Но какое это теперь имеет значение, черт бы побрал! Мне еще никогда так не хотелось надраться!
Восемь часов, девять часов… Она ушла навсегда. Оставляю записку и плетусь на пляж. Но ни в ком из идущих по белому, как сахар, песку не узнаю Белинды.
Десять тридцать. В комнатке под крышей неуютно лежать в одиночестве на огромных мягких матрасах и одеялах.
Внизу открывается входная дверь.
Белинда на верхней площадке лестницы вцепилась в перила, в темноте не видно лица.
- Рад, что ты вернулась. Я волновался.
Аромат "Каландра", холодный свежий воздух. Если она подойдет ко мне, чтобы поцеловать, то ее щека, наверное, будет пахнуть морским ветром.
Белинда села на верхней ступеньке, боком к маленькому оконцу.
Свет за окном холодный, молочно-белый. Мне хорошо виден ее красный кашемировый шарф. И детская рука в черной кожаной перчатке, тянущаяся за конец шарфа.
- Сегодня я закончил "Святое причастие".
- Ты должен понять, что раньше никому не было дела, чем я занимаюсь, - после длинной паузы произнесла Белинда.
Молчание.
- Я не привыкла, чтобы мной командовали.
Молчание.
- А если по правде, по всей долбаной, вонючей правде, то всем всегда было плевать, они считали, что, чем бы я ни занималась, я справлюсь с ситуацией, и им было насрать на меня.
Молчание.
- Я хочу сказать, у меня были учителя и шмоток столько, сколько пожелаю, и никто ко мне не приставал. Когда я впервые трахнулась, они просто-напросто отвезли меня в Париж, чтобы посадить на таблетки. Подумаешь, всего и делов: главное - не подзалететь, и точка. Никто…
Молчание. Белые пряди волос в лунном свете.
- И в отличие от тебя никто не говорил мне, будто я не справлюсь, потому что я могу справиться! Я прекрасно могу справиться. И всегда могла. А ты мне тут говоришь, что будешь чувствовать себя лучше, если я не стану так много пить, и тогда ты не будешь чувствовать себя виноватым.
Молчание.
- Ты ведь так говоришь?
- Я обо всем позабочусь.
Мягкое прикосновение ее тела, запах холодного соленого ветра, ее сочные губы - все именно так, как я и представлял.
Следующий день, восемь утра.
Дольки апельсина, ломтики яблока, дыни на фарфоровой тарелке. Омлет, немного сыра.
- Я, наверное, сплю. Неужели ты действительно ешь нормальную еду? А где кола и картофельные чипсы?
- Господи боже мой, Джереми! Ну что ты ко мне привязался! Я прекрасно знаю, что невозможно прожить на одних только картофельных чипсах и коле.
Сейчас мне лучше помолчать.
- И вообще, Джереми! Мне надо тебе кое-что сказать.
- Я тебя внимательно слушаю.
- Можно мне купить тебе пару твидовых пиджаков, которые хоть будут по-человечески сидеть на тебе?
В таком месте, как Кармел, подобное невинное замечание может дать старт забегу по магазинам. Что мы и сделали.
14
Как только мы вернулись в Сан-Франциско, я приступил к работе над новой картиной. Еще один шаг вперед после "Святого причастия". Идея картины возникла, как только я вошел в гостиную и посмотрел на кукол. "Белинда с куклами".
Почтовый ящик был забит посланиями от Дэна, а еще письмами из Нью-Йорка и Голливуда. Я высыпал всю эту гору писем на стол, даже не потрудившись их распечатать, отключил автоответчик, выключил звонок телефона и поднялся в мастерскую.
- Будь добра, сними одежду, - попросил я Белинду.
Я собирался фотографировать ее прямо здесь, в гостиной, на диване времен королевы Анны, том самом, что фигурировал в книгах об Анжелике.
- Еще один шедевр, которого никто никогда не увидит, - начав стягивать джинсы и свитер, рассмеялась Белинда.
- Лифчик, трусики, все, пожалуйста, - щелкнул я пальцами, чем вызвал у Белинды новый приступ смеха.
Белинда вынула заколки из волос, потом сгребла вещи в охапку и отнесла в коридор.
- Замечательно, - установив свет и треногу, сказал я. - А теперь садись на диван, а я рассажу вокруг тебя кукол.
- А у них есть имена? - спросила Белинда и протянула руки, чтобы взять у меня кукол.
- Мэри Джейн, и Мэри Джейн, и Мэри Джейн, - ответил я, объяснив, какие из них французские, а какая немецкая. - Вот это Брю, стоит немерено, а улыбающийся малыш называется пупсом.
Мои объяснения еще больше развеселили Белинду. Она нежно трогала их спутанные парики и выцветшие платьица. Ей понравились куклы размером побольше, девочки с длинными локонами. Серьезные личики, темные нарисованные бровки. Правда, тут не хватало чулочка, там - туфельки. Нет, надо срочно навести порядок. И сменить ленточки в волосах.
Хотя на самом деле и без чулочек и туфелек они были чудо как хороши, даже несмотря на сколы и истлевший тюль. Но я ничего не сказал Белинде и молча следил за тем, как ее тонкие пальцы сражаются с крохотными пуговками.
Да, именно то, что надо!
И я начал фотографировать. Белинда подняла на меня удивленные глаза. Снято. Прижала к обнаженной груди куклу Брю с длинными волосами, и они обе таращили на меня одинаковые голубые глаза. Усадила кукол себе на колени. Снято. Перекатилась на живот и вытянулась на кушетке среди разбросанных кукол, с их торчащими капорами и шляпками с перьями: подбородок покоится на согнутой в локте, утопающей в красно-коричневом бархате руке, выставленная на всеобщее обозрение голая попка - гладкая, как у младенца. Снято.
Потом Белинда взяла самую большую куклу: кудрявого немецкого пупса в ботиночках на пуговицах, - и легла на спину, раздвинув колени. А куклы смотрели на нее блестящими стеклянными глазами.
Я заметил, что она, как всегда, впала в транс, едва я защелкал затвором фотоаппарата.
И наконец, когда она соскользнула с кушетки, опустилась на колени и повернулась вполоборота, прижимая к себе Брю, по мечтательному выражению ее лица я понял: вот она, моя следующая картина. Две картины - эта и с Белиндой на латунной кровати - ждали меня впереди, и весь остальной мир сразу перестал для меня существовать.
На следующий день Белинда довольно рано убежала из дому, чтобы посмотреть новый японский фильм.
- Думаю, ничто не должно отвлекать тебя от картин, которых никто никогда не увидит. Я права?
- Я все равно не в состоянии читать все эти субтитры. Так что беги!
- Нет, ты просто невозможный человек! Ты засыпаешь посредине симфонии, ты искренне считаешь, что Кувейт - это человек, ты не выносишь иностранные фильмы, и ты еще имеешь наглость переживать по поводу моего образования! Какой ужас!
- И вправду ужас, - хмыкнул я.
Белинда взяла в руки фотографии с куклами.
- Та, где ты на коленях. А еще серия снимков на латунной кровати. Я хочу сделать шесть панно, типа страницы в книжке комиксов, на которых ты будешь показана в разных ракурсах через прутья кровати.
- Потрясающе! - Белинда стояла, уперев руки в бедра и выставив вперед грудь, обтянутую черным свитером. Во рту у нее, как всегда, была жвачка. - И что, ты спрячешь картины в подвал или просто сожжешь?
- Не наглей! И вообще, в кино опоздаешь.
- Ты сам-то понимаешь, что совсем свихнулся? Я серьезно, да-да-да.
- И что было бы, если бы я их выставил? Если бы их увидел весь мир? Если бы их в пух и прах разнесли в "Тайм", "Ньюсуик" и в остальных газетах, а "Нэшнл инкуайрер", "Артфорум", "Арт ин Америка" и прочая и прочая назвали бы меня гением и растлителем малолетних, воплощением реинкарнации Рембрандта и похитителем детей? И что тогда станет с тобой? Мисс Белинда без фамилии, без семьи, без прошлого! Когда твои фото появятся во всех газетах страны! И можешь не надеяться. Все будет именно так. Эта история с плохим концом.
Твердый взгляд, очень серьезный взгляд. Обладательница такого взгляда словно говорит: "Мне не шестнадцать. Я тебе в матери гожусь. Естественно, тогда, когда не чмокаю жвачкой".
- А тебе не слабо это сделать? - спросила она, причем не с подковыркой, а совершенно серьезно.
- А что, если я скажу: это вопрос времени. А что, если я скажу: ни один художник не будет работать над картинами с моим энтузиазмом, коли не собирается их выставлять. А что, если я скажу: для меня это - будто ходить по краю пропасти, зная, что в один прекрасный миг, когда закроешь глаза, ты можешь упасть вниз. Я не говорю: завтра. Я не говорю: через неделю, через месяц или даже через год. Я имею в виду, что могу пустить насмарку дело всей моей жизни, разрушить дело всей моей жизни, а потому здесь требуется определенное мужество, да, мужество, но рано или поздно…
- Если ты решился такое сказать, тогда я тоже скажу. У тебя больше мужества, чем ты думаешь.
- Но давай все же вернемся к тебе. Представь себе, что твои родители или кто там у тебя есть откроют "Тайм" и увидят там твой портрет кисти Джереми Уокера!
В ответ - тихие всхлипывания.
- И что это доказывает? - наконец подала голос Белинда. - Что мы знакомы? Что я позировала для каких-то картин? Что, большое преступление - позировать для картин? У них на тебя ничего не будет, если я ничего не скажу, а я никогда-никогда ничего не скажу.
- Похоже, ты меня не понимаешь. А что будет с тобой? А не примчатся ли они сломя голову, чтобы вырвать свою маленькую девочку из лап грязного старика, который пишет с нее картины?
Сузившиеся глаза, жесткая линия рта. Взгляд на меня, потом - мимо меня и снова на меня.
- Всего полтора года, - еле слышно произнесла она, и я даже не узнал ее голоса. - На самом деле еще меньше, и мне будет восемнадцать, а тогда они ничего, абсолютно ничего не смогут мне сделать. И ты покажешь свои картины! Выставишь их в Музее современного искусства, и они ничего, абсолютно ничего не смогут сделать ни мне, ни тебе!
Но кто они такие? Кто они такие и что тебе плохого сделали?
В комнате повисла тягостная тишина.
- Выстави их! Ты обязательно должен их выставить! - воскликнула Белинда и, не услышав моего ответа, добавила: - Нет. Беру назад свои слова. Ты сможешь принять решение только тогда, когда поймешь, что падаешь в пропасть. Но когда ты это поймешь, не вали все на меня!
- И не буду. Я только собираюсь какое-то время тобой попользоваться.
- Попользоваться! Ты! Мной!
- Именно так может расценить ситуацию любой здравомыслящий человек, - сказал я, обвел глазами картины вокруг нас и только потом посмотрел на Белинду.
- Так ты считаешь, что все уже предрешено? Так ты считаешь себя взрослым и так далее, и тому подобное? А я из тех, кем можно просто взять и воспользоваться? Тогда у тебя действительно крыша поехала!
- Нет. Но мне страшно. Только и всего. Из-за того, что я поверил тебе на слово, будто ты имеешь полное право жить у меня.
- А кому ты точно поверишь?
- Не сердись, - наконец выдавил из себя я. - У нас впереди еще много лет и масса возможностей обсудить наши проблемы.
- Ой ли?
Я не ответил.
- И кончай болтовню о растлении малолетних и похищении детей. Я уже не ребенок. Бог ты мой, конечно нет!
- Я знаю.
- Нет, не знаешь. А ты заметил, что только тогда не чувствуешь себя виноватым, когда мы лежим в кровати или когда у тебя в руках кисть? Ради всего святого, попробуй поверить, что у нас есть будущее!
- Я верю, что у нас есть будущее. Даже больше скажу. Если я не упаду в эту пропасть - и неважно, сколько у меня вышло книг, - то так навсегда и останусь никем.
- Что значит "никем"? Джереми Уокер - всемирно известное имя.
- Верно. Я сказал то, что сказал.
- Тогда позволь мне тоже кое-что сказать, - начала Белинда и, замявшись, продолжила: - Я сейчас не могу ничего объяснить, но ты должен помнить одно: люди, которые меня ищут, не осмелятся ничего тебе сделать.
Что бы это могло значить, черт побери?!
В тот день, когда пришли устанавливать скульптуру Энди Блатки, Белинда незаметно исчезла. Я понятия не имел, что она куда-то собирается, пока не услышал рев мотора своего "эм-джи".
Скульптура прекрасно смотрелась на заднем дворике. Статуя будто протягивала руки к дому и верандам, темный кирпич, которым был вымощен дворик, и белый забор с трех сторон еще больше подчеркивали плавность ее линий.
Потратив час с лишним на установление подсветки, мы с Энди устроились за кухонным столом, чтобы спокойно поговорить и попить пивка.
- Не хочешь показать мне свою новую работу? - спросил Энди.
Соблазн был велик, но я остался сидеть как сидел. "Скоро, - подумал я. - Совсем скоро".
15
Три дня спустя ко мне в дом вломился Дэн.
- Где ты пропадал? Какого черта не отвечал на мои звонки?!
- Послушай, я работаю. - В руке я держал кисть. От картины с латунной кроватью нас разделяла только прихожая. - Я не хочу, чтобы ты сейчас ко мне входил.
- Не хочешь - что?
- Дэн, послушай…
- Она здесь?
- Нет, сейчас она отправилась кататься верхом, но с минуты на минуту может вернуться.
- Это ужасно! - воскликнул Дэн и, ворвавшись в прихожую, заявил: - Не желаю переступать порог твоего дома, если она здесь.
- Ну так и не переступай.
- Ты, безмозглый дурак, полюбуйся на это фото! - воскликнул Дэн, вытаскивая снимок из плотного конверта.
Я поспешно закрыл за ним дверь и включил свет.
На снимке, вне всякого сомнения, была Белинда. Фотография пять на семь. Белинда в белом платье стоит, прислонившись к каменной балюстраде террасы. Над головой - синее небо, за спиной - безбрежное море. Для меня стало настоящим ударом видеть ее в другой жизни. Даже смотреть на фото было неприятно.
- Переверни, - сказал Дэн.
На обороте я прочел надпись, сделанную ровным, четким почерком: рост, вес, возраст - шестнадцать лет. Имени нет. И обращение: "Кто-нибудь видел эту девушку? Она разыскивается для участия в съемках полнометражного фильма. Вознаграждение за любую информацию о ее местонахождении гарантируется. Полная конфиденциальность. Связь через агентство Эрика Сэмпсона". И адрес в Беверли-Хиллз.
- Где ты взял фотографию?
Дэн забрал у меня снимок и положил обратно в конверт.
- В "доме на полпути" в Хейт, - ответил он. - Этот парень Сэмпсон приезжает сюда, показывает снимки в пристанищах для молодежи, на улице. Кто найдет Мисс Восходящую Звезду, получит награду. Надо лишь позвонить по указанному номеру. Я позвонил по указанному номеру. Говорит, ее ждут на киностудии, она пробовалась на роль, потом исчезла. Имени ее он не знает.
- Что-то не верится.
- Мне тоже. Но парень действительно крутой. И он явно многое о ней знает. Это все, что я могу тебе сказать. Я пустил пробный камень, описав несуществующую девочку. Нет, его малышка хорошо образована, по его словам, владеет тремя языками. И волосы у нее определенно не крашеные. Я тебе больше скажу. Пару звонков в Нью-Йорк подтвердили все мои подозрения. Сэмпсон распространял фотографии и на Восточном побережье.
- Ну и о чем это говорит?
- О деньгах, больших деньгах. Может, о громком имени. Эти люди хотят ее вернуть и не жалеют никаких средств, но не хотят светиться. Я проверил и перепроверил данные об объявленных в розыск несовершеннолетних, и ничего, полный ноль.
- Сумасшествие какое-то.
- То есть они не собираются вешать на нее табличку "Укради меня". Что, однако, вовсе не означает, будто они не потянут тебя в суд, предъявив тебе все мыслимые и немыслимые обвинения в оскорблении нравственности.
- Слушай, давай замнем для ясности.
- А еще, между прочим, я проверил нашего друга Сэмпсона. Никакой он не агент. Он адвокат, а в агентстве курирует вопросы, связанные с бизнесом. Люди такого уровня не занимаются частным сыском.
- Самое забавное, что…
- Что?
- Что это не лишено вероятности. Возможно, она какая-нибудь кинозвезда. Я хочу сказать, не стоит исключать такую возможность.
- Тогда почему он не знает ее имени? Нет, исключено. Чушь собачья!
- А как насчет женщины-режиссера, о которой я упоминал? Сьюзен Джеремайя?
- Пустой номер. Она успешна, реально успешна, выпустила достаточно претенциозный фильм, вызвавший бурю восторга в Каннах, сейчас снимает вполне приличные телефильмы, ее там считают настоящей находкой. Но у нее не имеется пропавших сестер, кузин, племянниц или дочерей. Большая дружная хьюстонская семья. Истинные представители народа с кучей денег в виде недвижимости. Ты не поверишь, настоящая папочкина дочка, водит большой сияющий "кадиллак". Она действительно знает, что делает.
- Неужели ничего…
- Ничегошеньки.
- Хорошо. Ты на славу потрудился. Но теперь мы должны прекратить расследование.
- Что? У тебя с головой все в порядке? Джереми, кончай этот бардак. Дай ей немного денег, и пусть катится на все четыре стороны. Сожги за собой мосты. А потом купи билет на рейс в Катманду. Устрой себе настоящие каникулы там, где тебя никто не найдет. Но если вдруг дерьмо выплывет наружу и она все расскажет, твое слово будет против ее слова, а ты ее в глаза не видел.
- Дэн, тебя слегка заносит. Она ведь не Мата Хари. Она всего-навсего маленькая девочка.
- Джер, Сэмпсон раздает направо и налево стодолларовые купюры каждому, кто может дать хоть какую-нибудь зацепку относительно местонахождения этой маленькой девочки.
- И что, у него есть зацепки?
- Если бы были, то тебя уже сто раз приперли бы к стенке. Только за этот месяц он успел дважды побывать здесь! Все, что ему надо сделать, - это пообщаться с ребятами с той самой Пейдж-стрит или отыскать копа, записавшего твое имя в свой маленький блокнотик.
- Дэн, но все не так просто, как кажется.
- Джер, местные копы видели ее с тобой! У них есть твой адрес. Подбери другую бродяжку, какую-нибудь уличную девчонку, которая никому и на фиг не нужна. Полиция их не трогает, если, конечно, те не стянут что-нибудь из магазина. На улице полно таких детей. Пройдись по Хейт-Эшбери, а там стоит только руку протянуть…
- Послушай, Дэн! Я хочу пока оставить все, как есть.
- Нет.
- Тебе что, нравится работать задаром? Говорю же тебе, дело закрыто.
- Джереми, ты для меня не просто какой-нибудь сраный клиент. Ты мой друг, твою мать!
- Все так, Дэн, но она моя любовница, и я не имею права у нее за спиной совать свой нос в ее дела. Не имею права! Мне и сейчас крайне неприятно, что я получил информацию и не могу ей об этом сообщить. Как мне ей сказать, что я вынюхивал насчет ее прошлого!
- Джер, наш парень наверняка проследит ее путь до дверей твоего дома.
- Да, очень может быть. Но даже если он это сделает, она не пойдет ни с ним, ни с кем-либо другим, если, конечно, сама того не захочет.
- У тебя точно крыша поехала! Ты растерял последние мозги! Мне следует отправить тебя в психушку ради твоего же блага! Ты что, думаешь, это одна из твоих дурацких книжек? Ты должен…
- Послушай, Дэн, ты мой адвокат. И я говорю тебе, что отстраняю тебя от дела. Порви фотографию и забудь все, что я тебе говорил. Когда она созреет, то сама все о себе расскажет. Я знаю, непременно расскажет. А пока… будь что будет. Все как у других.
- Эй, старик, очнись! Похоже, ты меня не слышишь. Твои агенты всю неделю пытаются тебя достать по поводу сделки с "Рейнбоу продакшн", а ты их напариваешь. Ты всех напариваешь. Они не занимаются анимацией книг похитителей и растлителей малолетних.