Прежде чем попасть в Германию, он сумел испытать себя в торговле, а проще - обзавестись магазинчиком на одной из улочек Старой Риги. Затем оказался в Польше, где тоже намеревался заняться коммерцией. Но в сорок первом, когда вермахту понадобилось немало офицеров, владеющих русским, он, подобно многим землякам-прибалтийцам, был призван в армию и направлен в штаб командующего группой армий фельдмаршала Федора фон Бока. Но вскоре оттуда, уже по рекомендации, как утверждают, самого фельдмаршала, был переведен в разведотдел Генерального штаба.
Для Власова оставалось полной загадкой, почему этот офицер, имеющий опыт двух войн, так до сих пор и не поднялся выше капитана. То ли где-то в Берлине у него оказался слишком влиятельный враг, то ли, по своей судьбе-злодейке, он принадлежал к тому множеству офицеров, которые есть в любой армии и о которых в русской говорили: "Хоть уважать и уважают, да во чинах не повышают!"
В любом случае Власов всегда чувствовал себя несколько неуютно от того, что офицером связи при нем состоит всего лишь капитан. Штрик-Штрикфельдту это тоже мешало решать многие вопросы на должном чиновничьем уровне. Тем не менее он умудрялся, изворачивался, налаживал новые связи…
- Что конкретно имел в виду Гелен?
- Естественно, то, что происходит сейчас в Берлине.
- Тогда мы начали разговор не с того конца. Речь должна идти не о моем спасении, а о том, что мы должны разобраться в ситуации.
- Пока что известно, что на Гитлера совершено покушение, но он остался жив. Несколько человек получили ранения, один, кажется, погиб; взрыв был мощнейшим - все это правда. Но фюрера, как всегда, спасло Провидение. Нет, в самом деле, без вмешательства высших сил здесь не обошлось. Хотя кое-кто утверждает, что он все же убит, однако его окружение по известным причинам пока что скрывает этот факт.
- Вы считаете, что это может серьезно отразиться на нашем движении?
- Серьезно оно может отразиться на нем лишь в том случае, когда отразится на вожде движения и командующем РОА. До всей той массы рядового и офицерского люда, которая толкается здесь, в Берлине сейчас никому дела нет. Разбираться будут на генеральском уровне, поскольку, чует мое сердце, "террористом-одиночкой" на сей раз дело не обойдется.
Только теперь Власов вернулся за стол, и, бросив на него плащ, осторожно, словно боялся кого-то потревожить, опустился в кресло.
- У нас нет времени, господин командующий, - удивленно взглянул на него Штрик-Штрикфельдт. - У нас решительно нет времени. Мы выезжаем. Сейчас же, немедленно.
- Куда… выезжаем?
- В Баварию. Хотя она и расположена значительно южнее Берлина, не думаю, чтобы сейчас там было жарче. Все же близость Альп, леса…
- Что вы темните, капитан? Выражайтесь яснее.
- Недавно я получил секретное распоряжение: постараться увести вас от политики.
- О чем это вы? При чем здесь политика?
- Все, что Верховное командование вермахта и наши идеологи захотят сказать от вашего имени, они скажут сами. Вы же нужны всего лишь как символ.
- Я опять должен оскорбиться?
- Не стоит. Поверьте, так будет не всегда. Но сейчас реалии таковы, что вас действительно решили на какое-то время отлучить от участия в политической жизни рейха, от пропагандистских акций, от работы среди населения России и русских военнопленных.
- Что вы такое говорите, капитан? - поморщившись, качал головой Власов. - Что вы говорите?!
Немец посмотрел на него с явным сочувствием, и губы его передернулись в снисходительной ухмылке.
- Извините, обстоятельства, - процедил он.
- Кажется, до сих пор мы были откровенны.
- Откровенность - не самая чтимая благодетель генералов, - жестко парировал капитан.
- Если вы считаете, что нам нужно уехать, пожалуйста. Только не нужно ничего выдумывать, а тем более - стращать меня.
- Я ничего не придумываю, господин командующий, - Штрик-Штрикфельдт оглянулся на дверь, потом взглянул на часы. - Мы в самом деле уедем, но я все же выскажу то, что начал, чтобы вы понимали суть происходящего, и чтобы мне не приходилось каждый раз заново убеждать вас. Я действительно получил такой приказ.
- Последовавший взамен приказа отправить меня в лагерь?
- Абсолютно верно, господин генерал, - наконец-то оживился капитан. - Вот почему, по моему настоянию, мы отправлялись то в Магдебург, то в Кельн, то вдруг решили покататься по Рейну. Официально это было преподнесено вам в виде ознакомительных поездок по Германии. Для вашего патриотического, так сказать, созревания.
- Они нужны были мне при любой мотивации.
- Но вместо таких же поездок по освобожденным нами территориям России. По существу, речь идет о своеобразном домашнем аресте в рамках Третьего рейха. С поездками по строго определенным - не мною, естественно, - маршрутам.
Власов вначале неуверенно, а затем довольно откровенно, горестно рассмеялся. Это был смех, оплаченный собственной наивностью.
- Хотите сказать, что приказ по сей день остается в силе? Несмотря на то, что происходит в "Вольфшанце" и в Берлине?
- Остается, господин командующий, остается. Сегодня мы попытаемся использовать его в собственных интересах, как официальное прикрытие, и отправимся в Баварию.
- Но я потому и упрямился, что жду вызова в Берлин. Вы ведь не должны забывать о намерении Гиммлера встретиться со мной.
- Извините, господин командующий, но в ближайшие дни Гиммлеру будет не до вас. Конечно же, мы будем поддерживать связь с Берлином, и если вдруг окажется, что Гиммлер вспомнил о своем обещании, изыщем возможность очень быстро вернуться в столицу. А до тех пор никто, кроме генерала Гелена, не будет знать, где именно мы находимся.
- И где же будет наше пристанище? - нервно поинтересовался Власов.
- Как я уже сказал, в Баварии. Там, в горах, есть небольшой городишко Руполдинг. Типичное курортное местечко - тихое, патриархально старинное, удаленное от мира. Стоит ли удивляться, что именно здесь расположен лучший санаторий старшего командного состава СС? Придет ли кому-нибудь в голову искать вас в эти дни в генеральском санатории войск СС? Да еще и в Баварии? Вряд ли.
В дверь постучали, и появившийся ефрейтор, водитель машины Штрик-Штрикфельдта, доложил, что "опель" заправлен, а также основательно осмотрен автомехаником школы. Так что они хоть сейчас могут отправляться в путь.
Власов понял, что время истекло и отказаться от поездки он уже не сумеет.
- Не будет ли это воспринято моими генералами и офицерами, как бегство? - вдруг всполошился он буквально в последний момент. - Все же логичнее выглядело бы, если бы…
- Все офицеры РОА будут извещены, что вы находитесь в Берлине, в центре событий. Ведете переговоры о будущем Русского освободительного движения. Надеюсь, такой гарантии вам достаточно?
"А ведь за ним стоит не Гелен, - догадался Власов, - а некто повыше. Кому-то очень выгодно отвести меня не столько от политики, сколько от удара гестапо. Но если так, значит, ты им все еще нужен, генерал, все еще нужен!"
26
Сборы были недолгими. Через пятнадцать минут Власов и Штрик-Штрикфельдт уже находились в машине, которая увозила их в сторону Лейпцига.
Долгое время Власов упорно молчал. Он устроился на заднем сиденье, чтобы не привлекать внимание патрульных, которых Штрик-Штрикфельдт распугивал удостоверением отдела разведки и специальным пропуском, доставшимся ему от все того же Гелена. У Власова же были документы, удостоверявшие, что он - облаченный в военный мундир без каких-либо знаков различия, - является русским сотрудником внешней разведки СД, полковником Роговым. Гелен предусмотрительно решил, что какое-то время Власову лучше не напоминать о себе, не привлекать внимания и не оставлять каких-либо следов.
- Вы уверены, что в этом Руполдинге, или как он там называется, в санатории СС, нас действительно ждут? - наконец не выдержал Власов пытки молчанием.
- Естественно. Так или иначе, мы должны были прибыть туда, только неделей позже.
- Вот об этом я слышу впервые.
- Не хотел обнадеживать, поскольку следовало убедиться, что в высшем руководстве СС не станут возражать против вашего присутствия там.
- Резонно, - сдержанно признал генерал.
- Да не волнуйтесь, господин командующий. Заведует этим санаторием моя давнишняя знакомая, госпожа Хейди Биленберг. Кстати, вдова офицера СС, и даже какая-то дальняя родственница Гиммлера.
- То, что она родственница рейхсфюрера… - замялся Власов. - Смотря с какой стороны к этому подойти.
- 06 этом попросту следует забыть, как забывает сама Хейди - симпатичная, приветливая, даже во вдовьем горе своем все еще не состарившаяся. Пока мы туда прибудем, она уже будет извещена о нашем визите. Уверен, что Хейди вам понравится. Да и вы ей - тоже.
- Послушайте, капитан, вы расхваливаете эту свою Хейди так, словно решили сосватать ее.
- Ну, решать в этой ситуации должны вы, господин командующий, а не я.
- Так ведь вы уже все решили! - упрекнул его генерал, сдержанно улыбаясь. - У меня создается впечатление, что вы просчитываете мою судьбу на годы наперед.
- На два-три… хода, - скромно умалил свои возможности капитан. - Как положено всякому уважающему себя шахматисту И вообще, разве я похоже на сводника? Впрочем, ваше предположение можно воспринять и более серьезно. Все будет зависеть от вас.
- Отчаянный вы человек, капитан.
Они проезжали по мосту, под которым устало громыхал колесами битком набитый солдатами эшелон. Тысячами голосов они орали солдатские песни.
- Все туда же, на Восточный фронт, - объяснил Штрик-Штрикфельдт, когда поезд исчез за ближайшим холмом, а машина их начала въезжать в какой-то городишко, к окраинам которого подступали табачные плантации.
- Там сейчас нелегко, - угрюмо молвил Власов. - С русскими воевать всегда трудно, так было во все времена.
Немец с любопытством взглянул на русского генерала и загадочно как-то улыбнулся. Он понимал, что в эти минуты во Власове ожил русский солдат, который, даже оказавшись под знаменами врага, не сумел искоренить в себе национально-бойцовский патриотизм. Генерал уловил этот взгляд, однако не насторожился, поскольку знал, что стукачеством Штрик-Штрикфельдт не промышляет. Ясное дело, он обязан был следить за тем, чтобы его подопечный вновь не скатился на стезю измены, ибо раз предавший…
- На Западном фронте тоже не легче, - как бы между прочим обронил "прибалт". - Но заметьте, с берегов Рейна перебрасывают. Хотя самое время перебрасывать с Восточного фронта за Рейн, и дальше - во Францию.
- Высадка англо-американцев… - задумчиво согласился генерал. - Здорово они там прут?
- Основательно. Подавляют техникой почти так же, как в сорок первом вермахт подавлял дивизии красных, в том числе и дивизии вашего механизированного корпуса, - довольно храбро объяснил офицер связи.
- До сих пор помнится, - мрачно признал Власов, - до сих пор… Порой казалось, что нет такой силы, которая бы остановила танковые клинья Гудериана и неотразимые эскадрильи Геринга. Но ведь нашлась же… Впрочем, понимаю, что восхищаться этим мне уже не с руки, - скосил глаза сначала на капитана, а затем на хранившего иезуитское молчание водителя.
- Откровенным со мной быть не нужно, но опасаться тоже не стоит, - отреагировал офицер связи.
- Кстати, это из первых фраз, которую вы произнесли во время нашего знакомства, - напомнил ему Власов. - Лично меня эта формула устраивала, поскольку была правдивой.
- В таком случае не будем терять времени и вернемся к разговору о Хейди Биленберг, - беззаботно отреагировал на его настроение Штрик-Штрикфельдт. - Кстати, ее еще зовут Аделью. Но лучше - Хейди, поскольку так зовут ее все знакомые. А женщина она образованная, общительная, прекрасно поет, аккомпанируя себе на гитаре…
Власов смущенно взглянул на водителя и недовольно покряхтел. Благо, ефрейтор напрочь отсутствовал во время их разговора, поскольку к этому его усиленно приучали. Капитан вырвал этого водителя из эшелона, отправляющегося на Восточный фронт, где ефрейтор уже более года провоевал и куда должен был возвращаться после госпиталя. Теперь он служил преданно, позволяя командиру полностью полагаться на него.
- Не слишком ли навязчивые рекомендации, капитан? Неудобно как-то получается.
Штрик-Штрикфельдт оглянулся и с лукавой ухмылкой, словно вот-вот должен был подморгнуть, многозначительно изрек:
- За навязчивость, конечно, простите. Но уверен, что, увидев Хейди, вы сами почувствуете себя навязчивым.
27
По мере того, как машина спускалась с небольшого, поросшего соснами перевала, чаша горной долины раскрывалась, словно огромный голубовато-зеленый бутон. Санаторий - два трехэтажных корпуса с несколькими одноэтажными флигелями и хозяйственными постройками под островерхими черепичными крышами - возник на берегу озерца как-то неожиданно, нарушая царившую в этой скалистой пиале естественную гармонию неочеловеченного бытия.
- А вот и она, богема воинства СС, - с непонятной Власову иронией произнес Штрик-Штрикфельдт. - Мне пришлось побывать здесь только однажды. Не в качестве курортника, естественно.
- Хотите сказать, что в качестве курортника было бы невозможно?
- Если сюда и допускают не эсэсовцев, то лишь очень высокого ранга. Как вас, например, господин командующий.
- Ну, еще неизвестно, как меня здесь воспримут.
- Не сомневайтесь, с надлежащим почтением, - как бы между прочим обронил Штрик-Щтрикфельдт. - По-иному и быть не может. Я же блаженствовал здесь в качестве личного гостя начальника санатория фрау Биленберг. Но не в этом дело, - поспешно уточнил капитан. - Главное, что после этого посещения месяца три только и бредил окрестными красотами. Вы готовьтесь к тому же.
Капитан вопросительно взглянул на командующего, но тот предпочел отмолчаться.
Теперь шоссе спускалось по крутому серпантину, и генерал чувствовал себя, как пилот в пикирующем бомбардировщике. Упершись руками в приборную доску, он мрачно созерцал некогда пленившие капитана красоты, не воспринимая их и даже не стремясь преломить это свое меланхоличное невосприятие.
Истинный военный, он не умел радоваться дням затишья, проведенным в глубоком, постыдно безмятежном тылу, в то время как миллионы его собратьев испытывают судьбу в окопах. Причем независимо от того, по какую сторону фронта они оказались.
Впрочем, какое отношение он имеет ко всему тому, что происходит на европейских фронтах? И на востоке, и на западе сражаются совершенно чужие ему армии. Одну из них - генералом которой в свое время был - он предал. Другая не приняла его, впрочем, под знамена рейха он и не стремился. Остальные же, как он понимает, брезгливо отвернулись. Но при любом раскладе несколько дней, проведенных в горном санатории, должны будут запомниться ему как экскурсия в мирную, довоенную жизнь.
- И много их там сейчас, посреди войны отдыхающих? - угрюмо и явно запоздало поинтересовался генерал, как только машина вышла из "пике", чтобы приблизиться к санаторию по каменистому побережью озера, оказавшемуся большим, нежели это представлялось с высоты серпантина.
- Два десятка высших офицеров. В основном после тяжелых ранений, предварительно залеченных в госпиталях. Кстати, именно здесь оттаивал когда-то после подмосковных морозов сорок первого известный вам обер-диверсант рейха Отто Скорцени.
Услышав это имя, генерал заметно оживился и взглянул на корпуса "Горной долины" совершенно иными глазами. Для капитана не было тайной, что Власов внимательно следит за событиями, связанными с операциями Скорцени, и является его почитателем, причем уже далеко не тайным.
- Уверен, что санаторий будет гордиться этим, как всякий уважающий себя храм гордится мощами святого.
- Хорошо сказано, господин командующий. Уже гордится. Правда, злые языки утверждают, что командир дивизии "Дас Рейх" только потому и сослал сюда своего любимчика Скорцени, что хотел спасти от русской погибели. Слишком уж несолидной для фронтового офицера оказалась его болезнь!
- Об этом вскоре забудут, - решительно вступился за Скорцени генерал. - Как и о многом другом. А легенда о залечивавшем здесь свои раны "самом страшном человеке Европы", как называют его в прессе, останется.
Капитан задумчиво кивнул.
- Легенда - конечно… Эта война породит великое множество самых невероятных легенд, одной из которых неминуемо станет легенда о генерале Власове.
- О предателе Власове, - процедил генерал с такой горькой иронией, словно речь шла о ком-то другом, которого сам он просто-таки не мог терпеть.
- "Предателем" вы будете представать только в агитках коммунистов, а в сознании всех остальные - в ипостаси спасителя, человека, пытавшегося освободить народ от кровавого коммунистического ига. Со временем это вынуждены будут признать даже ваши лютые враги.
- Но со временем, - согласился с ним генерал.
- Что-то я не заметил, господин командующий, чтобы вы работали над мемуарами или хотя бы вели дневниковые записи.
- Я их действительно не веду.
- Напрасно. Лишив мир собственного видения цели Русского освободительного движения, вы, таким образом, развяжете руки его хулителям. А ведь миру важно будет знать, с какими мыслями вы сдавались в плен, какие цели ставили перед собой. Ваши дневники и мемуары определяли бы суть вашего образа.
- Его определяют мои поступки и дела.
- Почитатель "власовского движения" редактор газеты "Дас Шварце Кор" Гюнтер д’Алькен решительно не согласился бы с этим вашим утверждением.
- Следует полагать, что вы уже беседовали с ним? - оживился Власов.
- Понимая, что после войны эсэсовская газета уже вряд ли кому-либо понадобится, он намерен заняться книгоизданием, поэтому с издателем проблем не возникнет.
- Так говорили или нет? - настоял на своем вопросе командарм.
- Говорили, естественно. Гюнтер поинтересовался, пишете ли вы мемуары, ведете ли дневники, и я сразу же уловил, к чему он клонит.
- Через вас он хотел бы получить доступ к моим записям?
- Но не для того, чтобы делиться впечатлениями от них с СД, - поспешил заверить Власова капитан. - Вовсе не для того.
- Уверен, что он также поинтересовался, ведете ли какие-либо дневники вы, Вильфрид, - интригующе улыбнулся командарм. - Ибо кто, как не вы, имеете непосредственный доступ к русскому генералу.
- Поинтересовался, конечно.
- Ну, так договаривайте, договаривайте. Сами вы дневники эти "власовские" ведете?
- Кое-какие, самые поверхностные, - соврал капитан. - Только для того, чтобы ориентироваться в наших с вами ближайших планах и в распорядке дня.
- Опять недоговариваете, - покачал головой Власов. - Уж кто-кто, а вы ведете.
- Возможно, начну, прямо с сегодняшнего дня, - произнес капитан таким тоном, чтобы слова его смахивали на шутку.