфиса бы не обиделась… Или, может, всё-таки обиделась?
– А надо бы встречаться почаще… Не по таким только случаям, – наставительно молвил Михаил, о котором Зоя никак не могла сообразить – какой-то-юродный дядя он ей или всё-таки брат? По годам он был старше её лет на семь, по внешнему виду – деревенский мужик в свитере с растянутым воротом, такой типичный герой передачи "Диалоги о рыбалке". Совершенно чужой человек. Взгляд колючий. Встреть она его в городе – в жизни бы не узнала. Да и понятно: в детстве он, как старший, держался особняком, на детвору поглядывал свысока. И теперь вот наставляет их с мамой, как жить.
– Родня должна родниться, – неспешно продолжал он. – Мало ли что в жизни бывает! Вдруг какой случай – куда бежать, а? К родному человеку!
И сурово оглядел сидящих за столом.
Зоя попыталась представить себе случай, при котором она бы побежала к Михаилу. Например, если её в чистом поле застанет гроза, а на краю поля – его дом. Тут уж не до выбора, у кого спасаться! Хотя куда охотней она бы, допустим, побежала к Ирусе…
– Так тебя ж не дозовёшься, Миша! – отозвалась мама. – Я на шестьдесят пять лет, помнишь, приглашала? И тебя и Серёжу с Надей.
– А я тогда в Тюмень вахтой летал. Не выбрался, – объяснил Миша. – Не обижайся, тёть-Люб!
– Ну а мы тоже никак: комнату пристраивали. Извиняйте! – оправдалась Надя, споро собирая тарелки из-под лапши. Всё у неё, как обычно, горело в руках: грязная посуда моментально исчезала, бутылки в нужный момент появлялись и открывались сами собой, и горки пирожков вырастали посередине стола. И пристраивалась комната, и пололся огород… Иногда Зое казалось, что всё это проворство – напоказ и в укор ей. Ещё с юности, с до-замужества, присутствовал у них элемент соперничества: ловкая сельская девчонка и городская неумеха. Смутно вспомнилось, как однажды Надежда с новорожденной дочкой на руках одной рукой варила борщ… А Зоин Пашка, ещё грудничком, если Зоя его кормила и Толик начинал с ней хотя бы разговаривать, – тут же принимался ворчать, не отпуская груди, – ругался…
Но одновременно Зоя чувствовала себя как бы незаслуженной обладательницей несметных городских сокровищ: асфальтированных улиц с трамваями и иномарками, и рынков вкупе с супер– и гипермаркетами, и даже кинотеатров (в которых она, правда, не бывала уже лет пятнадцать) по соседству с ресторанами (в которых не бывала практически никогда). И, однако, всё это досталось ей совершенно даром, по месту жительства, в то время как Надины трудовые будни протекали в ограниченном пространстве восьми соток между домом, огородом и летней кухней…
Зато при такой скорости жизни стареть Наде было, понятное дело, некогда, и потому она сохраняла в полной неизменности смуглое лицо с быстрыми чёрными глазами и гладкие волосы. Разве что пополнела немного.
– Что, растолстела? – на ходу бросила Надя, словно прочитав её мысли, и окинула знакомым насмешливым взглядом, в котором Зоя прочла дополнительно: "У нас-то тут фитнес-клубов не водится!"
Зоя не нашлась, что ответить, и только опустила глаза, как уличённая в мелкой пакости.
– Да что на вас обижаться… Мы и сами на похороны не выбрались, хоть вот на девять дней, – говорила тем временем мама.
– А и холодно сегодня! Восемь градусов – шутка ли? Не-е-ет, надо тёплые носочки надевать! – торжественно объявила басом на весь стол старуха в мужском пиджаке. Эта бабушка, видно, забыла, куда пришла. Не ориентировалась в обстановке…
– А чего ж Павлуху не взяли? – спросил Сергей, троюродный брат. Он смутно помнился Зое длинным, худым и белобрысым, а теперь через стол сидел коренастый мужчина, стриженый почти под ноль, со странно смуглой нижней частью лица. И всё же полусмуглое это лицо было узнаваемо. Сергей считался в семье немного тугодумом, зато не важничал и девчонок, Зою и Люси, не обижал. Недаром же и Надежда его выбрала… Зоя отчего-то не сомневалась, что замужество, как и все свои дела, она организовала быстро и споро. – Я его видел – не помню, в третьем классе, не помню, в четвёртом?
– На хозяйстве Павлуха! За двумя домами смотрит. Шестнадцатый год хлопцу, – ответила за Зою вездесущая Надежда.
Никогда дома они не называли Пашку ни Павлухой, ни хлопцем. Даже странно было, что эти, по сути, незнакомые люди запросто расспрашивают о нём. Половину сидящих Зоя вообще видела первый раз. Тощий седой дедок сидел очень прямо и смотрел перед собой в скатерть. А какая-то бабка в пёстром платке и цыганских серьгах, наоборот, таращилась на неё во все глаза. Зоя жевала кусок жареной рыбы и мечтала поскорее отсюда выбраться. Нет, всё же надо было отговорить маму ехать… Всё равно здешняя новая жизнь уже бесследно вытеснила предыдущую, оставшуюся в детских Зоиных воспоминаниях.
Тогда, например, здесь было всегда светло – может, потому что мебели стояло раз-два и обчёлся? И окна не обзавелись ещё этими тяжелыми коричневыми шторами с подвязками…
– …Мебели, конечно, практически никакой у неё не было. Мы ведь, тёть-Люб, здесь всё сами: и диван с креслами, и стенку. У баб-Анфисы помните, что стояло? Буфет столетний, стол да четыре стула…
"Вот и очень хорошо было! – вмешалась Зоя – понятное дело, мысленно. – Зато светло, чисто всегда. У бабушки Анфисы никогда ни пылинки… Окна каждый месяц мыла".
– …Чисто у неё было, это точно. Ну и что с того? Всю жизнь проубиралась – то с веником, то с тряпкой… Крючком вот ещё вязала. Салфеток этих по всему дому… Вы, может, возьмёте на память?
"Салфетки возьмёте, ишь! – фыркнула про себя Зоя. – А воротник-то небось себе припрятала!" Этот воротник, вынимаемый из комода по великим праздникам, белоснежный, ажурный, словно сотканный из миллиона снежинок, Зоя мечтала когда-то надеть на чёрное, длинное, приталенное платье… и выйти в нём на сцену…
– Ну и молодец, чистюля была Фиса! – вдруг подал тонкий голос дедок. – Жила как ей нравилось. А нравилось ей, чтоб всё блестело! – и тоненько засмеялся.
– А я что говорю… молодец, конечно, – спохватилась Надя. Схватила стопку тарелок и унеслась в кухню.
Бабка в цыганских серьгах сверкнула взглядом ей вслед.
– Восемь градусов! Шутка ли! – поддержала разговор старуха в пиджаке.
– …Да и Милка сто лет здесь не была, – говорили в это время на другом конце стола.
Имя "Милка" прозвучало знакомо. Но что это за Милка, вспомнить не удалось.
– А баб-Фиса, когда письмо получили, хотела к вам съездить – Сергей не пустил, – доложила вернувшаяся Надя, водружая на оба края стола по вазе с конфетами.
– Доча-то спрятала носочки мои и говорит: "Та иди так, мама, тепло сёдни!" – увлечённо повествовала страдающая от холода старуха.
– Тётя Анфиса – на мой день рождения? Одна? – удивилась мама.
– Ну! – с досадой подтвердил Сергей. – А куда ж было её пускать? Она ж, как переехали к ней, – сначала ничего, а последнее время совсем с головой раздружилась… – и хотел было добавить что-то, но Надя одёрнула быстрым шёпотом:
– Серёж! – и укоризненно сверкнула чёрными глазами.
Тогда он махнул рукой и скомандовал:
– Наливаем! Светлая нашей бабушке Фисе память…
– Светлая память! – нестройно отозвались за столом.
– Да! – вдруг вспомнил Сергей и перегнулся через стол. – Она ж тебе, Зоя, какую-то тетрадку оставила! Говорила – это будет Зойке, она изо всех в семье самая понимающая.
– Мне? Тетрадку? – удивилась Зоя и, встретившись с ним взглядом, неизвестно почему покраснела.
Цыганистая бабка опять зыркнула глазами.
– Там, по-моему, баб-Фисины рецепты. Как борщ варить, как – жаркое, – пояснила Надя, глядя на Зою ласково. Но ласковость в её взгляде была двойственная. С одной стороны как бы "бери, родная, нам чужого не надо". С другой – как бы "мы-то, слава богу, борщ варить умеем".
Зоя кивнула, побагровев, кажется, до шеи.
– Да ты чего, Зой, какая-то… болеешь, может? Молчишь всё! – удивился Сергей. – Девчонкой весёлая была!