"А ведь когда-нибудь скажут - здесь отсиживался во время генеральского путча в Берлине командующий РОА генерал Власов, - мелькнуло в сознании командующего. - Причем так и будет сказано: "Отсиживался". Дескать, в это время одни генералы сражались, другие пытались совершить переворот в Германии, чтобы избавить свою страну от фюрера, а Власов в самый ответственный момент бежал сюда, чтобы отсидеться, дождаться, какая сила возьмет в Берлине верх. И по сути, все будет справедливо. Но должен же будет найтись человек, который и за меня тоже вступится. Должен. И кто знает, возможно, этим человеком как раз и станет капитан Штрик-Штрикфельдт?"
На одном из виражей дорожного серпантина машину основательно занесло, и генерал, ударившись головой о кузов, сочно, по-русски выругался.
- Вот что я обязательно стану записывать, так это трехэтажный русский мат. И когда-нибудь издам эти записи отдельной книгой, под названием "Избранная матерщина России".
- Не может ли случиться так, что в эти смутные дни рейха Скорцени тоже предпочтет отсидеться в этом горном гнезде? - вдруг спросил Власов. - Теперь уже не после московских морозов, а после "берлинской жары". Чтобы остаться не втравленным ни в какие события?
- Исключено, - уверенно ответил Штрик-Штикфельдт. - На чьей бы стороне он ни оказался, вырваться из Берлина первый диверсант уже вряд ли сможет. По моим предположениям, сейчас он со своими коммандос подавляет путч, пребывая в самом логове заговорщиков - штабе командования армии резерва.
- Если он уже там, то можно считать, что путч подавлен.
- А неплохое было бы соседство, - мечтательно взглянул Вильфрид на генерала, думая при этом не столько о пользе общении с обер-диверсантом своего патрона, сколько о возможности самому познакомиться с этим легендарным человеком. - Оч-чень даже неплохое.
- Не вовремя вы, немцы, затеяли все эти маневры с путчем, - недовольно проворчал Власов, словно подозревал, что повинен в этом сам капитан. - Слишком уж не вовремя. Не придаст это авторитета рейху ни в народе, ни по ту сторону бруствера.
- По-моему, Гитлер и сам уже начинает понимать, что его миссия завершена, и что он обязан уступить место новому вождю. С более смелыми замыслами и большими возможностями. Стая давно желает и способна породить более опытного и мудрого вожака, нежели тот, что давно состарился и выдохся. Закон природы.
- Если в обществе эта форма и применима, то лишь теоретически, - проворчал Власов, не одобряя излишнюю говорливость капитана. И не только потому, что при их разговоре присутствует водитель, в принципе не одобрял.
- Сразу же должен предупредить, - все же решил подстраховаться Вильфрид, - что не принадлежу к тому кругу, который решил во что бы то ни стало изменить ситуацию в стране. Причем самым радикальным образом. Однако любые общие размышления требуют, чтобы время от времени мы все же обращались к реалиям, в том числе и фронтовым.
- В подобных случаях в России говорят: "Лошадей на переправе не меняют".
- Сталина это тоже касается, а? Командарм Русской Освободительной? И потом, что делать, если "переправа" эта самая безнадежно затянулась?
"Винят всегда вожака, - проворчал про себя Власов, не желая продолжать этот принципиальный, но слишком уж опасный диспут. - Ибо так принято. И редко задумываются над тем, какая же стая ниспослана ему Господом". Но думал при этом вовсе не о стае, однажды сплотившейся вокруг Адольфа Гитлера, а о той стае, которую еще только предстоит по-настоящему сплотить ему самому.
28
В фойе их встретила широкоплечая дама с заметно отвисающим подбородком и широкоскулым прыщеватым лицом. Она почему-то не сочла необходимым представиться, а лишь скептически осмотрела долговязую, нескладную фигуру русского генерала и, приказав следовать за ней, повела по коридору к предназначенному для Власова номеру.
- Это и есть та самая Хейди? - вполголоса и по-русски спросил командующий Штрик-Штрикфельдта, кивая в сторону гренадерской спины женщины.
- Что вы, господин генерал?! - ужаснулся тот. - Неужели я смел бы предлагать вам нечто подобное? Это всего лишь, - повысил он голос, - фрау…
- Кердлайх, - невозмутимо подсказала ему медсестра, не оглядываясь и не сбавляя шага. - Ирма Кердлайх.
Власов облегченно вздохнул. Если бы эта немка оказалась той самой вдовой и начальницей санатория, с которой капитан желал познакомить его, командарм счел бы такие попытки оскорбительными. Но в то же время он понимал: каковой бы теперь ни предстала перед ним фрау Биленберг, в сравнении с этой медсестрой, она в любом случае покажется красавицей.
Перед окном палаты, в которой его поселили, уползал ввысь бурый разлом скалы, рваный шрам которого затягивался мелким кустарником и рыжевато-зеленой порослью мха. Власов почему-то сразу же уставился на него, словно узник - на квадрат очерченного решеткой неба, и несколько минут простоял молча, не обращая внимания ни на капитана, ни на задержавшуюся у двери фрау Кердлайх.
- Этот ваш русский хоть что-нибудь понимает по-немецки? - спросила Кердлайх вызывающим тоном, давая понять, что вовсе не собирается создавать для русского генерала какие-то особые условия.
- Почти все, - негромко ответил Штрик-Штрикфельдт. А затем, выдержав философскую паузу, уточнил: - Почти как вы - русский. Если только это поддается его пониманию.
Власов уловил, что таким образом капитан предупреждает его о знании медсестрой русского, но никак не отреагировал.
- А что ему оказана неслыханная честь - подлечиться в санатории для высших чинов СС - это он, надеюсь, ценит?
- Тонкости ему объяснит сама фрау Биленберг. Уверен, что они поймут друг друга.
- Сама фрау Биленберг? - мгновенно смягчила тон медсестра. - Даже так? Это несколько меняет ситуацию.
- Кстати, она у себя?
- Она всегда у себя, - назидательно заверила Кердлайх. - Особенно в последнее время, очень трудное для всех нас.
- Прелестно, идем к ней. Проведите нас с генералом.
- К начальнице санатория я могу провести вас только тогда, когда этого потребует сама начальница, - парировала медсестра. - Возможно, фрау Биленберг уже знает о прибытии господина Власова, однако особых распоряжений по этому поводу не поступало.
- Хорошо, хорошо, медсестра, вы нас почти убедили, - едва скрывая раздражение, проговорил капитан, решив, что таким образом отсылает медсестру из номера командарма, но не тут-то было.
- Что же касается вас, господин Власов… Если вы все еще действительно генерал, да к тому же служите рейху, то почему не в мундире, полагающемся вашему чину? - не торопилась медсестра убраться восвояси. Мало того, эту фразу она произнесла почти на чистом русском. - Что это за странное одеяние на вас, без каких-либо знаков различия?
- Это уж вы предоставьте мне: выбирать себе форму, - как можно сдержаннее огрызнулся Власов.
- Понятно, что вам, - не обескуражилась медсестра. - Но генерал - это генерал, я так понимаю, - опять прошлась она ироническим взглядом по плохо подогнанному мундиру Власова. - К какой бы армии мира он ни относился. Это я к тому, что трудно вам будет в этом одеянии - наспех пошитом, как я понимаю, ротным портным где-нибудь на привале - завоевывать уважение обитающих здесь франтоватых фронтовиков-эсэсовцев. Не говоря уж об уважении фрау Биленберг. И мой вам совет: подумайте над сказанным.
Реакция генерала на ее слова медсестру, похоже, не интересовала. Как и реакция капитана Штрик-Штрикфельдта, который поневоле вынужден был пройтись придирчивым взглядом по мундиру Власова. Сшитый из грубой темно-коричневой ткани, он обвисал на рослой костлявой фигуре командарма так, словно был "с чужого плеча". Облаченный в это одеяние военного покроя, не снабженное какими-либо погонами, без лампас, петлиц и шевронов, Власов был похож не на командующего Русской Освободительной Армией, а на дезертира, неудачно обновившего гардероб во время очередного мародерства.
Ирма отвернулась и величественно промаршировала в конец коридора, к лестнице, ведущей на второй этаж.
Теперь уже сам Власов, оглянувшись, прошелся сочувственным взглядом по капитану: что-то там у него срывалось с его вдовой-невестой. Впрочем, командарма это пока не огорчало. Для начала следовало хотя бы взглянуть на фрау начальницу.
- Может, потребовать, чтобы окна вашей комнаты выходили на озеро, а не на безжизненную скалу? - сдержанно спросил Штрик-Штрикфельдт у вышедшего в коридор генерала и поприветствовал проходившего мимо них оберштурмфюрера СС. Тот заметно тянул ногу и, похоже, форму свою донашивал последние дни.
- Нет уж, скала, расщелина… Как раз то, что мне хочется видеть в эти минуты.
- Я в соседнем номере, и если что… Но прежде пойду представлюсь фрау Биленберг. Пока что схожу без вас, чтобы еще раз переговорить. Что-то негостеприимно она встречает нас.
- Единственное, что меня сейчас интересует, это события в Берлине. Я должен знать все. Для меня важна расстановка сил, которая сложилась после путча. Мне совершенно небезразлично, кто удержится в своем кресле, а под кем оно рухнуло.
- Будьте уверены, что рухнет оно под многими.
Во время обеда в столовой санатория Власов чувствовал себя уродом, поглазеть на которого сбежалось все досточтимое население городка. Несмотря на то что Штрик-Штрикфельдт принял все меры к тому, чтобы в санатории не догадались, кто скрывается под вымышленным именем полковника Андрея Рогова, наиболее любопытствующие обитатели довольно быстро установили, что это не кто иной, как командующий РОА. Одни уже немало знали о нем, другие еще только пытались понять, кто это русский, который решился создать армию, чтобы воевать против русских же. Однако и те и другие, не таясь, любопытствовали, стараясь следить за каждым его шагом.
- Нельзя ли договориться с вашей знакомой начальницей, - кончилось терпение Власова, - чтобы обед мне приносили в номер? В противном случае мне придется появляться в столовой уже после того, как вся эта рать тевтонская насытится.
- Среди прочего, поговорю с Хейди и об этом, - пообещал Штрик-Штрикфельдт. - Но пока что она избегает встречи с нами.
- Завидное отсутствие элементарного женского любопытства.
- Не сказал бы, уж что-что, а любопытство свое Хейди уже в какой-то степени удовлетворила, - и, слегка подтолкнув генерала, он едва заметно перевел взгляд на полупрозрачную портьеру, которой была занавешена дверь, ведущая в соседнюю комнату.
Власов оглянулся и отчетливо увидел за ней два женских силуэта. Один из них, как ему показалось, принадлежал медсестре Кердлайх. Другой был изящнее, и Власов поневоле задержал на нем взгляд.
- Вполне согласен с вами, господин командующий, - поддержал его молчаливое восхищение Штрик-Штрикфельдт, скабрезно ухмыльнувшись при этом.
Поняв, что генерал заметил их присутствие, обе женщины четко, по-военному повернулись крутом и, не спеша, удалились.
29
Они сидели на террасе, примыкающей к кабинету Хейди Биленберг, в низких креслах-качалках, с бокалами вина в руках. Время было рабочее, но Хейди не придавала этому значения. Она давно сумела подстроиться под несуровый режим тылового военного санатория, где каждый попавший сюда фронтовик стремится отхватить от ускользающей мирной жизни все то последнее, что она все еще способна подарить ему.
Однако эти двое на фронт не собирались, а посему полностью могли предаваться санаторной неге. День выдался чудным. Июльская жара смягчалась прохладой гор, сиреневый кустарник дарил утонченный, почти эротический аромат свидания, а стая птиц неспешно вершила над территорией санатория какой-то свой, только ей известный ритуал.
- И вы, Вильфрид, считаете, что из этого действительно может получиться что-то серьезное?
- Из чего именно, Хейди? - наклонился капитан Штрик-Штрикфельдт так, чтобы одной рукой упереться в разделявший их "фруктовый", сплетенный из лозы столик, словно бы хотел дотянуться губами до ее бокала.
- Из всего того, что задумано этим вашим русским генералом Власовым, - и капитан обратил внимание, что женщина впервые сумела произнести фамилию русского правильно - не "Фласофф", а "Власов".
- Прежде чем ответить, Хейди, я хотел бы поинтересоваться: вам вообще-то что-либо известно о России? Точнее, что, собственно, вам известно об этой стране?
- Будь вы экзаменатором, наверняка ужасно разочаровались бы в моих познаниях. В свое время, уж не помню, в каком именно году, там случилась революция, в результате которой вся власть оказалась в руках сионист-коммунистов. Ну как, ошарашила?
- Особенно своим новым определением: "сионист-коммунистов".
- Разве не так? Я читала, что именно так и случилось. А если добавлю, что в России сильные морозы? И что их фюрера зовут Сталиным, а "гестаповского Мюллера" - Берией?
Капитан заинтригованно прокашлялся, и Хейди, виновато взглянув на него и поеживаясь, словно действительно предстала перед строгим экзаменатором, добавила:
- Нет, о том, что в революцию коммунистами руководил немецкий шпион Ленин, я тоже знаю. Но ведь и требовать от меня большего вы, русский немец, не имеете морального права.
- В том-то и дело, что не имею, - со скорбной миной на лице признал Штрик-Штрикфельдт.
Он уже привык к тому, что "русский немец" каждый произносит со своим, особым смыслом, и понимал, что сейчас не время акцентировать внимание на "сомнительности" его происхождения.
- Вы все еще не закончили экзаменовать меня, капитан, и придумываете убийственный вопрос? - напомнила о себе Хейди, кокетливо поводя кончиком языка по несколько утолщенной, грубовато очерченной верхней губе.
- Увы, убедился, что экзаменовать вас дальше - совершенно бессмысленное занятие. И так ясно, что о России вы знаете не больше, нежели о Новой Каледонии.
- Где это? - простодушно поинтересовалась Хейди, игриво поморщившись. Она никогда не пыталась казаться умнее и начитаннее, нежели это было на самом деле.
- Восточнее Австралии, если только я правильно сориентировался в просторах Океании.
- Вот видите. Попробовала бы я после этого не согласиться с вами! - продолжала повиливать кончиком языка Хейди. С годами она совершенно не менялась. Эта женщина принадлежала к тем людям, которым удобно, чтобы не сказать, уютно всю жизнь оставаться в давно минувших, беззаботных шестнадцати годах. - Но заметьте: моих познаний вполне достаточно, чтобы понимать, что Россия - огромная империя, способная со временем властвовать над всем миром. Если только найдется человек, которому удастся поднять ее с колен полукрепостного большевистского рабства. Как это ни странно, большую часть вчерашнего вечера я провела за картой мира, точнее, за старой картой мужа, времен Первой мировой, на которой Россия все еще оставалась в своих имперских пределах.
- Даже так? - загадочно ухмыльнулся капитан.
- Напрасно иронизируете, - упрекнула его Биленберг.
- Но я не по поводу карты.
- По поводу командующего Русской Освободительной Армией - тем более. Прекрасно помню, что Власову пришлось повоевать еще в Гражданскую войну; что он - из самых молодых русских генералов, и что его очень высоко ценил Сталин, пытавшийся даже спасти его. И все это - из ваших уроков, капитан.
- Поверьте, я зауважал вас, Хейди. А что касается Власова… Когда в декабре сорок первого его 20-й армии, вместе с армией генерала Рокоссовского, удалось прорвать блокаду Москвы и значительно потеснить наши войска, Сталин наградил его орденом и повысил до генерал-лейтенанта. Не знаю, правда ли, но ходят слухи, что после поражения армии Власова под Волховом Сталин предложил Власову самолет, на котором его должны были доставить в Москву. Но генерал отказался, заявив, что предпочитает разделить участь своих солдат.
- Почему вы ссылаетесь на слухи, что вам мешает спросить об этом самого генерала?
- Спрашивал. Генерал ответил, что теперь это уже не имеет никакого значения.
- И что, получив такой ответ, вы тут же успокоились?! - повертела Хейди между пальчиками ножку бокала. - Вам не приходило в голову, что он боялся садиться в этот самолет, чтобы не быть расстрелянным? Ведь коммунисты перестреляли массу своих генералов и офицеров, которые в сорок первом терпели поражение от наших войск, - и, перехватив заинтригованный взгляд капитана, тут же призналась: - Не пугайтесь, капитан, я пока еще не стала изучать историю Второй мировой. Все это я узнала из беседы с Мелиттой.
- Так она уже здесь?!
- Почему "уже", и с какой стати восторг? Вы с нетерпением ожидали ее приезда? Или хотя бы знали о нем? Сама Мелитта утверждает, что решилась на эту поездку неожиданно, просто находилась неподалеку.
Капитан не мог признаться, что Гелен специально прикомандировал сюда Мелитту, чтобы она помогла сблизить Хейди с генералом Власовым, поэтому сказал, что это у него просто так, сорвалось с языка.
- Когда она прибыла?
- Вчера вечером. Намерены встретиться с ней?
- Разве что этого захочет генерал Власов.
Хейди сделала несколько небольших, но решительных глотков вина и наклонилась к Вильфриду.
- Хотите сказать, что они часто видятся?
- К Мелитте генерал равнодушен. По крайней мере - как к Женщине.
- Ладно, попытаюсь вам поверить.
Генерал Керцхоф, чей номер находился на втором этаже, прямо над верандой, вновь проявлял все признаки меломании, в сотый раз прокручивая на патефоне одну и ту же пластинку с музыкой Вагнера. И они - капитан и Хейди - прислушивались к этим заунывным мелодиям, лениво покачиваясь в обтянутых коричневатой кожей креслах-качалках, представая перед каждым, кто мог видеть их, влюбленной парой. Им обоим это казалось совершенно некстати, поскольку они давно и настолько остыли друг к другу, что некогда вместе проведенная ночь - тайно, в одном из освободившихся "генеральских" люксов санатория, - уже казалась нереальной романтической иллюзией или предутренним сексуальным бредом.
Кто бы мог поверить теперь, что они потеряли не только способность ревновать, но даже интересоваться личной жизнью друг друга? Но так оно на самом деле и было.
- Как считаете, несмотря на его измену, в России Власов все еще довольно популярен? Почти как Наполеон в начале своей карьеры?
- До сих пор генералов в России делили на тех, кого Сталин уже расстрелял или сослал в Сибирь, и тех, кто каким-то чудом уцелел. Власов относился к тем, кто не только уцелел, но и сделал при диктатуре коммунистов неплохую карьеру. Вопрос в том, свидетельствует ли этот факт в пользу Власова.
Хейди почему-то недовольно поморщилась. Штрик-Штрикфельдта это удивило. Ему-то казалось, что замечания, которые он высказывает, вполне по теме.
- Вы уходите от главного вопроса, который интересует меня.
Капитан взглянул на лечебный корпус санатория. В эти минуты в одном из его залов генерал Власов принимал лечебную ванну, после которой должен был явиться сюда. Штрик-Штрифельдту не хотелось, чтобы командующий заставал их вместе. Хейди должна была стать тем человеком, который бы соединял их, умиротворяя при этом генерала перед лицом исходящей из Берлина неопределенности.