- Следует полагать. В любом случае, постарайтесь ее не потерять. Если честно, то через своих покровителей я уже пытаюсь вести переговоры с представителями командования вооруженными силами наших союзников, на территориях которых действуют части РОА, о том, чтобы вы были отмечены наградами этих стран. Мысленно уже вижу стенд наград в музее генерала Власова, и на этом стенде будут размещены все знаки отличия - начиная от китайского Золотого Ордена Дракона, который мы попытаемся найти, или же изготовить его дубликат, и заканчивая наградами США. А почему бы и нет? Что вас удивляет? Через несколько месяцев вы станете самым надежным соратником Америки в борьбе против коммунистической России. Единственным и незаменимым. Как в свое время этот ваш адмирал, как его там?.. - пощелкала она пальчиками.
- Адмирал Колчак. Правитель Сибири. Еще тот вояка был, в стремени, да на рыс-сях.
- Вот видите, сколько у вас достойных примеров для подражания, мой генерал генералов. Так действуйте же!
Луч прожектора прошелся по их третьему этажу, по генеральской палате, которая теперь почти всегда была в распоряжении Власова - стоило ему только появиться в санатории; наткнулся на высящуюся чуть в стороне скалу, а затем пополз вверх, скрещиваясь с лучом прожектора, стоявшего на вершине соседнего холма.
Эти прожекторы установили здесь лишь неделю назад, впридачу к разбросанным по окрестным холмам орудиям зенитной батареи, и с тех пор прожектористы шарят не столько по небу, сколько по окнам санатория, что не раз вызывало у Хейди бурю возмущения.
- Ты всерьез веришь, что "Музей генерала Власова" может быть когда-нибудь создан?
- Ни чуточки в этом не сомневаюсь. Даже если ты так никогда и не станешь хозяином Кремля.
40
Как завершилась их беседа с "вождем всех времен и народов" в его кремлевском кабинете - этого Андрей Власов почти не помнил. Последние минуты он пребывал в состоянии прострации. Что сказал Сталин, прощаясь с ним, и сказал ли вообще что-нибудь? Как сам он выходил из кабинета?
Зато потом генерал еще долго пребывал под магическим воздействием этой короткой ночной беседы с Верховным, и постарался сделать все возможное, чтобы не разочаровать его. Во время решающего сражения под Москвой удары его частей можно было сравнить разве что с ударами старой наполеоновской гвардии. Ну а все свои разговоры с подчиненными, как, впрочем, и беседы с журналистами, происходившими до и после наступления под Москвой, командарм начинал со ссылки на мнение Сталина, высказанное во время ночной встречи с ним в Кремле, как-то незаметно теряя, или столь же незаметно стирая, в своих воспоминаниях ту грань, которая пролегала между скупым немногословием вождя и его, Власова, взбудораженной фантазией.
Уже здесь, в Германии, генералу показали американскую газету со статьей французской журналистки Эв Кюри, сумевшей пробиться к командарму сразу же после освобождения его дивизиями Волоколамска. Еще только выкарабкивавшемуся из лагеря военнопленных генералу приятно было узнать, что француженка писала о нем как об одном из наиболее талантливых русских военачальников, прекрасно изучившем стратегию и тактику Наполеона и с должным уважением отзывающемся о командирских способностях генерал-полковника Гудериана, командовавшего тогда 2-й танковой армией вермахта.
"Если бы это ее свидетельство дошло до Берии еще до того, как я сдался немцам, - с холодком на сердце подумал Власов, - он наверняка объявил бы меня врагом народа".
Но что-то там, в ведомстве "верного дзержинца", не сработало, и вместо приговора ему вручили орден Красного Знамени, произвели в генерал-лейтенанты и уже через полтора месяца назначили заместителем командующего Волховским фронтом. Однако со временем, уже здесь, в Германии, его сдержанно-лестный отзыв о Гудериане был воспринят с должным пониманием.
В последующие дни Власов все чаще загадывал: как сложилась бы его жизнь, выберись он с приволховских болот и вернись в Москву? Раньше он был почти уверен, что его обвинили бы в гибели армии и расстреляли. Что ни говори, а 2-я Ударная, по существу, погибла, и кто-то должен был ответить, пусть даже менее всего виновный в этой катастрофе.
Но со временем страх оказаться в числе расстрелянных за время войны командармов и прочих генералов постепенно сменялся тихой завистью. Ведь где-то же там, по ту сторону фронта, оставались Жуков, Рокоссовский, Штеменко, Малиновский, Мерецков, которых он лично знал, которые начинали вместе с ним. Причем многие из них, как, например, Рокоссовский, к слову, успевший побывать в шкуре "врага народа", начинали не столь успешно. Тем не менее им суждено было войти в историю этой войны полководцами армии-победительницы. А кем войдет в ее историю он, бывший пленный, а ныне - "трус и предатель" Власов?
Генерал нервно погасил окурок, набросил на оголенные плечи халат и, открыв дверь, вышел на балкон. Гром ударил так, словно чуть выше него в стену долбануло снарядом-болванкой. Однако Власов не пригнул головы и даже не вздрогнул. Старый фронтовик, он все еще испытывал свои нервы так, словно опять попал на передовую. Рядовым. Как испытывают себя храбрейшие из новичков, пытаясь поверить, что у них тоже хватит мужества подняться в окопе во весь рост, под пулеметным огнем противника.
- Что ж, - проговорил он вслух, - они, конечно, победят. Но это будет всего лишь победа над Германией. Сражения, которые они сейчас выигрывают, еще не главные.
В соседнем номере, где обитал бригаденфюрер СС Корцхоф, появился свет настольной лампы. Андрей знал, что сейчас этот полусвихнувшийся на фронте меломан заведет свой патефон и поставит пластинку с музыкой Вагнера, которую станет слушать с таким благоговением, словно играют на его собственных похоронах.
В свою очередь, бригаденфюрер понимал, что его патефонные всенощные раздражают русского генерала, изводят его, мешая отдыхать, и это мелкопакостно радовало эсэс-фронтовика, который и здесь, пусть даже таким вот иезуитским способом, но все же "давал бой" ненавистным русским.
Притихший было ливень вновь ожил под натиском прорвавшегося с ближайших гор ветра и ударил в лицо Власову обжигающими ледяными струями.
"Господи, поскорее бы настал рассвет!" - взмолился генерал.
Часть вторая
Восхождение на эшафот
Это величайшее заблуждение - считать, что "власовщина" зарождалась в штабах вермахта и в фашистских лагерях военнопленных. На самом же деле она зарождалась в застенках НКВД и в коммунистических концлагерях ГУЛАГа. В рейхе она всего лишь обретала свои организационные формы да озлобленно - технически и пропагандистски - вооружалась.
Автор
1
Власов поднялся, когда солнце уже взошло довольно высоко и лучи его, пробиваясь сквозь крону горных вершин, проникали в комнату, заливая ее бодрящим радужным сиянием.
В такое утро, при таком солнце, не могло быть войны, не могло существовать окопов и раздаваться артиллерийских канонад. Все это оставалось в прошлом, в кошмарах воспоминаний и в буйных солдатских фантазиях.
Однажды, в такое же утро, он проснется - причем неважно, где именно это будет происходить: в Германии, России или в еще какой-либо стране, - и вот так же выйдет на освещенный солнцем балкон, чтобы, любуясь изумительным по своей красоте пейзажем, задаться одним-единственным вопросом, на который долго не сможет дать вразумительного ответа: "Неужели эта война, и все, что с ней было связано в самом деле происходило?! И неужели все это действительно происходило со мной?"
На столике лежал поднос, на котором его ждали бутерброд, фужер вина и чашка кофе. А между фужером и чашкой лежала записка:
"Ваше пробуждение станет знаменательным событием для всего санатория, мой генерал генералов. А возможно, и для всей Германии. Я уж не говорю о том, как этого ждут ваша освободительная армия и все еще не освобожденная Россия. Найти меня сможете в известном вам служебном кабинете. Хейди".
А чуть пониже - приписка:
"О вашем здоровье и настроении справлялся капитан Штрик-Штрикфельдт. Он прибыл сюда с неким русским полковником, судя по манерам, не из вышколенных белогвардейцев, однако тревожить не решился. Да я и не позволила бы".
Нервное ожидание капитана его не интриговало. Но что привело сюда русского полковника, и кого именно имела в виду Хейди - это командарму хотелось выяснить как можно скорее. Тем не менее генерал пожевал бутерброд, опустошил фужер с вином - немка уже знала, что после каждого застолья генералу генералов следует похмелиться - и вновь, не спеша, задумчиво принялся за еду.
Вино заметно встряхнуло его, однако состояние все еще оставалось полусонным-полуидиотским. Вчера, после любовных игрищ, он еще долго беседовал с Хейди, на корявом немецком пытаясь объяснить ей, какой видит Русскую Освободительную Армию в будущем и как намерен распорядиться ее полками сразу же, как только РОА станет реальностью Второй мировой.
Причем это был отнюдь не легкий треп с женщиной в постели. Ни с одной из трех своих предыдущих законных и полузаконных жен никакой болтовни по поводу служебных дел Андрей себе не позволял. Но случай с Хейди - особый.
Командарм отлично понимал, что все более или менее важное; что он изречет относительно своих военных планов, немедленно становится известным кому-то из прикрепленных к его невесте офицеров разведки или СД. Во всяком случае, это сразу же доходило до сведения капитана Штрик-Штрикфельдта, чтобы затем достигать "адресатов". Власов уже имел возможность косвенно убедиться в этом, проследив за реакцией капитана на следующий день после одного из таких ночных откровений.
Обоих визитеров Власов принял минут через двадцать, в уютной, в старинном стиле обставленной приемной генеральской палаты. Вместе с капитаном к нему вошел рослый, смуглолицый полковник с четко очерченными полуазиатскими чертами лица и копной смолистых "монголоидных" волос.
- Полковник Меандров, - сухо представился незнакомец, - бывший заместитель начальника штаба 6-й армии.
- Значит, это вы и есть Меандров?
- Так точно, господин генерал.
- С опытом службы в штабе армии?
- Так точно, господин генерал-лейтенант. Опыт небольшой, но все же имеется. Хотя штабную службу никогда особо не чтил, больше видел себя в десантных частях.
- На сторону Германии перешли добровольно, или так, в стремени, да на рыс-сях? - употребил любимую поговорку Власов.
- Перебежчиком не был, но так сложились обстоятельства. Впрочем, морально я был готов к тому, чтобы влиться в освободительное движение.
- И что же вас подтолкнуло к такой идее?
- Из двора, в котором чуть ли не все мужчины были расстреляны или загнаны в лагеря коммунист-энкаведистами.
Власову уже приходилось слышать об этом полковнике, которого еще в январе перевели в одну из частей РОА, дислоцировавшуюся во Франции, как о человеке решительном, озлобленном и по-азиатски жестоком. Однако видел его впервые.
- А что заставило разыскивать меня здесь? - обратился не столько к полковнику, сколько к Штрик-Штрикфельдту.
В свое время капитан получил строгий приказ Власова: никого "не натравливать" на него, пока он пребывает в санатории. И если уж этот прибалтийский немец решился нарушить строгий запрет, значит, повод действительно серьезный.
- У господина полковника возникла идея по поводу организации десантно-диверсионных отрядов, - суховато объяснил тот, поняв, что самое время оправдываться.
- Идее воздушно-десантных атак столько же лет, сколь существует авиация.
- Речь идет о подготовке десантно-диверсионных отрядов Русской Освободительной Армии, - уточнил Штрик-Штрикфельдт, вместо того, чтобы предоставить возможность объясниться самому Меандрову.
- И кому необходимость такой подготовки показалась столь спешной?
- Господин полковник ждал вас в Дабендорфе, но время уходит, и он попросил…
- Ясно, - прервал Власов капитана. - Садитесь, господа.
- Капитан прав, - попытался поддержать его полковник, знавший о запрете командарма.
- Так это ваша идея, полковник, или вы всего лишь гонец, посредник? - вновь попытался выяснить Власов, кто стоит за полковником.
- Моя, господин генерал, - слова Меандров произносил на выдохе, на японский манер, кивая и сгибаясь всем туловищем, словно бы кланяясь.
Власов скептически передернул щекой, давая понять, что акции полковника сразу упали.
- Вот видите, оказывается, это всего лишь ваша личная идея. А кто может сказать мне, как к ней отнесутся Гиммлер, Кейтель, Геринг, не говоря уже о фюрере? Но, коль уж мы встретились… - снисходительно пожал плечами генерал, - стоит поговорить, в стремени, да на рыс-сях.
- Я уже распорядился, - предупредил вопросительный взгляд Власова капитан. - Сейчас принесут.
2
Не успели они усесться и закурить, как дверь открылась и на пороге появилась официантка с каталкой, на которой стояли бутылка вина и блюдца с сыром, ветчиной и салатами. Этого уголка Германии война со всеми ее продовольственными тяготами словно бы не коснулась, поэтому-то Власов чувствовал себя здесь, как в оазисе некоего довоенного благополучия.
- Но мне говорили, полковник, что вы уже предпринимали попытки создать русскую десантно-диверсионную часть, - произнес Власов вместо тоста, как только капитан разлил вино по бокалам.
- Предпринимал, ядр-рена.
В его устах это "ядр-рена" прозвучало как-то слишком уж по-русски, и очень плохо сочеталось с его откровенно азиатской внешностью.
- Причем задумывалось создание этой части с размахом, в соединении с диверсионной школой, и происходило все это значительно раньше, нежели возникла сама идея Русской Освободительной Армии.
- Совершенно верно, ядр-рена!.. - Меандров залпом осушил бокал, по русскому обычаю крякнул, и лишь после того, как зажевал выпитое куском ветчины, горделиво признал: - Это был неплохой план! К этому времени мы уже могли подготовить две-три тысячи десантников-диверсантов и, таким образом, совершенно изменить ход войны. Вспомните, как прекрасно действовали немецкие десантники в момент нападения рейха на Польшу, когда в течение нескольких дней они буквально парализовали все польское приграничье. В СССР действия десантников могли быть еще эффективнее, поскольку за линией фронта оставались большие формирования антикоммунистических и национально-освободительных сил. Уже тогда…
- Не трудитесь убеждать меня в пользе воздушных десантов, - прервал его монолог генерал Власов. - Замыслы понятны. Почему не осуществили?
- Не позволили, ядр-рена.
- Кто именно препятствовал?
- То есть, как это "кто"? Они же сами - немцы… - мельком и по-азиатски недобро взглянул Меандров на Штрик-Штрикфельдта. - Им вечно что-то мерещится. Если бы не их трусость, мы давно сформировали бы такую русскую армию, которая ни одному российскому императору даже не снилась. Что, разве я не прав, капитан? Или, может, сразу же донесете на меня гестапо?
- Можете считать меня своим, русским немцем, - шутливо успокоил его Штрик-Штрикфельдт.
- Так вот, я и говорю: немцам вечно мерещатся какие-то страхи, - так и не угомонился полковник, обращаясь теперь уже к Власову. - Словно опасаются, что захватим Москву раньше них, и вновь не допустим их туда.
Подтянутый, крепко сбитый, с мощным хрипловато-басовитым голосом, которым полковник каждое слово произносил так, словно выбивал его кремниевым кресалом, Меандров, несмотря на свою монголоидную внешность, представал сейчас перед Власовым в облике одного из тех, истинно русских, офицеров, которых ему еще пришлось повидать в роли "белых военспецов" Красной Армии. Но которые затем, уже в тридцатые, в большинстве своем были расстреляны или загнаны Сталиным в концлагеря. Те же, что остались, сразу же как-то сникли и гнусно опролетарились, дабы не выделяться среди массы рабоче-крестьянских командиров.
- Но ведь летом прошлого года вам все же позволили создать такой отрад. Помнится, вы даже повели его на задание.
Меандров устало взглянул вначале на Штрик-Штрикфельдта, присутствие которого все же не позволяло ему высказываться, что называется, от души, затем на Власова…
- Во-первых, командовал этими людьми не я, а некий обер-лейтенант СС. Я всего лишь был его заместителем.
- Опускайте детали, - сухо прервал его Власов, которому антинемецкие настроения Меандрова уже начали надоедать. - Отвечайте по существу.
- И потом… нас бросили не против армии, а против партизан. Вот тут и началось…
- Что, собственно, "началось"?
- А то, что против партизан карательствовать мои парни не хотели. Слишком уж недобрую славу нажили себе каратели по нашим деревням-селам. Кончилось тем, что в первый же день, как только нас переправили в район городка Остров, что в Ленинградской области, пятнадцать или шестнадцать бойцов отряда перешло на сторону партизан. Да, перешло, признаю, - обращался он теперь уже к "русскому немцу". - Но это еще не основание для полной ликвидации по-настоящему элитной части.
- Просто этот бунт, этот саботаж ваших бойцов убедил наше командование, что часть к боевым действиям не готова, - скептически обронил Штрик-Штрикфельдт. - И это неоспоримо. Причем не готова, прежде всего, по духу своему, по идеологической нацеленности.
- Но ведь готовили-то нас, ядр-рена, для борьбы не с партизанами, а с армейскими частями, отрядами НКВД.
- Где бы вы ни базировались, рядом всегда оказывались бы партизаны, которые делали бы все возможное, чтобы истребить вас. И что, во время каждого нападения вы бы объясняли им, что с партизанами не воюете, дескать, держите нейтралитет?
- Это была бы иная ситуация, - огрызнулся Меандров. - Германские штабы сразу же дали нам понять, что намерены использовать нас лишь как карательно-полицейское подразделение. Это вызвало сильное неудовольствие.
- Давайте сразу же уточним, - вновь осадил его Власов, - мы готовимся для борьбы против всех, кто выступает в защиту коммунистов и Советов. Поэтому попытка властей нацелить ваш отряд на борьбу с партизанами не может служить оправданием дезертирству. Вот так-то, в стремени, да на рыс-сях.
- Не может, понимаю, - окончательно помрачнел и столь же окончательно сник Меандров.